ют в VIII в. грандиозные погребальные сооружения – сопки.
После работ В. П. Петренко, Е. Н. Носова и В. Я. Конецкого стало очевидно, сколь различны сопки по конструкции и хронологии (Петренко 1985; Носов 1981: 42–56; 1985: 147–155; Конецкий, Носов 1985).
Ядро самого понятия «сопки» образуют выделенные В. П. Петренко «сопки типа III» – самые грандиозные по размерам и самые сложные по конструкции; к этому типу относятся и самые древние сопки, возникшие в VIII в., и наряду с этим около сопок именно этого типа (использовавшихся для погребений и в IX–X вв.) закладываются в Поволховье в XI в. грунтовые (христианские?) кладбища. Обрамляющая основание каменная круговая конструкция, наличие каменных сооружений внутри насыпи, многоярусность сооружения, высота в 6–12 м, уплощенность вершины – вот характерные черты сопок типа III. Сопки типа III или близкие к ним наиболее многочисленны в Северном Поволховье, хорошо представлены (хотя и не столь эффектны по размеру и конструкции) на Ловати и у истоков Волхова и спорадически встречаются в других районах «зоны сопок».
Сопки типа I (однородная насыпь без каменных конструкций, высотой 2–7 м) представляют собой, по В. П. Петренко, совсем иную погребальную (и этническую?) традицию, чем сопки типа III, хотя и сближаются с ними взаимовстречаемостью, топографией и размерами. Сопки типа II (однородная насыпь с грудой камней в центре основания, высотой 2–7 м) близки к типу I, хотя каменная конструкция роднит их с типом III. Сопки типов I–II представлены во всей области распространения сопок. Древнейшие сопки, возникновение которых достоверно датируется VIII в. или VIII–IX вв. (по В. П. Петренко, это сопки 5-III, 14-II, 17-IV), обнаружены лишь на Нижнем Волхове; во всех случаях, когда тип насыпи определим, они относятся к типу III (5-III, 14-II). Все сопки, раскопанные в других районах, датируются либо суммарно IX–X вв., либо X в., либо, особенно на востоке «зоны сопок» (Мста), даже XI в. При этом ни одна насыпь типа I–II не датирована ранее, чем суммарной датой IX–X вв.
Вообще «типы» сопок, выделенные В. П. Петренко, представляют скорее некоторые тенденции погребальной обрядности, обусловленные этносоциальной неоднородностью населения, а не четко разграниченные «типы» в строгом смысле. Возможно, ранним (VIII – середина IX в.) сопкам Нижнего Поволховья хронологически предшествует или отчасти синхронен грунтовый могильник с сожжениями у Никольского монастыря, датируемый стратиграфически не позднее IX в., а по инвентарю и обряду близкий могильникам тушемлинской культуры V–VII вв. (Акатово, Хотыща). Раннее погребение древнейшей сопки типа III в окрестностях Ладоги (14-II, по В. П. Петренко) археологически датируется (по деталям поясов, найденных в Прикамье вместе с монетами VII в.) в пределах второй четверти VII – третьей четверти VIII в., а реально, вероятно, синхронно древнейшим строительным горизонтам Ладоги, датированным временем около 750–770 гг. (Е3 нижний, по Е. А. Рябинину, I–II строительные ярусы, по С. Л. Кузьмину – А. Д. Мачинской) (Бранденбург 1895: 137–138, рис. 25, табл. VI; Петренко 1985: 143; Голдина 1985: 128–131; Рябинин, Черных 1988; Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986).
В конце следующего периода (Е3 средний, III стройярус, 770 – около 810 гг.) Ладога контролирует и верховья Волхова, где в начале IX в. уже существует поселение Холопий городок, на котором обнаружены керамика и вещи, аналогичные древнейшим ладожским. Четыре монетных клада, датируемых по последней монете от 805 до 811 г., зарытые на водном пути от Финского залива до Ильменя, свидетельствуют о серьезной военной опасности (набеги викингов?), возникшей около 810-х гг. Однако культура Ладоги преемственно и без особых изменений развивается до начала 840-х гг. (Е3 верхний, IV стройярус), когда после пожара в слое Е2 (V стройярус, 840–860-е гг.) ощущается усиление связей со Скандинавией (Носов 1976; Фомин 1982: рис. 4; Мачинский 1984б; Рябинин, Черных 1988); около середины IX в. рядом с Ладогой возникает норманнский могильник в урочище Плакун и заселяется район будущей «Варяжской улицы».
Наличие греческой надписи и рун, характерных для салтовской культуры Подонья в Петергофском кладе (805 г.) и скандинавских рун в поволжских кладах (Угодичи, 813 г., Элмед, 821 г.) в сочетании с находками арабских монет (начиная со стройяруса I) и салтовских вещей (со стройяруса III) в ранних горизонтах Ладоги, говорит о том, что торговые пути по Дону и Волге в Черное и Каспийское моря были уже хорошо освоены ладожанами к началу IX в., причем важнейшую роль играл недооцениваемый донской путь (Мачинский 1984б; Булкин, Мачинский 1986; Мельникова, Никитин, Фомин 1984). Неясно, насколько использовался ими в это время путь по Ловати, Двине и Каспле (т. е. северная часть пути «из варяг в греки»); во всяком случае, сопки, напоминающие ранние ладожские (тип III), там имеются.
После исследований Г. Ф. Корзухиной, О. И. Давидан, А. Н. Кирпичникова, Г. С. Лебедева, Е. Н. Носова и других и после тщательных и результативных раскопок и исследований Е. А. Рябинина становится ясно, что уже в 750–840-х гг. ладожская культура соответствовала весьма развитому этносоциуму, а сама Ладога была протогородом. Широкое распространение пашенного земледелия (сначала пойменного, а потом и лесного перелога), сопряженного с развитием скотоводства, интенсификация бобрового промысла, торговые связи, достигавшие на западе низовьев Рейна, а на востоке – Прикамья, Передней и Средней Азии, существование ремесленных мастерских (кузнечно-ювелирная с акцентом на изготовление металлических деталей кораблей, стеклодельная, косторезная), высококачественное вооружение жителей – боевые топоры и импортные франкские мечи (Давидан 1964; 1980; Рябинин 1985: 48–75) – вот некоторые черты, характеризующие принципиально новый этап в социаль-но-экономической жизни Северо-Запада Руси. Наряду с этим, отметим чрезвычайно высокий уровень сакрализации жизни, выразившийся в сооружении огромных и трудоемких погребально-культовых сооружений (сопки, каменные круги). Правда, социальные различия не отразились еще в богатстве погребального инвентаря, однако, возможно, они обусловили (наряду с этническими) различия в тщательности и трудоемкости при сооружении разных погребальных памятников (сопок и грунтовых захоронений).
Наличие столь усложненной (для поздней стадии первобытного общества) производственной и торгово-даннической деятельности, а также идеологии предполагает и усложнение аппарата управления этим быстро развивающимся социальным организмом. С момента возникновения Ладоги управлявшие ею вожди должны были решать весьма сложные и многообразные задачи. Полагаем, что толчком, способствовавшим укреплению центральной власти, была военная опасность с запада, возросшая около 810 г., а с 820-х гг. – появление угров на торговых путях по Оке и Дону. Отражение этой ситуации мы видим в сообщении Бертинских анналов о прибытии в мае 839 г. к императору Людовику Благочестивому на Рейн возвращавшихся из Византии на родину послов хакана «народа рос»; окольный путь возвращения был обусловлен опасностью со стороны «свирепых и диких племен» (угров?). Мы убеждены, что возвращаться через Нижний Рейн из Константинополя в Киев (как полагают некоторые) было бессмысленно, в то время как путь из низовьев Рейна в Ладогу был уже проторен. Город Дорестад в низовьях Рейна, как явствует из данных археологии, с середины VIII в. был связан прямыми торговыми связями со Швецией и Ладогой, и с конца 830-х гг. его «держал» на правах вассала императора Рорик Ютландский, чье вероятное тождество с русским Рюриком, обоснованное еще в XIX в., подкреплено соображениями ряда исследователей (Крузе 1836; Ловмянский 1963; Рыбаков 1982: 297–299; Лебедев 1985: 214; Мачинский 1982: 20–24; 1984а: 15–18; 1984б; 1986: 27–29). Послы хакана «народа рос» при проверке оказались «свеонами», что опять же говорит о Северной Руси, так как для 830-х гг. присутствие заметной прослойки скандинавов в Киеве исключено, а в Ладоге они археологически улавливаются с 750-х гг. В определении этнического лица «народа рос» коррективы вносит отражающее реальность середины IX в. древнейшее арабское сообщение Ибн Хордадбеха о «русах», которые торгуют с халифатом через Хазарию и характеризуются как «вид славян», живущий «в отдаленнейших частях Славии». Сопоставление этих сообщений говорит о полиэтничности Северной Руси, о том, что правитель ее принял, в подражание хакану Хазарии, высокий титул «хакана» и отправил послов в Константинополь. Посылка посольства, возможно, отчасти вызвана опасностью со стороны угров с востока и викингов с запада, приведшей, по-видимому, позднее (пожар в Ладоге в начале 840-х гг. и усиление скандинавских элементов в ее культуре) к разгрому социальной верхушки первого севернорусского протогосударства. Во всяком случае, русское летописное предание не помнит почти ничего об этой первичной «руси» и начинает государственную историю с даней и насилий «варягов из-за моря». Однако и упоминание в письме Людовика Немецкого о «кагане норманнов» в 871 г., и арабское сообщение конца IX – начала X в. о хакане русов, живущих на лесистом и болотистом острове у озера (видимо, в Приильменье), и именование «великим каганом» князя Владимира, первоначально княжившего в Новгороде (в «Слове о Законе и Благодати»), – все говорит о том, что титулатура и торговая ориентация первых севернорусских правителей была воспринята и их политическими наследниками – князьями-рюриковичами, возглавившими, по данным летописей, второе севернорусское протогосударство с 860-х гг. (или, по Б. А. Рыбакову, около 870 г.; Рыбаков 1963: 162–173).
Весьма сложным представляется этнический состав волховского протогосударства. Как было показано в специальных работах, в Приладожье с IV в. н. э. фиксируется «чудь» (видимо, прибалтийские финны и саамы). Подробный рассказ ПВЛ о расселении восточных славян, и в частности словен ильменских, не называет побережья Волхова и озера Нево в числе земель, первично заселенных словенами. Анализ древнейшей версии легенды о призвании князей, сохранившейся, по А. А. Шахматову, в НПЛм, показывает, что в ней речь идет о «Новгородской волости», в пределах которой Рюрик «седе в Новегороде» у словен, а Синеус – «на Беле озере» у кривичей. Но поскольку Белоозеро никогда не входило в состав Новгородской земли, а версия НПЛм отличается выраженной «варяжской ориентацией», мы в специальной работе обратили внимание на то, что в скандинавской и западноевропейской традиции с XIII по XVII в. Ладожское озеро именовалось Белым озером (Давидан, Мачинская, Мачинский 1985; Мачинский 1986). Становится вероятным, что где-то у берегов Белого (Ладожского) озера (на Волхове и на Сяси) в пределах «Новгородской волости» выходцы из Скандинавии встретили продвинувшуюся на север группу кривичей, отколовшуюся от основного массива этой славяно-балтской этногруппы, занимавшей в VIII–X вв. верховья Днепра, Двины и Волги. В наиболее поздней версии «сказания о призвании» (3-я редакция ПВЛ, по А. А. Шахматову 1908), сохраненной в Ипатьевской летописи, три брата «придоша к словенам пьрвое и срубиша город Ладогу и седе старейший Ладозе Рюрик. По двою же лет