Отметим, что во всех трех документах кулпинги, как и колбяги в «Русской Правде», следуют непосредственно за варангами-варягами, или же за «варанго-росами», если вслед за В. Г. Васильевским считать, что существовал подобный термин для обозначения славяно-русских и скандинавских наемников в Византии.
Возможно, колбяги попадали в Византию и ранее 1075 г., но ввиду их малочисленности не выделялись из числа «варяго-руси». Видимо, около 1070 г. количество наемных воинов из числа колбягов заметно возрастает, а их выраженная этническая обособленность уже не позволяет смешивать их с варяго-росами.
Присутствие колбягов в византийских войсках предполагает и их, пусть кратковременное, пребывание в Киеве, через который в XI в. пролегал основной путь в Константинополь. Однако в целом несомненно, что они принадлежали к числу северных этносоциумов и были теснее связаны с Ладогой и Новгородом, нежели с Киевом. Это подтверждается и упоминанием колбягов в новгородской берестяной грамоте XII в., найденной в усадьбе, датированной рубежом XII–XIII вв. (Арциховский, Борковский 1963: 44–45). Тем удивительнее, что в XII–XIII вв., когда Новгород интенсивно осваивает и прибирает к рукам земли, принадлежавшие различным этногруппам на северном пограничье Руси, и когда в числе подчиненных и союзных с Новгородом этносов летописями упоминаются водь, ижора, карелы, ни в одной летописи ни разу не упомянуты колбяги. Скорее всего, в это время они скрываются в летописях под неким иным обозначением, под каким именно – об этом ниже. Скандинавские землеописания середины XII – начала XIV вв. знают «Кюльфингаланд» – землю колбягов (Мельникова 1986: 130–139), но неясно, была ли еще эта земля к рубежу XIII–XIV вв. реальностью или лишь данью традиции. Имя кюльфингов встречается и в «сагах о древних временах» (Мельникова 1976: 147), но отражает ли оно реальность времени записи саг (XIII–XIV вв.) или времен, о которых они якобы повествуют (не позднее конца IX в.), – сказать трудно.
Итак, колбяги-кюльфинги были безусловной и заметной реальностью в социально-экономической жизни Руси и Византии в XI в. и продолжали еще существовать на рубеже XII–XIII вв.; для более позднего времени нет достоверных свидетельств их существования как обособленной группы под тем же названием.
Заметим, что в «Русской Правде» колбяги упомянуты в связи с событиями 1015–1016 гг. как вполне сформировавшаяся группа наряду с русинами, словенами, варягами. Но и русь, и словене, и варяги существовали как реальные этносоциумы под этими именами по меньшей мере с третьей четверти IX в. Поэтому естественно предположить, что и формирование кюльфингов-колбягов начинается немногим позднее этого времени. В связи с этим большой интерес представляет свидетельство «Саги об Эгиле» о кюльфингах, выступающих на крайнем севере Фенноскандии в событиях, происходивших около 900 г.
В этой саге, записанной, как ныне принято считать, Снорри Стурлусоном (ум. в 1241 г.), рассказывается как Торольв (дядя Эгиля) около 900 г. (сразу после битвы при Хаврсфьорде) предпринял три данническо-военные экспедиции в земли финнов (лопарей) и живущих к югу от них квенов и кирьялов (карел) (Исландские саги 1956: 74–85). Кроме того, «в горах на востоке» Финнмарка Торольв встретил кюльфингов. Финнмарк (север Фенноскандии) описан в саге как «обширная страна», расположенная к северу от Норвегии, от Швеции, от квенов и кирьялов и омываемая морем «на западе, на севере и повсюду на востоке». Через всю страну (видимо, с запада на восток) тянутся горы (видимо, северная часть возвышенности Манселькя и Хибины, где Торольв скорее всего, и встретил кюльфингов). Вопрос состоит в том, относится ли описываемая этногеографическая ситуация к концу IX в. (время действия саги) или к началу XIII в. (время записи саги).
Напомним, что «Сага об Эгиле» является одной из достовернейших саг по части описанных в ней исторических событий и культурно-бытовых ситуаций. В то же время отмечается некоторая «модернизация» отдельных социально-экономических институтов и явлений конца IX–X вв., иногда подозрительно напоминающих реальность начала XIII в. Однако интересующие нас «этногеографические экскурсы», связанные с походами Торольва, явно архаичны: они дают уникальную по подробности этносоциополитико-географическую картину, которая не имеет аналогий ни в одном известном нам источнике XI–XIII вв. Эта картина резко отличается от той, которую дают другие саги, и в частности сам Снорри в других записанных или составленных им произведениях, где, например, к северу и востоку от Финнмарка помещаются не море, а Бьярмаланд (вообще не упоминаемый в связи с деятельностью Торольва в Финнмарке). Видимо, «этнокарта», даваемая в связи с походами Торольва, относится к тому времени, когда представление о Бьярмии еще не сложилось или не укоренилось в скандинавской традиции. Бурная активность скандинавов на северо-востоке в столь раннее время не может вызвать удивления, поскольку документирована бесспорными источниками. К концу IX в. относится путешествие Оттара к «бьярмам», о котором он рассказал английскому королю Альфреду и которое, видимо, не получило резонанса в Скандинавии (в сагах нет никаких отголосков этого путешествия). В 918 г. «на север в Финнмарк и дальше вплоть до Бьярмаланда» (как пишет Снорри в «Хеймскрингле») идет войной Эйрик Кровавая Секира, о походе которого (только без упоминания Финнмарка) знает и «Сага об Эгиле», ссылающаяся на песни, где говорится об этом.
Видимо, со времен Эйрика и прокладывается путь в Бьярмаланд вдоль побережья Финнмарка; военно-торговые экспедиции X–XIII вв. по этому пути и дают новые данные об этногеографии Кольского полуострова и Беломорья, где всегда упоминаются бьярмы или Бьярмия и ни разу – кюльфинги и кирьялы. Сведения же, полученные некогда от Торольва и его спутников, отражают более древний этап «сухопутного» освоения северо-востока и относятся к концу IX в.
Итак, сведения о кюльфингах в «Саге об Эгиле» в своей основе действительно отражают реальность конца IX в. Рассмотрим их.
«Зимой Торольв поехал в горы, взяв с собой большую дружину – не меньше девяти десятков человек. А прежде было в обычае, чтобы сборщики дани имели при себе три десятка человек, иногда же и меньше. <…>. Торольв быстро назначал лопарям встречи, взыскивал с них дань и в то же время торговал. <…>. Торольв разъезжал по всему Финнмарку, а когда он был в горах на востоке, он услы-шал, что сюда пришли с востока кюльфинги и занимались торговлей с лопарями, а кое-где – грабежами. Торольв поручил лопарям разведать, куда направились кюльфинги, а сам двинулся вслед. В одном селении он застал три десятка кюльфингов и убил их всех, так что ни один из них не спасся. Позже он встретил еще человек пятнадцать или двадцать. Всего они убили около ста человек и взяли уйму добра» (Исландские саги 1956: 78–79).
«Сага об Эгиле» сообщает о кюльфингах сведения, перекликающиеся с тем, что мы знаем о колбягах и кулпингах из русских и византийских источников: они явно находятся в теснейшей связи и родстве со скандинавами, но в то же время определенно отличаются от них, уступая скандинавам всегда первое место в военно-социальной иерархии; они более тесно, чем скандинавы, связаны с Восточной Европой, где и находится их «базовая» территория.
Само имя «кюльфинги», видимо известное с конца IX в., образовано от древнеисландского корня с помощью суффикса, употребительного и в этнических, этносоциальных и родовых наименованиях. Один из вариантов перевода этого неоэтнонима – «дубинщики, вооруженные дубинками» – имеет, возможно, уничижительный смысл (Фасмер 1967: 287; Мельникова 1986: 209–210). В саге они, как и норвежцы, заняты грабежом лопарей и торговлей с ними, причем их отряды имеют примерно ту же численность (20–30 человек), что и обычные норвежские группы сборщиков дани. Правда, если поборы норвежцев носят уже традиционный и узаконенный характер и обозначаются как «дань», то поборы кюльфингов, видимо, начались совсем недавно (если не впервые) и именуются «грабежами». В столкновении скандинавы (правда, более многочисленные) без труда побеждают кюльфингов. Столкновение «в горах, на востоке Финнмарка» имело место в северной части Манселькя или в Хибинах, куда кюльфинги пришли «с востока». Это выражение следует понимать в обычном для саг значении, т. е. что базовая территория кюльфингов находилась где-то к востоку от Балтийского моря. На север Фенноскандии они могли прийти только с юга или юго-востока.
В трех редакциях скандинавского сказания «О заселении земли сыновьями Ноя» Кюльфингаланд (земли кюльфингов) помещена среди «удела» потомков Иафета сразу вслед за Великой Свитьод (прилегающей с севера к Черному и Азовскому морям частью Восточной Европы) и обозначается как «Кюльфингаланд, который мы называем Гардарики». Сочинение уже существовало к началу XIV в. Аналогичные сведения содержатся и в древнейшем исландском итинерарии – «Дорожнике аббата Николая», составленном между 1154 и 1159 г., где читается «Кюльфингаланд, который мы называем Гардарики» (Мельникова 1976: 142, 146; 1986: 130–136). Помещение Кюльфингаланда среди весьма древних (по времени их сложения) «земель», доставшихся сыновьям Иафета (позднейшая – Унгараланд, существует с конца IX в.), заставляет (в согласии с данными «Саги об Эгиле») предположить и не меньшую древность «земли кюльфингов». Отождествление с Гардарики могло возникнуть также весьма рано, например, в X в., когда уже безусловно был известен хо-роним «Гардар»; возможно, однако, что это отождествление возникло в XII в., когда Кюльфингаланд мог оказаться в составе Новгородской Руси в результате интенсивного освоения новгородцами и их князьями северных земель; не исключено, что отождествление базируется на обоих вышеназванных основаниях. В любом случае, Кюльфингаланд, явно расположенный на северных границах Руси, мог отождествляться с Гардарики только в том случае, если он лежал у самого начала тех водных путей, по которым скандинавы проникали на Русь, т. е. где-то в проречье Невы, Волхова, Сяси и, с меньшей вероятностью, Паши и Свири. В пользу тесной связи колбягов-кюльфингов с морским побережьем говорит свидетельство передневосточного писателя XIV в. Димешки о «келябиях», живущих у берега «моря Варанк» наряду с «варанками» и «сакалибами». Возможно, в пользу «приморского» положения колбягов говорит и хороним «Калбакссида», т. е. «побережье» «калбак» (Рыдзевская 1934: 513), упоминаемый в «Босасаге» наряду с Швецией и Курляндией.