Время возникновения приладожской курганной культуры наиболее точно фиксируется погребением № 2 из кургана № 95 близ д. Костино на Паше. Здесь обнаружены две скандинавские скорлупообразные фибулы типа 27, датирующиеся первой половиной IX в., фибула типа 58, датирующаяся IX в., ладьевидный браслет, подобные которому датируются не позже третьей четверти IX в., и четырнадцатигранные сердоликовые бусины, впервые появляющиеся в горизонте Е1 Ладожского поселения (середина 860-х – 890-е гг.). По сумме данных это погребение можно датировать в пределах 865–900 гг.[15]К близкому времени относится еще ряд погребальных комплексов на средней Паше, где складывается как бы «ядро» приладожской курганной культуры, и на средней Сяси. И уже около 900 г. мы застаем колбягов на Кольском полуострове за сбором дани и торговлей.
Видимо, когда в 860-е и 880-е гг. на Волховско-Днепровском пути «из варяг в греки» складывалось единое Русское государство, возглавляемое Рюриком, Олегом и Игорем, пути колонизационной и военно-торговой деятельности, ведущие по Волхову на юг и на юго-восток оказываются перекрытыми для тех групп скандинавов, которые не входили в состав русских дружин. Отдельные группы скандинавов, которые по тем или другим причинам не хотели включаться в систему формирующейся общерусской государственности, оседали на реках между Сясью и Свирью, откуда можно было легко добраться до богатых пушниной областей Прионежья, Беломорья, Подвинья и Прикамья и до рынков сбыта в Волжской Болгарии.
Судя по археологическим данным, период формирования нового этносоциума охватил конец IX и начало X в., т. е. хронологически соответствовал периоду заселения Исландии (870–930 гг.), куда в это же время устремился поток колонистов из Скандинавии. Но, в отличие от почти безлюдной Исландии, скандинавы столкнулись в Приладожье с отдельными группами русских поселенцев, а также с аборигенным финским населением. Захват и покупка рабов, и особенно рабынь, приводили к включению в состав приладожских колбягов и представителей различных таежных групп финнов и саамов.
Поволховская «русь» и включившиеся в ее состав группы скандинавов обозначили соседнее, родственное, но социально-политически менее развитое объединение именем «кюльфинги» («дубинщики»), возможно звучавшим несколько презрительно. Не исключено, что одним из первичных центров формирования колбягов был единственный укрепленный пункт на территории Юго-Восточного Приладожья – городище у с. Городище на реке Сясь, около которого обнаружены как огромные сопки поволховской руси, так и меньшие по размерам курганы колбягов. Этот городок, вероятно соответствовавший Алаборгу северных саг, прекратил свое существование не позже 930-х гг., еще до того, как гончарная керамика стала вытеснять лепную (Мачинский, Мачинская 1988: 42; Джаксон, Мачинский 1988: 24).
В дальнейшем в земле колбягов не возникло ни одного города, а население, видимо, жило преимущественно в небольших поселках хуторского типа, трудно уловимых археологически, т. е. в тех «гардах» (хуторах, усадьбах), которые отличали русь и колбягов от финского и саамского населения северо-западных окраин Руси, жившего большими родовыми гнездами или бродившего за зверем по лесам.
В сложившемся виде приладожская курганная культура выступает со второй четверти X в. В начале XI в. колбяги отличаются от варягов и русинов «Русской Правдой», а в конце XI в. – византийскими хрисовулами от варягов-росов, хотя в обоих случаях называются непосредственно вслед за ними и выступают в аналогичных социально-правовых ситуациях.
В силу этого полагаем, что полное молчание наших летописей об участи колбягов в жизни Русского государства объясняется тем, что колбяги перекрывались близким по смыслу и звучанию, но более широким именем «варяги». В юридических документах различение этих близких этносоциальных групп предполагалось самим назначением и стилем этих стремящихся к точности текстов, а в летописях, прошедших обработку и редакцию в южно-русских монастырях, принято было обобщенное обозначение северных наемников-чужеземцев более распространенным термином «варяги». Так, в частности, при захвате Киева Владимиром в 980 г. (по летописи) или в 978 г. (по житию Владимира, написанному Яковом Мнихом) существенную роль сыграли северные наемники-варяги, некоторых из коих он «посадил» в «градах» (крепостях), а других отправил в Византию. Не исключено, что поселение «Колбежичи» западнее Киева возникло при Владимире в виде «градка» на окраине полянской и недавно замиренной древлянской земли. Об участии жителей Приладожья в этом походе, возможно, говорит то, что все византийские монеты, происходящие из погребений и кладов Приладожья и Прионежья, относятся к середине X – первой четверти XI в., причем чаще всего встречаются мо-неты Василия II и Константина VIII (976–1025 гг.), при которых варяги и были посланы Владимиром в Константинополь. В одном случае обнаружено даже варварское подражание этим монетам. Ни одной более поздней византийской монеты в Приладожье пока не обнаружено. Не является ли все это свидетельством возвращения на север небольшой группы воинов-колбягов, входивших в состав варягов, побывавших в конце X в. в Киеве и Константинополе? Не следует забывать и о посылке Владимира в Византию в 988–989 гг. вспомогательного русского корпуса, в составе которого также должны были быть неизменно сопрягаемые варяги и колбяги.
Ни археологические, ни письменные источники ничего не говорят о соотношении колбягов и Ладоги (Альдейгьи) в 1020–1040 гг., в период, когда Ладогу «держали» на правах вассалов Ярослава и Ингигерд ярл Рагнвальд и его сыновья Ульв и Эйлив. Однако сама логика событий позволяет утверждать, что колбяги в той или иной степени подчинялись в это время ладожским воеводам; иначе трудно представить, чтобы ладожские ярлы могли пользоваться таким влиянием на Руси и в Скандинавии. Только подчинение колбягов делало возможным регулярное отправление торгово-даннических экспедиций в таежные области северо-востока. А из сообщений ПВЛ мы знаем, что самостоятельная деятельность ладожан в освоении северо-востока активно развивалась вплоть до 1070–1080 гг.; позднее инициативу перехватывают новгородцы.
Политическая ситуация в Приладожье осложняется в середине XI в., когда после смерти Ингигерд (1050 г.), Владимира Ярославича (1052 г.) и Ярослава (1054 г.) упраздняется самостоятельный «стол» в Новгороде, куда «сажаются» сын и посадник киевского князя Изяслава, а в это же время третий сын ярла Рагнвальда Стейнкель становится королем Швеции (ок. 1056–1066 гг.) и основателем новой династии.
Отчетливые контакты Ладоги с Новгородом прослеживаются лишь в последней четверти XI в. К этому времени относятся печати новгородского князя, посадника и епископа, найденные в Ладоге. В это же время наблюдается приток наемников-кулпингов в Византию. Политическая неопределенность отчасти разрешается в 1095 г. браком новгородского князя Мстислава (сына Мономаха) и внучки Стейнкеля шведской принцессы Кристин. Однако некие местные силы (уж не колбяги ли?) не хотят примириться с подчинением Новгороду, и в 1105 г. новгородцы отправляются «в Ладогу на воину», в связи с чем Ладога после 183-летнего перерыва (впервые после 922 г.) попадает на страницы русских летописей. После этого в 1114–1116 гг. в Ладоге, одновременно с укреплением новогородского детинца, строится новая каменная крепость, и начиная с 1105 г. Ладога и ладожане упоминаются в летописи в среднем каждые десять лет.
Присоединение к Новгороду Юго-Восточного Приладожья происходит не безболезненно. В последней четверти XI – начале XII в. на территории приладожской курганной культуры зарываются огромные по богатству клады монет, среди которых преобладают западноевропейские. После этого приток западноевропейской валюты в Приладожье резко уменьшается. Приладожская курганная культура как совершенно своеобразное явление (в области погребального обряда и инвентаря) существует в виде системы родственных и локальных вариантов до конца XI – начала XII в. Несомненно, что до этого времени языческие верования преобладали в среде местного населения, что прекрасно согласуется с текстом древнейшего списка «Русской Правды»: «колобяг крещения не имея». Как определенное территориальное единство приладожская курганная культура продолжает существовать до середины XIII в., хотя в обрядности и материальной культуре резко усиливаются общесеверорусские черты.
Судя по всей сумме фактов, колбяги, ее создатели, изначально, после первичного смещения исходных этнокомпонентов, были дву- или трехязычны. В X – начале XII в. местный финский субстрат и приток финноязычного населения из таежной зоны должны были вести к финнизации колбягов, а общение с варягами и русью в городах Руси и Византии способствовали сохранению и развитию у них скандинавских и славянских этнокультурных и языковых элементов. С XII в., видимо, началась интенсивная славянизация колбягов, однако конечные итоги этого процесса не изучены.
В связи с вышеизложенным вновь возникает вопрос о полном отсутствии упоминания о колбягах в русском и, в частности, новгородском летописании. Если до середины XI в., в силу присутствия сильного «варяжского» элемента среди населения Ладоги, политически связанные с ней колбяги могли скрываться в летописях под общим именем «варяги», то с конца XI и начала XII в., в связи с усилением русского и новгородского влияния и присутствия в Ладоге и Приладожье, подобная ситуация становится маловероятной.
В летописях многочисленны случаи, когда, например, новгородцы и псковичи вместе именуются «русью», «новгородцами» именуются не только жители Новгорода, но и все сельское население Приильменья, а все жители Новгородчины, включая финноязычную водь, обозначаются как «Новгородская волость». В связи с этим напомним о том большом месте, которое с 1130-х гг. занимают в жизни Новгородской земли «ладожане». В частности, они приходят вместе с псковичами в Новгород в 1032 и 1036 гг., и при их непосредственном участии осуществляется изгнание князя Всеволода, ставшее важным этапом на пути кристаллизации своеобразного «вечевого строя» Великого Новгорода. Предполагаем, что мощь и влияние «ладожан» в 1130-х гг. определялис