ь тем, что под этим именем скрывались не только жители небольшого города Ладоги, но и вооруженное сельское население прилежащей к нему округи, в частности колбяги Приладожья. Не исключено, что именно в это время интенсивного взаимодействия ладожан и псковичей какая-то группа колбягов переселилась на Псковщину, что и отразилось в топониме «Колбежицы» на Великой.
Судя по всему, колбяги представляли собой этносоциальное образование на северной границе Руси, несколько напоминавшее позднейших казаков на южной границе и сыгравшее существенную роль в проложении даннических, промысловых и торговых путей на севере Восточной Европы. Не исключено, что, наряду с создателями приладожской курганной культуры, существовали и другие группы колбягов. Впоследствии «колбяжские пути» перешли в ведение новгородцев, а сама «Кюльфингаланд» составила в XIII в. ядро «Обонежского ряда» в составе Новгородской земли. Именование территории Приладожья «Обонежской» может объясниться лишь тем, что в более раннее время какие-то важные пункты на путях движения колбягов в Беломорье лежали в Заонежье.
То, что в Заонежье издавна был административный центр, доказывается тем, что в перечне погостов «Обонежского ряда» (XIII в.), присоединенном к грамоте Святослава 1137 г., упоминается пункт «у Кокорка», который А. Н. Насонов без достаточных оснований локализовал в Приладожье на Ояти у д. Коковичи и который с большим основанием локализуется на о. Кокорино, именуемом в писцовых книгах XVI в. «Кокоркин остров», т. е. практически так же, как погост в перечне «Обонежского ряда» (Насонов 1951: 97–98, карта между с. 80–81; Витов 1968: 266–273, карта на вкладке). Предполагаемое отождествление погоста «у Кокорки» (XIII в.) и пункта «Кокорин остров» (XVI в.) в Заонежье позволяет наконец понять, почему «Обонежский ряд» называется именно «Обонежским», хотя все его погосты расположены (по А. Н. Насонову) в Приладожье. Поскольку в XIII в. почти все (в том числе наиболее богатые) погосты «Обонежского ряда» находились в Приладожье, постольку само название «ряда» явно восходит к более раннему времени, т. е. X–XI вв., когда Заонежье занимало более заметное место в экономике Северо-Запада. В это время и в Восточном Приладожье, и в Заонежье возникают сходные по конструкции, обряду и инвентарю курганы (в частности, на о. Кокорка – Кокорино и у д. Челмужи в Заонежье) и зарываются сходные по составу монет клады (в Заонежье – Петрозаводский и на оз. Сандал). В Заонежье представлена отдельными памятниками X–XI вв. та же яркая приладожская курганная культура конца IX – начала XII в. (Спиридонов 1987: 7–10), которая принадлежала этносоциуму, известному в X–XII вв. под именем «кюльфинги» или «колбяги». Эти факты, а также богатые монетные клады XI – начала XII в. на слабо заселенной Свири говорят о важном торгово-данническом пути X–XI вв., ведущем в первую очередь в Заонежье и связанном с расцветом пушных промыслов и торговли.
О роли финноязычного населения бассейнов Волхова и Великой в сложении этносоциума «русь» (VIII–XI вв.) [16]
Единственный серьезно аргументированный вариант происхождения слова «русь» – это (предложенное в 1844 г. А. Куником и развитое рядом ученых) выведение его из прибалтийско-финского *rötsi>Rötsi, Ruotsi («шведы», «Швеция»), которое, в свою очередь, с наибольшей вероятностью выводится из древнесеверогерманского *roþ(e)R, *rođ(e)R (возможно, звучавшего как *roþez, *rođez) и старошведского roþer (гребля, гребной поход, пролив между островами) и производного от него *rōsmæn, rоdsmæn, rodhsin, rodskarlar (гребцы, жители шхер; ср. норвежск. rossman – «рыбак»), как именовались в древности жители побережья Средней Швеции, которое и носит названия, происходящие от того же корня (*Roþslagen, Roþez, Rodslagen, Roslagen, Roden) (Kunik 1844; 1845; Томсен 1891; Ekblom 1957; Попов 1973: 46–63; Ekbo 1981).
В начале IX в. для обозначения некоего этносоциума Восточной Европы уже применялось как шведское название «рос» (Rhos Бертинских анналов, 839 г.), восходящее непосредственно к скандинавскому *roþeR или roþsmæn (или другому композиту с основой roþs), так и славянское название «русь» (Ruzzi Баварского географа, ранее 821 г.), восходящее к финскому *rōtsi, Ruotsi.
По сообщению арабоязычного писателя Ибн Хордадбеха (отражающего реальность 840-х гг.), этносоциум «русь» располагается у отда-леннейших пределов «сакалиба» и характеризуется как «вид сакалиба», т. е. его базовая территория находится у северной границы славян (Поволховье?) и этнически «русь» относится к славянам или славяно-балтам. Однако, по синхронным данным Бертинских анналов, известно, что в составе «народа рос» были шведы, а правитель его именовался титулом «хакан» (в подражание и «в пику» хазарам). Проникая по Донско-Волжскому пути на Передний Восток, эта славяно-скандинавская «русь» поставляет туда (согласно Ибн Хордадбеху) прекрасные меха (лучшие из которых, по данным восточных авторов X в., происходят из южного пограничья таежной зоны) и великолепные мечи (несомненно, рейнские мечи, попадавшие в Восточную Европу с конца VIII в. через Балтику и Приладожье). По археологическим данным и письменным источникам, опорные пункты этого нового для Восточной Европы этносоциума могли, скорее всего, находиться в Поволховье (Ладога/Альдейгья с 750-х гг.; «Холопий городок» – не позднее 800-х гг.; «Рюриково городище»/Невогард (?) – с середины IX в.) и на Сяси («городище у с. Городище»/Алаборг (?) – с конца VIII в.).
Следы интенсивного взаимодействия скандинавов и славян в добыче пушнины и торговле ею на севере Европы с середины VIII в. отражены в проникновении в германские языки славянского слова «соболь» (др.-в. – нем. zobil, 767 г., др. – шв. sobel) (Назаренко 1984: 92). Археологические материалы Старой Ладоги говорят о непосредственном совместном проживании и взаимодействии скандинавов и славяно-балтов в Поволховье уже с 760-х гг. (Давидан 1974: 15–18; Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986). Однако непосредственное взаимодействие не могло привести к появлению у славян этнонима «русь», возникновение которого было возможно лишь при финском посредничестве, которое реально могло иметь место в более раннее время, до середины VIII в. Само возникновение исходного названия «рос» на базе *roþeR, roþsmæn (гребля, гребцы) как самообозначения некой социотерриториальной группы свеев (шведов) относится, вероятно, ко времени до VII в. н. э., когда в употребление широко входит парус. После этого, в условиях господства на Балтике западных ветров, чисто гребные экспедиции за море становились редкостью, и слово типа *roþsmæn (гребцы) уже не могло стать основным самообозначением у приморских свеев, практикующих постоянные поездки на восток.
Возможно, древнейшей фиксацией существования этого самообозначения является рассказ Иордана (VI в.) о событиях около 350–375 гг., где повествуется о племени rosomani (rosimani, rosomoni), сначала подчиненном готам, а позднее враждующем с королем Германарихом, чьи владения по Иордану достигали Восточной Прибалтики. Этот же эпизод отражен в эддических сказаниях (XIII в.), где герои, соответствующие и практически одноименные героям племени росоманов, живут на берегу моря (по косвенным данным, Балтийского) на значительном удалении от причерноморских готов. Ряд лингвистических и историко-археологических аргументов говорит за то, что в VI–VII вв. резко усилилось колонизационное движение шведов на восток и что не позже этого времени сложилось общее для прибалтийских финнов обозначение шведов (*rōtsi).
Все это, несмотря на некоторые филологические неясности, позволяет предположить, что самообозначение типа *roþez, *roþsmæn возникает у приморских свеев не позже IV в., что прибалтийские финны начинают именовать свеев словом *rōtsi, ruotsi не позже VII в., а к середине VIII в. у славян появляется социоэтноним «русь», обозначающий первоначально скандинавских торговцев, грабителей и колонистов. Видимо, со второй половины VIII в. это название становится (наряду с «рос») обозначением славо-балто-скандинавского этносоциума, возникающего в бассейнах Волхова и Сяси на древних землях финноязычного населения. В 810–830-х гг. в результате социально-экономического развития, обусловленного проложенным не позднее 780-х гг. Балто-Каспийским торговым путем и под давлением возросшей опасности извне (викинги), в Поволховье складывается первое русское протогосударство, глава которого принимает титул «хакан» (Мачинский 1986: 23–28).
Дальнейшее распространение и эволюция этого этносоциума в IX–XI вв., равно как и последующие волны разнородных импульсов с запада проходят в Северной Руси в трех направлениях, соотносимых с тремя озерно-речными системами: Ильменско-Волховской, бассейном Чудского оз. и р. Великой и реками Восточного Приладожья от Сяси до Свири. Все эти области в предшествующее время были заселены преимущественно финноязычным населением. На всех трех путях возникли укрепленные поселения, названия которых образованы по одной модели: Альдейгьюборг (*Aldagia, Ладога) на Волхове; Ысеборг, Исборг, Yseborg на карте Ортелия 1570 г.; Isborg, карта Московии 1613 г.; реконструируемое *Isuborg, славянские формы Изборскъ, Ызборкъ, Изборско, Изборовьскъ (Нерознак 1983; Мачинский 1986: 19–22) – в бассейне Чудского оз. и р. Великой; Алаборг (Алуборг) – в Восточном Приладожье, вероятно, на Сяси (Мачинский, Мачинская 1988: 44, рис. 2 (карта); Джаксон, Мачинский 1988: 24). Во всех трех случаях несомненен скандинавский корень «борг» во второй части названия и вероятен финский – в первой (Попов 1981: 31–32, 91).
Удивительно, что в древнейших слоях Ладоги и в сопках Поволховья при отчетливо уловимом археологическом присутствии скандинавов и славо-балтов слабо чувствуется присутствие финнов (Петренко 1984). Отдельные «финские» вещи из Ладоги имеют аналогии в различных областях огромного финноязычного мира от Финляндии до Прикамья и не образуют в Поволховье «этнографического комплекса». В вещевом комплексе Ладоги не выделены специфические вещи местных, волховско-южноладожских финнов, что отчасти объясняется тем, что на огромной территории к югу от Ладожского озера – от Сяси до Нарвы – финские древности VI–X вв. выявлены чрезвычайно слабо (Рябинин 1986: 29–30, рис. 1, карта). Вообще надо отметить, что невско-ладожские финны (кирьяла/корела, ингери/ингры/ижора, лаппи/лопь), участвующие в жизни Новгородской земли с XII–XIII вв., не включены ни в общий перечень народов Восточной Европы, ни в список народов – данников Руси, помещенные в недатированной части «Повести временных лет» (ПВЛ) и отражающие реальность IX–XI вв. (Мачинский 1986: 8). Объяснение видится в том, что и список, и перечень связаны с даннической деятельностью киево-новгородско-ростовской Руси, в то время как корела, ижора и лопь больше зависели от владетелей Ладоги, обладавших в XI в. относительной независимостью. Возможно, в связи с этим сведения об этих этносах встречаются в западных источниках раньше, нежели в русских (Кирпичников, Рябинин 1982: 51).