В «Саге о Хрольве» Альдейгьюборг захватывает Эйрек, конунг из Гестрекланда, что лежит «во владениях конунга Швеции»; сестра его – Гюда. По пути к Альдейгьюборгу его люди «убивали людей, жгли постройки» («drepa menn, brenna bygdir»). Главный сподвижник Эйрека – изрыгающий огонь Грим, по прозвищу Aegir, тождественному aegir/oegir – эпитету Эйрека ярла в висе. Ввиду этих параллелей связь между висой Эйольва и сподвижниками Эйреком-Эгиром в саге о Хрольве кажется несомненной. На каком-то этапе своей трансформации сага, видимо, использовала один из сюжетов поэмы Эйольва, а эпитет aegir стал прозвищем главного антигероя саги, образ которого вобрал в себя многие «бродячие» и собственно «ладожские» черты – змееобразный убийца конунга Ладоги, драконообразный «хозяин зверей» (наподобие Велеса?), способный принимать их образы и т. д.
Введение в сюжет персонажей и событий конца X – начала XI в. обнаруживается и в саге о Хальвдане. Имя главного антигероя саги (Ульвкелль Сниллинг), погибающего в конце от руки норвежского героя Хальвдана, полностью повторяет имя правителя области в Англии, во владениях которого молодой Олав Харальдссон (будущий жених, а затем тайная любовь Ингигерд-Ирины) вместе с конунгом Адальрадом разбивает войско данов, о чем упоминается в висах скальда Сигвата (Снорри Стурлусон 1980: 173). Позднее сам Ульвкелль Сниллинг погибает в сражении с тем самым норвежским Эйриком ярлом, о котором шла речь выше, а сразу после этого умирает ок. 1012 г. и сам Эйрик (Снорри Стурлусон 1980: 177–178). Возможно, отголосок реальности XI в. имеется и в саге о Стурлауге, где герои «посылают Сигхвата Высокого на восток сватать Ингибьёрг, дочь конунга» (Глазырина 1996: 165). Известно, что одноименный скальд Сигват участвовал в подготовке сватовства Олава к Ингигерд и что он сыграл ведущую роль при заключении брака Олава с Астрид, сестрой Ингигерд, причем решающие переговоры проходили в доме Рёгнвальда ярла и Ингибьёрг (Снорри Стурлусон 1980: 230–234). Можно также допустить, что в имени «дублера» Хрольва, антигероя саги о Хрольве Вильхьяльма, отразилось имя правнука Хрольва/Ролло Вильяльма Незаконнорожденного (так называет его Снорри) – завоевателя Англии, отношение к которому в скандинавском мире, судя по «Кругу Земному», было столь же отрицательным, сколь положительным было отношение к Хрольву/Ролло.
В заключение необходимо ответить на вопрос, каким образом в сагах поздней записи сохранилась архаическая (сложившаяся не позднее X в.) топонимика и мифоэпическая традиция Северо-Западной Руси? В качестве ответа предлагаем следующую гипотезу.
1. В основе отмеченного архаического пласта лежат действительные события, разыгравшиеся в Приладожье (а также к северу, востоку и югу от него) в IX – начале X в., запечатленные эпической традицией и вписанные в мифологический контекст сказаний о Свитьод Великой.
2. Как известно, при дворах принцессы Ингигерд и Ингибьёрг, жены Рёгнвальда ярла, еще в Швеции находили хороший прием и подолгу жили исландские и норвежские скальды (Снорри Стурлусон 1980: 207, 208, 211, 231, 233). Можно не сомневаться, что с переездом обеих на Русь ситуация не изменилась, и при их дворах в Ладоге и Новгороде скла-дывалась среда, благоприятная для развития эпической традиции, ко-торая, судя по роли в ней образов прекрасной Ингигерд и мудрой Ингибьёрг, а также но наличию в рассмотренных сагах имен современных им исторических персонажей и отголосков их судеб, пережила в 1020–1070-е гг. второй расцвет. Древние сказания заново привязывались к приладожским топонимам, этносоциальные отношения IX в. отчасти воспроизводились в «ладожском ярлстве» XI в., а место разрушенного Алаборга еще было хорошо известно, так как, по археологическим данным, преемственность жизни в его ближайшей округе не прерывалась до XI в. Несомненно, в древнюю мифопоэтическую традицию вплавлялись образы и события, порожденные реальностью XI в. Эта обновленная «ладожская» (или «волховская») традиция в разных вариантах разносилась на запад скальдами, викингами, купцами и скупо и фрагментарно фиксировалась (в «русино-словенском» варианте) в русском христианском летописании. Ее укоренению в Скандинавии способствовали особо тесные связи между королевскими дворами Руси, Швеции, Норвегии и Дании в XI в., осуществлявшиеся в основном через Ладогу.
3. В дальнейшем «ладожская» (волховская) мифопоэтическая традиция на западе была включена в сюжетно-образный фонд «саг о древних временах» и в их составе проходила все дальнейшие этапы развития. На Руси отголоски этой традиции прослеживаются в летописании, былинном эпосе, в иллюстрациях Радзивилловского списка ПВЛ, в одной новгородской летописной легенде, а также, возможно, в некоторых акцентах фрески «Чудо Св. Георгия о змие» в соборе Святого Георгия в Старой Ладоге.
Хочется обратить внимание на то, что летописные рассказы о начале Руси, о Рюрике, Олеге, Игоре и Ольге до ее крещения, если исключить договоры с греками, являются не более чем отрывками из несохранившихся целиком русских саг о древних временах, сведения которых, однако, в основных чертах подтверждаются разнообразными источниками: договорами с греками, свидетельствами иных письменных традиций, данными филологии, археологии, нумизматики, топонимики. Полагаем, что введение в научный оборот еще недооцененных сведений скандинавских саг о древних временах, касающихся событий, происходивших в Гардарики в VIII–X вв., расширит базу дальнейших исследований по древнейшей истории Руси, и данная статья – один из первых шагов в этом направлении.
Уже после завершения статьи нам удалось ознакомиться с монографией М. Мундт (Mundt 1993), в которой делается вывод о том, что саги о Хальвдане, Хрольве и многие другие саги о древних временах, хотя и записаны в XIV в., содержат в себе пласт «восточных» сюжетов и образов, проникавших в Скандинавию в XI–XII вв. через Русь. В отношении саги о Хрольве M. Мундт полагает, что ее «концепция» сложилась самое позднее в середине XIII в., а возможно, она принадлежит и к еще более раннему времени, но к какому именно – сказать пока невозможно. По результатам проделанного нами исследования можно предполагать, что «восточные» и многие «русские» сюжеты включались в ткань саг о Хальвдане, Хрольве и Стурлауге не только «через Русь», но и попросту в Северной Руси, где в VIII – начале XII в. полноценно развивалась своя двух- или трехъязычная мифоэпическая традиция, интенсивно взаимодействовавшая с общескандинавской.
Ладога – древнейшая столица Руси и ее «ворота в Европу» [36]
В 1986 г. в устной беседе Е. А. Рябинин сообщил мне, что дата древнейшей порубки дерева для строительства на Земляном городище Старой Ладоги ныне, по результатам раскопок 1981–1985 гг., определяется специалисткой в области дендрохронологии Н. Б. Черных как 753 г., а не 754 г., как считалось ранее по материалам из раскопок 1973–1975 гг. (Рябинин, Черных 1988). В том же году у меня и А. Д. Мачинской возникла идея, что если исходить из этой даты начала непрерывного строительства в Ладоге, то в 2003 г., когда Россия будет праздновать 300-летие Петербурга, Ладоге, первой столице Руси, исполнится 1250 лет. Об этом символическом совпадении я вскорости сообщил Е. А. Рябинину и другим археологам, предположив, что под такую дату можно получить средства для исследования и реставрации археологических и архитектурных объектов Ладоги. Далее идея пошла гулять уже без ссылки на ее авторов и приобрела всероссийский размах, став, в частности, аргументом в различных предвыборных, политических и экономических кампаниях. В 1995 г. я озвучил ее на шведско-российском симпозиуме в Гос. Эрмитаже и опубликовал в научных изданиях (Мачинский 1995; 1997; 1998). В 1998 г. А. Н. Кирпичников энергично высказался в печати за празднование в 2003 г. 1250-летия Ладоги. По его инициативе, в том же году Президиум СПбНЦРАН принял два постановления, поддерживающие проведение юбилея (Кирпичников 1998).
Ныне, памятуя о впечатлении от празднования 850-летия Москвы, я с грустью ожидаю 1250-летия Ладоги, поскольку подобные праздники неизбежно сопряжены с большим количеством пошлости, шумихи и лжи, а это может нарушить и оскорбить тихое и достойное бытие древней Ладоги. Однако недавно я был ознакомлен с текстом, в котором высказывались сомнения не только в достоверности приведенной выше даты основания Ладоги, но и в том, что Ладога, по зафиксированному летописью преданию, была первой столицей Руси. При этом автором текста «О 1250-летнем юбилее г. Старая Ладога» является не дилетант, а известный московский историк В. А. Кучкин. Поэтому пришлось взяться за перо, дабы напомнить несомненные факты и несколько прояснить спорные ситуации в истории Ладоги VIII–X вв. Некоторые опорные факты, излагаемые ниже, в силу определенных исторических обстоятельств остаются неизвестными даже отдельным ведущим специалистам, не говоря уж о широком круге читателей, интересующихся историей России.
В 1702 г. Ладога была базой, где концентрировались русские войска перед походом на Нотебург (Орешек), взятие которого открывало путь вниз по Неве, что и привело к основанию в 1703 г. Петербурга. В 1704 г. Петр I перенес г. Ладогу ближе к Ладожскому озеру, где основал г. Новую Ладогу, и с этого момента и вплоть до настоящего времени древняя Ладога утратила статус города, превратилась в село и со временем стала именоваться Старой Ладогой. <…> Таким образом, уже в заголовке своего текста В. А. Кучкин допустил одну ошибку и одну неточность: населенный пункт под названием Старая Ладога никогда не был и сейчас не является городом (Кучкин именует его «г. Старая Ладога»), а 1250-летие отмечает не только и не столько современное село Старая Ладога, сколько древняя Ладога/Aldeigja с ее мощным «культурным слоем», с курганами, крепостями, церквами и монастырями, которая и ныне продолжает свое непрерывное, достоверное и таинственное бытие в пределах Староладожского музея-заповедника (Мачинский 2002: 5–6).