Женщина не удивилась, только стала серьезнее и как-то вся подобралась — конечно, знала, что попусту из уголовного розыска к ней не придут.
Хаблак положил на стол фотографию Манжулы.
— Пять дней назад в семнадцатом номере вашего этажа жил этот человек, Михаил Никитович Манжула. Помните его?
Дежурная взяла снимок, поднесла ближе к глазам, но сразу положила назад, на стол.
— А как же, помню. Он из «люкса».
— Что можете сказать о нем?
— А ничего. Человек как человек. Не напивался, не скандалил.
Хаблак решил начать издалека.
— Расскажите немного о нем, — попросил. — Когда вставал, когда шел на работу? Вероятно, приехал в «Киев» по делам?
Дежурная посмотрела на Хаблака внимательно. Наверно, наконец дошло, почему именно Манжулой интересуется работник уголовного розыска.
— Неужто преступник? — От удивления у нее дернулась губа. — Такой солидный и респектабельный человек.
Видно, у нее были устаревшие представления о преступниках: в насунутой на лоб кепочке, с расстегнутым воротником рубашки, сигаретой, прилипшей к губе, и татуировкой на оголенной груди.
— Никто ничего не знает, — поспешил успокоить женщину Хаблак, — ваш бывший постоялец погиб, и мы расследуем обстоятельства его смерти.
Женщина вздохнула почему-то с облегчением: бывает же такое, ей легче было воспринять известие о смерти человека, чем разочароваться в нем.
— Другое дело, — сказала, — а я подумала...
Что именно она подумала, Хаблак уже знал, потому и переспросил:
— Значит, говорите, респектабельный... И в чем это проявлялось?
— Солидных людей сразу видно. Даже по одежде.
«Ну, — мысленно возразил Хаблак, — это уж дудки. Теперь и грабитель в японском вельвете пижонит».
— Вероятно, Манжула вел себя тихо, утром шел на работу, вечером отдыхал?
Дежурная немного подумала и предположила:
— Мне почему-то показалось — он в отпуске. Приехал в Киев отдыхать, так как никуда не спешил и вставал поздно. Иногда полдня в номере просиживал.
— Не расспрашивали: как он себя чувствует в Киеве, не скучает ли?
— Был разговор. Когда-то сел он тут, где вы сейчас. Немного разговорились, сказал: нравится мне ваш город, с удовольствием переехал бы, потому что у нас, в Одессе, летом пыльно и курортники надоедают. И еще сказал: занимается в Киеве каким-то делом. Я догадалась — ученый или художник, ведь во всем заграничном и очень хорошо пахло от него.
— Теперь пахнуть так каждый может: на Крещатике вон парижский одеколон продают...
Дежурная сурово поджала губы. Спросила:
— Почему же от вас так не пахнет? Вы можете заплатить за парижский, а я, извините, нет.
— И я не могу, — честно согласился Хаблак. Представил: флакон парижского одеколона — чуть ли не велосипед для Степашки, так на что же стоит потратиться?
— А гости к Манжуле ходили? — поинтересовался.
— Женщин имеете в виду? — хитро прищурилась дежурная.
— Не только. Мужчин также.
— Все бывает, — махнула рукой. — Есть девушки, которые по номерам бегают. Но ведь у нас строго: до одиннадцати часов...
— И к Манжуле бегали?
— Не припомню. Однажды, правда, компания завалилась. Он утром объяснял: в ресторане познакомились, вот и пригласил к себе на шампанское. Двое мужчин с девушками. Сидели до половины первого, я ему звонила, чтоб гостей выпроваживал.
— Подождите, и один из этих гостей — высокий и лысоватый? Нос приплюснутый, как у боксера, лицо скуластое? Похожий на армянина? Лет пятидесяти?
Дежурная, раздумывая, покачала головой.
— Да нет... — Потом припомнила и ответила уверенно: — Молодые, лет по тридцать. Я еще удивилась: такой солидный человек и с молодыми... Но, — презрительно выпятила губы, — я уже ничему не удивляюсь. Девушки с парнями были, красивые девушки, хотя и такие... Ну кто из порядочных девушек к незнакомому человеку в номер пойдет? А он выпил, раскис, ну и пригласил...
— Утром небось извинялся?
— Я же говорю: совесть еще имел. Другие напьются, скандалят, и ты же виновата, а Манжула все-таки совесть имел — образованного человека издали видно.
— А днем? — начал зондировать Хаблак. — Приходили к нему коллеги?
— Конечно, не на хуторе же...
— И кто же?
— Ну приходили какие-то мужчины. Раз или два, меня это не интересовало. Тут, знаете, столько народу ходит! Приезжают, уезжают, посетители, компании. Нам в это вмешиваться нельзя. Лишь бы ночью был порядок.
— Как часто вы дежурите?
— Раз в трое суток.
«Расспросить еще двух дежурных», — отметил про себя Хаблак.
Видно, женщина угадала его мысли, так как посоветовала:
— А вы еще с Ниной поговорите. Горничная, убирает в номерах. Они иногда больше нас знают. Да еще дежурных расспросите, моих сменщиц.
— Нина тут?
— Куда денется!
Дежурная поднялась, и Хаблак пошел за ней по коридору. Остановилась у открытых дверей, за которыми гудел пылесос. Дежурная позвала горничную — и Нина вышла: пожилая женщина в белом халате и такой же белоснежной косынке, вероятно, поэтому показалась Хаблаку не горничной, а медсестрой, не хватало разве только красного креста на косынке. И глаза у нее были усталые и добрые, как у настоящей медсестры.
— Вот товарищ из милиции, хочет поговорить, — отрекомендовала его дежурная, но не ушла, видно, разговор интересовал ее и не хотела оставить их наедине.
— В семнадцатом сейчас кто-то живет? — спросил Хаблак.
— Сегодня уехали, — ответила дежурная. — Двое из Москвы, ревизоры.
— Выходит, номер свободен?
— Я там еще не прибрала, — предупредила Нина. — Не успела.
— А можно туда?
Горничная вопросительно взглянула на дежурную.
— Вообще не положено... — начала нерешительно.
— Я могу договориться с директором.
— Зачем? У Нины есть ключи.
Дежурная тут же взяла с тумбочки связку ключей.
— Открыть? — спросила.
— Проводи в семнадцатый, — приказала дежурная и первая направилась к номеру. Она дождалась, пока горничная открыла двери «люкса», и уже собиралась войти туда, но Хаблак придержал ее за локоть.
— Благодарю, — сказал вежливо, но твердо, — наверно, у вас дела... Не смею задерживать.
Дежурная удивленно посмотрела на него: не могла поверить, что ее так бесцеремонно устраняют, а Хаблак, пропустив вперед горничную, пошел за ней не оглядываясь, и дежурная, раздраженно пожав плечами, возвратилась в холл.
В номере царил беспорядок, на столе и на полу валялась оберточная бумага и обрывки шпагата, на подоконнике стояла недопитая бутылка вина, а рядом с холодильником пустые бутылки от воды, на кое-как прикрытых кроватях лежали смятые подушки.
Горничная нерешительно остановилась посреди первой комнаты, служившей гостиной. В мягком кресле виднелась оставленная постояльцами коробка от обуви. Хаблак убрал ее и указал горничной на кресло:
— Садитесь, прошу вас, извините, Нина?..
— Илларионовна.
— Прекрасно, Нина Илларионовна, я хотел бы поговорить с вами об этом человеке. — Положил на стол фотографию Манжулы.
Горничная не взяла снимок в руки, посмотрела издали, но сразу узнала — Хаблак понял это по выражению ее лица: оно как-то потвердело, а глаза стали суровее.
— Знаю, — ответила лаконично.
— Он жил тут, — обвел рукою комнату Хаблак, — несколько дней назад.
— У меня хорошая память.
— Это облегчит наш разговор.
— Хотите расспросить меня о нем? — ткнула пальцем в фотографию.
— Непременно.
— Что же я должна отвечать? — Горничная так и не села, как бы подчеркивая свою занятость и нежелание тратить время на пустые разговоры. — Не нанималась я за людьми следить.
— Никто этого и не требует.
— Так ведь из милиции... И фото подсовываете...
Пожалуй, у нее были основания поершиться. Нина Илларионовна производила приятное впечатление, да и резкий тон в данном случае свидетельствовал в ее пользу.
— Погиб он, — закрыл ладонью Хаблак снимок Манжулы, — может, убит, потому и пришел я к вам, Нина Илларионовна.
Горничная посмотрела на Хаблака все же недоверчиво, но опустилась в кресло и спросила:
— Откуда знаете?
— Так ведь из милиции я...
Вдруг женщина поняла все: смягчилась и даже сразу вроде бы стала ниже ростом.
— Такой здоровый мужчина... — начала раздумчиво. — Кто же его?
— Не знаю. Пока еще не знаю, — понравился Хаблак.
— Ищете?
— Ищем, — ответил, как будто извиняясь.
Видно, доверительный тон Хаблака подействовал благотворно: устроилась в кресле поудобнее и сказала властно:
— Должны найти! Это что ж такое: среди белого дня людей убивают!..
— Вот и обращаемся к вам, — продолжал Хаблак в том же духе, — может, поможете поймать преступников.
— Я?
— Именно вы, Нина Илларионовна. Вижу, глаз у вас зоркий и знаете вы немало, от вас ничто не скроется. Вспомните, кто приходил к Манжуле, — постучал указательным пальцем по фотографии, — и с кем он общался? Нам это крайне необходимо знать.
Женщина прищурилась, изучающе взглянула на Хаблака, и майор вдруг понял, что первое впечатление его обмануло, и эта женщина не такая уж и добрая, как ему сначала показалось. Глаза у нее стали холодными и прозрачными, видно, решала, стоит ли открываться перед этим назойливым милиционером и до какой степени.
Сообразив это, Хаблак развивал наступление:
— Вам ничто не угрожает. Если видели людей, с которыми встречался покойный, скажите, когда и с кем. Может, помните их?
Горничная подумала еще немного, наконец отважилась и сказала:
— Ходила тут одна... Енесой зовут, и путалась с ним, — указала на снимок. — Манжулой, говорите?
— Так уж и путалась! — сделал вид, что усомнился. Хаблак.
— Не хотите, не верьте, эту Енесу я знаю, горничной работала тут, в гостинице, как и я, девка молодая и ничего себе, все имеет, кроме ума. Раньше Сонькой была, а стала Енесой... Знаете, тут, в гостинице, жизнь такая, что девке, да еще красивой, трудно держаться, мужики, они все одинаковые... Ну разбаловали Соньку, распустили, а потом она, значит, во вкус вошла: деньги завелись, шмутки разные. Мужчины ухаживают, шампанское, водка, ужины, вот она и в Енесу превратилась.