Ин летописец, Гвагнин, о пришествии их пишет сице. Крымския, рече, и Прекопския татарове род свой имут от Заволских татар [еже согласно Ботеру], иже во едино время междоусобнаго ради нестроения изгнани быша оттуду и не имущи где близко своих обитания имети, приидоша и населишася тамо.
Но аще сей тако, а ин инако писаша, обаче от времяни Батыева все дикия поля от Волги до Днепра татарове обладаша, их же считают на тысящу и двести верст. И бяху под властию Заволских царей. Паче же рещи, яко народ дикий и волный своеволно живуще, помалу приучающеся от пленников российских домостройству и земледелству, постоповаху в крепчайшия места за Перекоп, дабы тамо могли безстрашно от супостатов своих быти.
Инии же преидоша за Днепр даже до реки Днестра и населишася около Белаграда и Очакова, городов волосских. Сей Белград называется Майкоп и Монкострум. Стоит на устии Днестра реки, идеже той в Чорное море, а Очаков стоит на устии Днепра реки, идеже той в то же море впадает за Очаковым в трех верстах. Сей Очаков от Белаграда двести верст, а от Перекопу Крымскаго и от Черкас, города Малороссийскаго, такожде. Сих обаче татар не называют крымскими, но белогородскими и очаковскими. Сии домостройство имеют лучши крымских и богатее их суть.
Прочии же начаша жити в полях даже до Азова и до реки Дону, яко границы всех сих татарских жилищ полагаются с полунощныя страны области московских великих государей, Малороссийское и прочие, от востоку татарове черкасские и пятигорские, от запада мало от полунощи наклоняяся земля русская, иже под областию кралевства Полскаго, от полудня Волосскую и Мултанскую землю в соседстве имеют.
Поля во оных местех презелно суть жизнены. Яко пишет Гвагнин, описующи их, глаголя, яко идущи ис Перекопи ко Азову недалеко древняго потока, его же татарове называют Агарлиберт, и при реках названных Бейн, то есть Большой Кал, и Мал Кал, и Муз, – суть поля тако жизненны и обилны травою, яко едва верить тому мощно. Ибо тамо трава в высоту яко тростие морское и мягка зело.
В те места татарове крымская велблюдов своих, и лошадей, и всякой скот пасти выгоняют, а иные тамо и зимуют, ибо татарове сен косить не обыкли, зане лошади и скот в полях будущи, снег сверху разгребши, доволно могут сыти быти.
Такожде и зверей в тех полях бывает велие множество, яко сарн, то есть коз диких, еленей, лосей, лошадей диких, сайгаков, кабанов, ланей, их же всех великия стада збираются. Еще недалеко тех мест есть дубровка невелика, но велми густа, юже вода окружает и яко бы островом учиняет; в ней же такожде неизреченное множество всяких зверей.
Знать мощно, яко там бывал град некогда, еже познавается от стен оставшихся, стоящих у пути онаго. От той дубровки два дни езды до Азова, иже стоит на реке Дону, десять верст от устия, где той в море впадает. На другой стране реки Дона стоит городок Азак, от него же в десяти верстах есть кладязь воды смердящия, тамо же и капище поганское древнее, идеже первородные скоты богом своим жряху татарове, половину его сожегши, другую же птицам и зверем в снедь оставляющи.
Глава 2
О вере и о обычаех татарских во время войны и во время покоя
Вси татарове, кроме пятигорцов и черкас, закон Махометов от срацын приятый обычаем турецким отдавна содержат. Обаче ненавидят названия турецкаго и не хотят того слышать, дабы их турками звано, точию бусурманы, яко бы народ избранный.
Три праздники великих, яко же и срацыни празднуют. Первый зовут кмибайран, то есть праздник велика дни, в воспоминание того, егда Авраам принесе Богу на жертву сына своего Исаака; на той день приносят в жертву бараны и птицы. Вторый праздник творят за души умерших, в он же приходят на гробы родителей своих, творящи дела милосердия и убогим милостыню дающи. Третий праздник празднуют сохранения ради здравия своего. К первому празднику постятся тридесять дней, ко второму целый месяц, к третиему дванадесять дней.
Породою суть: возраста средняго, обличия широкаго, черноватаго, очей черных, страшно выпуклых, брад долгих, а редких, наподобие козлов, их же мало стригут. А чело все бреют, кроме молодых и особ знатных, яко суть царики их и мурзы, иже себе хохлы наверху глав оставляют. Шеи имеют твердыя, в теле крепки, мужественны и смелы. К телесному рачению над прирождение суть вельми приклонны.
Пища их от всяких скотов, каким ни есть случаем убитых или умерших. Конское мясо зело есть любят, свинаго же яко лютейшия отравы отвращаются и по закону своему скверностию называют. Поля свои пахатны просом засевают болши [аще и иных семен употребляют], из него же делают пляцки, их же называют баибрй. Из скотов всяких, великих и малых, паче же из жребцов и кобылок, кровь пущающи жрут, яко пси.
Вместо наилучшаго брашна млеко кобылье сырое пьют, еже у них лучшее лекарство после всяких трудностей, и от того толстеют, яко вепри. Иногда же с вином смешав упиваются тем. Ко гладу, и неспанию, и всякой нужде велми терпеливы, ибо времянем дни три и четыре ни яду щи ни спящи в полях бывают, жду щи кого.
Потом же, егда что достанется в руки, ядят много. И объядшися мертвою кобылятиною и упившися кобыльим молоком с вином спят такожде дни три и четыре, награждающи нужду ону.
И того ради спящих их россиане и литва доезжают, такожде донския и запорожския казаки неосторожно спящих их яко мух давят, ходящи часто ловитвы ради зверей в оных местех уже у древняго потока; которых аще с пищалми человек ста два соберется, татар же аще несколко тысящ собрався приидут на них, то ничто же могут им учинити, паче же егда приберутся до оной дубровки, о ней же выше писася.
Но сие оставя ко прежнему приступим. Егда куды загоны своя распущают, не имущи же что есть и пить, тогда конем, на них же ездят, жилы посекши кровь пущают. И той напившися жажду утоляют, а конем тем пущением крове к терпению нужд вельми простойно дело поведают.
Зелей различных, паче же тех, иже ростут у рек Дона и Волги, зело с охотою употребляют. Солоно мало любят есть, поведающи, яко без соли ядущим им зрение очей светлее бывает.
Егда же царики их татарам своим добытки за службы делят и егда что останется, тогда и четыредесятим человеком дают коня единаго, его же убивши мясом по четвертям или частем делятся. Честныя же люди токмо кишки емлют, яко пищу изрядную и вкусную. Их же мало у огня припекши, яко бы едва сырость отскочила, тотчас из огня со углием и пеплом ухвативши, в себе пхают. И не точию пальцы, но и рожен той, на нем же или им же кишки обращали, жиру ради обсысают. Головы же пред началных и старейшин своих поставляют, ибо то у них честная ества.
Егда же имут ясти, место, на нем же стоят ествы, кругом обсядут, ноги под себе на крыж подогнувши. Такожде чинят и у столов седящи. Паче же егда на посолствах у христиан бывают, старейший их тако седящи о стол опершися чрез все время ядения пребудет тако. Но во своих странах никогда же за столы садятся, но всегда на земли седящи едят, яко же рех, ноги подогнувши. Богатыя же коврами землю устлавши садятся.
Сами не крадут, такожде и крадущим возбраняют – граблением богатеют. Епанчи белыя любят, ими же катагари своя накрывают. Конскому сидению и стрелянию из лука изъмлада учатся. Оружия, их же на войне употребляют, суть лук и саадак исполнен стрелами, кистень, сабля [есть ныне копия, отчасти и стрелбы огненной].
Стрелы своя лютым ядом напущают, яко о том и о народех их пишет Овидий Насо, поета знаменитый, пишущи к римляном, изгнан бывши оттуду в Таврику сию. Пишет же виршами в книгах 2 к началным римским сице:
Среди супостáт пребывáю небезстрáшно,
Я́ко отéчества лишихся невозврáщно.
Нрáв их змииным ядом стрéлы помазáти,
Дáбы возмогли к смéрти двé причины дáти,
Здé вóин обстоит, и кáменныя стéны,
И яко вóлк страшит óвцы в хлéве зáмкненыи.
Крóвы их отвсюду стрелáми отягчéны,
Егдá крéпость их стерпит вратá заключéны.
Еще той же Овидий к тем же римляном в виршах третиих пишет:
И чтó творит сармáты стрáшныя и злыя,
Тáкожде таврицкия нарóды иныя.
Егдáв зимé помéрзнут Дунáйския вóды,
Скáчут тáмо чрез рекýна кóнех в завóды.
Тéх людéй болшáя чáсть ни тебé боятся,
Крáсный Риме, ниже сил Авсóнских страшáтся.
Сéрдца им умножáют лýки скорострéлны,
И клячи в нýжном часé терпеливо зéлны.
Труд всякий, жáжду и глáд подъяти умéют,
Всяко дéло вóинско дóбре разумéют.
Еще паки той же поэта в книгах третиих в вирших десятых пишет:
Савромáты, и бéтты, и гéтты злыя,
И прóчия óные нарóды иныя,
Вбéгши на жáрких кóнех в Дунáйския вóды,
Плáвают тýи инде без всякия шкóты,
Нóсят смéртныя рáзы со желéзом óстрым,
Пустошáщи со всéх своих смыслом непрóстым.
Народ вéсь от их злáго стрáха отбегáет,
А псóм ненасыщéнным корысть оставляет.
Гдé éмлет погáнец всé чтóв домý остáся,
Стадáскóт мнóгих, ничтóже о них трудися.
Чáсть плéнников связанных пред собóю гóнит
В плéн, яко позрéв на сé óко слéзы рóнит.
Посечéнных стáрых и младéнец невинных
Свéжая крóвь течéт по потóках долинных.
Дóмы от погáн пожжéнны дымом кýрятся,
А тии зло мнóжащи никогó боятся.
Тáм бедный житель в своих отéческих местех
Слышащи о тéх страшливых погáнских вéстех
И вó врéмя смирéния войны боится,
И в час орáния орýжия держится.
Вó стрáнах тéх áще и не видят погáных
Блиско себé во орýжия убрáных,
Обáче стрáхи от лютости прибывáют
Бéдным орачéм, яко внé себé бывáют.
Кони татарския невелики суть и нужны, хребтами худы и тонки, токмо долговаты, но суть силныи и терпеливы тако, яко со всадники своими трудность и глад елико наивеличайший терпеть могут, токмо листвием лесным, и хврастием, и корением, их же копытами выбивают, питающеся. Сих татарове употребляют, егда кошом идут.