Старик отсчитал шаги, очертил круг и начал копать. Он копал до тех пор, пока акинак не споткнулся. Тогда он разгрёб землю руками и вытащил туго затянутый кожаный мешок. Мешок был небольшой, но увесистый. Старик приторочил его к седлу рядом с дорожной сумкой и повернул Белоножку на солнце.
Он ехал, и степь растекалась по сторонам зелёными волнами. Ветер тащил горький запах полыни. В небе недвижно висели ястребы. Степь была родиной, её он любил превыше всего.
Местом стоянки Старик выбрал курган, одиноким утёсом торчавший среди травяных волн. Вершину кургана охранял каменный воин. Лицо под низко надвинутой остроконечной шапкой исхлестали дожди, грудь и широкие плечи выжгло жаркое солнце.
Но страж не покинул свой трудный пост. Каменные ноги вросли в вершину. Рука по-прежнему твёрдо сжимала каменный акинак.
Старик расстелил у подножья свалявшийся серый войлок, разложил молотки, клещи, зубила, пробойники, куски чёрной смолы. Всё это он достал из дорожной сумки. Вместе с лепёшками, салом и сыром-иппакой инструменты входили в его дорожный запас. С ними Старик не расставался.
Из той же сумки он вытащил две половинки каменной формы для отливки фигуры пантеры. Зверь лежал, свернувшись кольцом, уткнув морду в мягкие лапы. Так он лежит на луне.
Старик провёл пальцем по врезанному изображению, потрогал оставленный в камне желобок, через который вольётся металл, и произнёс вслух: «Сделал». Жаль, что Арзак был далеко и услышать не мог. Выполненная по всем правилам литейного мастерства, разъёмная форма для отливки пантеры принадлежала его резцу.
Камни легли друг на друга. Пантера скрылась. Настала очередь кожаного мешка. Старик развязал тугие тесёмки и, приподняв мешок, вытряхнул содержимое.
По серому войлоку светлым ручьём разбежались пластинки, брусочки, плоские кругляши, витки гибкой проволоки. Всё было из золота.
В обмен на золото можно приобрести стада, табуны, разноцветное платье. Ради золота люди рискуют жизнью, выхватывают акинаки и выпускают друг в друга стрелы. Но разве Старик стремился к богатству? Разве хотел он жить в десяти кибитках и держать возле себя десять рабов? Нет, ни в рабах, ни в кибитках Старик не нуждался. Зачем же тогда он прятал в степных оврагах наполненные золотом кожаные мешки? Для того, чтобы иметь запас самого лучшего, считавшегося в степях священным, металла.
Красная ржавчина съест железо, зелёная патина погубит бронзу. Ни один из этих врагов золоту не опасен. Золото — металл красивый и вечный. Золото живёт тысячу лет, и ещё тысячу, и ещё бесконечное множество. А какой мастер не хочет, чтобы сделанное его руками дошло до самых отдалённых потомков!
В груде золотых заготовок Старик выбрал пластину величиной с ладонь, отрезал от войлока неширокую полосу, сложил, сверху приладил пластину и приступил к работе.
Первым инструментом был нож. Быстрый в уверенной твёрдой руке, он побежал по пластине, оставляя после себя вдавленный след. Вытянутая морда, спина, распрямлённые лапы — проступило плоское подобие зверя, тень, в которой угадывалась пантера. Молоток с закруглённым ударником должен наполнить тень жизнью, плоскому дать объём. Только не надо бить по металлу, от этого он делается неподатливым. Надо бережно вдавливать тень в войлочную прокладку, вминать очерченное изображение.
Работа молотком требовала осторожности и терпения. Арзак говорил: «Молоток за добычей крадётся». Подглядел сходство мальчонка. Неловкий шаг, хрустнула ветка — добыча ушла. Неловкое движение, молоток сорвался за линию — рисунок сбит. Старик перевернул пластину, подложил гладко стёсанную дощечку и, сменив молоток на зубило, принялся осаживать поле.
Потом пластина вернулась на войлок. В дело пошёл молоток. Потом снова доска и зубило.
На войлоке пластина лежала фигурой пантеры вниз, на доске — фигурой вверх. Молоток — изнанка. Зубило — лицо. Изнанка — лицо, изнанка — лицо, снова изнанка.
Молоток и зубило, сменяя друг друга, работали до тех пор, пока фигура пантеры не поднялась равномерно над полем. Но не было в звере ни силы, ни гибкости. Пантера напоминала пузырь, вскипевший на гладкой воде.
Старик размял кусочек смолы, вытянул в жгут, положил под вздутую золотую шею и принялся, легко постукивая молотком, прощупывать жгут сквозь металл. Протянулась круто изогнутая полоса. Жгут перешёл под лапы. Вдоль каждой лапы молоток выколотил натянутую тугую линию, придавшую лапам упругость. Смола снова переместилась: круглым стал глаз, оскалилась пасть.
Смола держала металл. Молоток лепил форму. «Свободная выколотка» — так называется эта техника у мастеров. Владеют ею немногие. Немногим дано лепить металл без помощи формы и штампа, одним молотком.
Старик встал, поднял пантеру к солнцу. Светлый луч ударился о пластину и разлетелся осколками. Пантера была сильной и злой. Она не лежала, свернувшись в кольцо. В родные степи пришла война, и она поднялась, готовясь к прыжку. От напряжённого тела исходила грозная мощь.
Старик снял с пояса акинак, чтобы обрезать ненужное больше поле, и вдруг упал. Он упал лицом вниз, зарывшись в траву. Руки сами собой продолжали сжимать пластину и акинак. В левом плече дрожало древко стрелы.
Глава IXВражеский стан
Из-за кургана, держа лошадей на поводу, появились трое в шлемах, с колчанами за спиной.
— Повезло, с первой стрелы наповал! — крикнул один из них и, бросив коня, опрометью помчался к войлоку.
Двое других от товарища не отстали. Сквозь зелень травы Старику было видно, как три головы склонились над драгоценной грудой. Жадные руки вцепились в пластины, в заманчиво сверкавшие спирали и бляшки.
Медлить было нельзя, если он не хотел, чтобы его добили. Старик вскочил, пригнувшись, прыжком очутился у войлока, с силой вонзил акинак в склонённую шею чужеземного воина, оказавшегося ближе других. Раздался предсмертный крик. Удар кулака, каким кузнец способен свалить коня, лишил жизни второго. «Злой дух», — успел прошептать третий одеревеневшими губами и покатился, поражённый собственным дротиком.
«Стар становлюсь, — подумал Старик, оттаскивая тела. — Не слыхал, как подкрались. Курган звуки прикрыл». Он достал из дорожной сумки горшочек с густым чёрным варевом из пчелиной смолки и живи-травы, зачерпнул и размазал варево по чистой тряпице. Действовать приходилось одной рукой, вторая висела безжизненной плетью.
Когда всё было готово, он резко выдернул из плеча торчавшую стрелу, дал стечь первой крови, наложил на рану тряпицу и зашептал:
«Живи-трава, стань, как вода.
Кровь, стань, как смола.
Чёрное — в землю, синее в небо, красное — мне».
Он прошептал заговор, как положено, семь раз и потом ещё семь. Кровь послушалась, загустела, осталась при нём.
Три дня войско Дария двигалось через степь. На четвёртый день вышел приказ остановиться. Бессмыслен поход, когда не встречаешь противника. Вокруг ни души: ни вражеских войск, ни крепостей, ни селений — одна необъятная степь. Что же — цветам рубить головы, в пичужек копьями целиться?
На юг, на север и на восток были отправлены разведчики. В ожидании их возвращения семьсот тысяч воинов разбили шатры и палатки. Ели, пили. Обоз двигался за войском огромный. Провиант поставляли покорённые страны, и жалеть запасы не приходило в голову даже самым осторожным военачальникам. Долго ль продлится поход? Семь — десять дней, не более. Достаточно будет дать одно большое сражение, чтобы дикие скифы признали над собой власть повелителя стран.
В лагере не прекращались веселье и шум. Ветераны вспоминали чужие земли, по которым прошли, рассказывали были и небылицы о мужестве и находчивости царя царей. Воинов тешила удачливость их полководца. С таким военачальником не пропадёшь!
— Вот так-так! Молокосос не знает, что царство нашему Дарию выиграл конь! — прозвучал раскатистый бас, перекрыв остальные, не столь внушительные голоса.
— Не знаю, дяденька, расскажи, сделай милость.
— Слушай да на ус мотай. В ином деле сила нужна, в ином без хитрости не обойдёшься.
— Без усов ещё малый, мотать не на что! — сидевшие рядом со смехом обернулись к обладателю баса. Хорошую тот собирался поведать историю, большая польза её послушать и тем, кто знал.
— Дело доподлинно было так. Правил в ту пору Персией самозванец, присвоивший царское имя, да Отан про то вызнал.
— Мудрей вазира Отана только Дарий и есть, — подал голос один из слушателей.
— Продолжай, коли лучше знаешь.
— Сказывай, не сердись, не оставь рассказа без головы.
— Собрался, значит, совет семерых самых знатных персов. И Гобрий пришёл, и Видарна. Дарий больше всех горячился: «Если упустим сегодняшний день, завтрашнего нам не видать», — так он сказал, и все бросились во дворец. Жаркая выдалась схватка. Аспафин был ранен в бедро, Интафрен глаз потерял. Зато самозванец и вовсе без головы остался.
— Побили, значит, семеро самозванца, — продолжал обладатель баса, — и стали совет держать, кому из них царством править. Думали-думали и вот что надумали: поедут все семеро на рассвете за городские ворота, и чей конь заржёт первым, тому и на царство сесть.
— Ну!
— Вот-те и ну, безусый. Ты бы что сделал?
— Что тут сделаешь? Коня голос подать не уговоришь.
— А Дарий уговорил. Его конюх прокрался ночью к воротам и запрятал пахучую травку. Запах этот Дариев конь больше овса любил. Он как почуял травку, так и заржал в полный голос. Пришлось шестерым мужам спешиться и поклониться Дарию в ноги.
— Ух ты!
— Сказывают, в тот день молнии ясное небо резали.
— Может, и было знамение, может, и не было, а что царь царей памятник коню собрался поставить — так это доподлинно.
— Скажи ещё, дяденька, сделай милость, зачем царь царей приказал бросить по камню на берегу реки?
— Про камни не знаю, врать не хочу.
— Однако понять не трудно, — откликнулся тот, кто вмешивался в рассказ. — Когда обратно пойдём, каждый возьмёт из груды по камню, а сколько камней на месте останется — столько воинов в скифской земле полегло. Счёт простой.