— Невидаль, — перебила Гунда. — Я тоже среди овец росла..
— Был ли в твоём стаде баран с золотым руном?
— Золотую шкуру видеть не приходилось.
— А Фриксу и Гелле пришлось: всё руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты золоторунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрике с Геллой — туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. «Фрике и Гелла, — сказал он человечьим голосом. — По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги-убийцы». — «Что же нам делать?» — в страхе вскричали дети. «Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрике, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею». Слышишь, что я говорю, Одатис, доверься во всём брату, он непременно вызволит тебя из беды.
— Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.
— Прости, царица, спутала имена. Геллой звали маленькую сестрёнку Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала всё ладно шло. Дети послушались златорунного, сели верхом, и баран помчался по горам и долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал не устроил, с разбега бросился в синие волны и поплыл. Заиграли волны, запенились. Любо им царских детей качать. Только руки у Геллы вдруг онемели. «Ах, устала я, братец, держаться». — «Потерпи немного, маленькая сестрёнка». — «Нет больше сил». — «Смотри, видна уже Азия. Ещё немного, и мы у цели». — «Прощай, милый брат». Слабые руки разжались, девочка скрылась в синих волнах. С той поры синее море стали звать Геллеспонтом[10]. Море Геллы значит это слово на языке эллинов.
— Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?
— Фрике спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.
— Кончилась, что ли, история?
— Истории никогда не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.
— Всё равно, в другой раз доскажешь. Вон опять ошалевшие дружинники несутся пыль поднимать да вопить.
— Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!
— Царь! Царь! — завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом наружу. Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.
— Оу! — затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток и всадников — не виделось им конца.
У-у! — подхватил пролетавший над степью ветер.
У-у-у! — закачалась трава.
— Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царём!
Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четвёрке, спеша занять место около Савлия. Но ни один из дружинников не посмел обогнать или подъехать близко к коренастому широкоплечему всаднику, вросшему в кожаное седло горделиво выступавшего серого скакуна. Неожиданно всадник сам повернулся к отцовской дружине. Едва заметным движением повода он заставил коня описать половину круга и, приподнявшись в седле, крикнул негромко, властно:
— Царь! Савлий!
— Савлий! — завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только комья земли брызнули из-под копыт.
Возле царской повозки сделалось пусто.
— Отец, — сказал Иданфирс, нагнувшись над навощённым телом. — Я поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из всех наших клятв, что твоё последнее кочевание свершится, как должно. Я выполню клятву. Не гневайся и не насылай беду на народ из-за того, что воины покинут твою повозку и я сам окажусь вдали.
Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и глаза мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то, что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда отец уходит под землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом и провожу тебя, как должно.
С этого дня змей, ползший за царской повозкой, заметно уменьшился. Чешуйки его поредели, но не умолкли крики и звон.
— Оу-о! — гудело по-прежнему за вороной четвёркой.
— Савлий! Савлий! — вопила дружина. — Радуйся, Гунда! Оу-о! Радуйся! Ты идешь вслед за царём!
— Царь! Царь! — вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.
Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из котлов с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши вино. Для Савлия наполнялся оправленный в золото дорогой ритон, к навощённым губам подносились лепёшки, сыр-иппака, перья зелёного молодого лука.
Когда пир кончался и царь отправлялся в путь, кочевья, как и раньше, пустели. На месте оставались лишь женщины с ребятишками да дряхлые старики. Мужчины, даже подростки, уезжали все до единого. Только дороги их расходились надвое. Мальчонки, не носившие копий, отправлялись за Савлием. Остальные, с утроенным запасом стрел в горите у пояса, уезжали в другую сторону, чтобы, составив отряды, пополнить войско. У скифов армии не было. Все скифы-мужчины становились воинами, когда приходила война.
Поредел хвост кибиток и всадников, тянувшийся за четвёркой чёрных, как ночь, лошадей. Из воинов, кроме отряда дружинников Савлия, никого не осталось. Днём дружина сновала растревоженным роем и испускала громкие вопли, ночью с ещё большим усердием сторожила кибитку жены своего царя и другое его имущество, сложенное в большую шестиколёсную кибитку.
И по-прежнему рядом с чёрной четвёркой, прямо держась в седле, ехал широкоплечий всадник в остроконечной шапке, с гривной на шее, с браслетами на обнажённых ниже локтя руках. Конь под всадником был другой, хоть и серый, но не мышиного цвета, как раньше.
— Трус, — прошептала женщина, убранная как на пир.
Она сидела в проёме белой кибитки. Пухлые пальцы впились в колени. Чёрные без блеска глаза через головы всадников уставились в ненавистную спину, затянутую в простую, без шитья и меховой опушки, куртку.
— Все воины биться ушли, один сын старшей жены остался. Трус и есть. Эй, рабыня! — крикнула Гунда, не поворачивая головы. — Хватит петь-распевать. Сказывай дальше свои истории.
— Как угодно, царица, — откликнулась Миррина. Но прежде, чем подъехать, она довела до конца свою песню:
Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой.
Сладко ли, горько ли — счастье придёт.
Глава XIIIЦарь царей принимает ванну
В короткий срок Иданфирс собрал пятидесятитысячное войско. Ядро сбили всадники, вооружённые луками, копьями и мечами. Подвластные земледельческие племена составили пехоту. Оружие пехотинцев — дротики с наконечниками, острее змеиного жала, и короткие обоюдоострые мечи.
Пятьдесят тысяч воинов встали против несметных полчищ. На каждого скифа приходилось без малого полторы сотни противников. Но скифы защищали свою свободу и верили, что победа достанется им. В победе не сомневался самый последний бедняк, не имевший ни шлема, ни панциря и защищённый лишь деревянным щитом, обтянутым толстой, грубой выделки кожей.
— С нами Таргитай, — говорили скифы друг другу. — Его силой натянуты наши луки. Золотая пантера хранит нас от вражеских стрел. Её сбросил священный Меч прямо на щит Иданфирса, когда Иданфирс, закляв стрелу, нацелился в небо.
Среди скифов распространился слух, что Папай наделил Иданфирса способностью находиться сразу во многих местах. Воины, прибывшие из дальних кочевий, клялись покровительницами очага, что Иданфирс по-прежнему сопровождает отца на его пути к жилищу Вечности, что серый конь не удаляется от вороной четвёрки. Но при этом разве скифы не видели Иданфирса впереди головного отряда?
Щит «Золотой пантеры» сверкал в левой руке молодого царя, когда отряд встретился с персами.
Действия разворачивались по плану, выработанному в священном месте Меча. Скифская конница, завидя персов, с громкими криками набрасывалась на врага. Летели копья, стрелы резали воздух — атака напоминала смерч. Внезапно всё утихло: ни криков, ни лязга мечей. Лавина откатывалась и успевала исчезнуть прежде, чем к персам подходило подкрепление. Преследуя яростного и неуловимого противника, персидское войско уходило всё дальше в степь. Бескрайний простор затягивал, словно болото без дна. Продвижение затрудняли пожары. Отступая, скифы сжигали траву, оставляя коней без корма. Людям тоже приходилось трудно. Обоз, казавшийся неистощимым, заметно скудел. Скифы стали показываться реже, в бой не вступали и исчезали бесследно, как только персы бросались в погоню. То жалили осами, теперь превратились в ускользающих угрей.
От приподнятого настроения, с каким начинали поход, не осталось даже следа. Дарий сделался мрачным.
На рассвете дозор увидел чёрные точки, перемещавшиеся вдали. Они исчезли вместе с белёсым туманом. Но едва солнечный шар выплыл на небо, персы обнаружили скифов у самого лагеря. В четырёх перелётах стрелы стоял построенный клином конный отряд и не срывался с места.
— Тахмаспада! Мардоний! — вскричал Гобрий, бросаясь к осёдланному коню.
— На коней! — крикнули названные военачальники.
Воины взлетели в сёдла. Лошади с места рванули вскачь. Два отборных отряда во главе с самим Копьеносцем помчались навстречу врагу. Схватиться, услышать длинный свист стрел, лязг клинков, жаркий храп лошадей, грызущих друг друга в пылу сражения. Встретить врага лицом к лицу!
— Тахмаспада, цепью по левую руку. Мардоний, цепью по правую! — крикнул Гобрий на скаку, не оглядываясь.
Конница на ходу перестроилась, помчалась полукольцом, готовым сжаться.
Уничтожить врага-невидимку, закончить поход по сожжённой земле с заваленными колодцами!
На этот раз скифы от боя не уходили. Клин словно врос в траву. Кони стояли, не шевелясь, всадники с луками на изготовку замерли в сёдлах. В первых коротких рядах были воины в шлемах и панцирях, вооружённые секирами и мечами. Длинные задние ряды составляла однообразная масса людей в войлочных остроконечных шапках и куртках, стянутых защитными кожаными поясами с бронзовыми пластинами, рядами нашитыми на кожу.