— Видишь, Ксанф, наш гость всё замечает. Даже его лошадка отличила вымостку от земли. Как славно назвать лошадку по цвету. Белоног — белые ноги. Сегодня же сообщу своей Звёздочке, что она превращается в Черногривку.
— Ты забыл дать ответ. Разреши, это сделаю я. Ради заработка мне не раз приходилось обтёсывать известняк и мостить улицы. Вымостка состоит из осколков битой посуды и щебня. Стоит рассыпать осколки и щебень вдоль улиц, как люди и кони втопчут их в землю, и земля станет твёрже камня.
— Вот и пришли! — воскликнул Филл. — Много людей, Арзак?
— Очень. Словно три или пять кочевий собрались вместе.
Улица кончилась. Линии стен сменили ряды прилавков, столиков и плетёных кибиток. И. хотя близился полдень — час, когда торговля кончалась, — и большинство горожан уже успели запастись свежей снедью и свежими новостями, ряды всё ещё были заполнены. Торговля шла весело, с криками, прибаутками.
— Ножи-ножички, дому помощнички!
— Амфоры, пифосы, привозные, расписные!
— Мясо вяленое, сушёное, копчёное, на огне мочёное!
— Без ножа в хозяйстве брешь — без посуды как поешь?
Скобяные изделия, глиняные бочки-пифосы, в каждую из которых мог поместиться воин с копьём и щитом, остроносые амфоры — кувшины для вина и оливкового масла, килики — кубки.
— Без посуды дому худо. Купи, хозяин!
— Пирожки на меду! Булочки с изюмом!
— Вода, вода! А вот кому воды? Вода, вода!
— Рыба свежая, чешуя серебряная!
Огурцы, связка лука и чеснока, рыба, мясо, орехи — всё это летело с лотков в корзины — их несли рабы или слуги. Торговцы взамен получали монеты с изображением богини земледелия Деметры. Монеты были литые, крупные.
Разменной мелочью служили «дельфинчики» и «стрелки» — маленькие отлитые из бронзы фигурки.
Сделав покупки, горожане покидали ряды степенно, словно не они только что торговались до хрипоты из-за каждого «дельфинчика», мяли и нюхали снедь. Шли важно, опираясь на посох, перекинув через руку край плаща-гиматия. Чем полнее была набита корзина в руках слуги, тем больше важности приобретала походка его господина.
Покупки для дома — дело мужчин. Разноцветный хоровод женщин кружил возле столиков ювелиров. Жарким солнцем и светлой луной там сверкали изделия из золота и серебра. Тонкие пальцы перебирали браслеты, кольца, цепочки, щупали нарядные привозные ткани, развешанные на шестах. Ткани покачивались длинными полосами: белые в пёстрых разводах, тёмно-жёлтые, словно осенний мёд, пурпурно-красные, как закат.
— Смотрите, сколько сделано красивых вещей, — сказал Филл. Он тянул Арзака и Ксанфа от столиков ювелиров к тканям, к глиняным красным амфорам в силуэтах чёрных фигур.
— Нас, бедных, Зевс не украсил ни пятнами барса, ни гривой льва, ни рогами оленя. Человеку пришлось самому исправлять недосмотр царя богов — одеть и украсить себя.
— Человек придумал искусство, — сказал Ксанф.
— Тебе хорошо говорить «искусство». Ты с детства из корок граната вырезал фигурки лягушек, а из пчелиного воска лепил бычков и собак. А я — то хочу быть торговцем, как был мой отец, объездивший мир, то — поэтом, чтобы суметь описать увиденное.
— Юноша хочет узнать судьбу, что с ним будет и что сбудется? — Перед Филлом вырос иссохший до черноты загорелый человек. На его правой ладони, которую он держал перед грудью, раной зиял обозначенный красной краской круг.
— Смотри на круг, юноша, и не отрывай взгляда, пока я буду слушать шум твоей жизни, — гадатель поднёс к уху большую раковину, зажатую в левой руке. — Я вижу путь, — заговорил он тихо и внятно, — он связан с кистью и красками. Имя твоё будет прославлено на берегах Понта. Я слышу шум. Твоя невеста в опасности. У неё голубые глаза и волосы цвета пшеницы. Её нрав беспечен, словно у белки, но ей грозит скорая смерть.
— Всё это глупости, — сказал Ксанф, увидев, как побледнел Филл. — Возьми, — он протянул гадателю три медных «дельфинчика». — В нашем возрасте учат счёт и правописание, а не выбирают невест.
— Детство уходит в юность, юность оборачивается зрелостью. Кто назовёт тот день, когда весна стала летом? — Гадатель исчез. Его высохшая фигура растворилась в толпе.
— Филл, — сказал Ксанф, когда они двинулись дальше, — всем известно, что прыгать и громко смеяться недостойно воспитанного человека, но иметь мрачный вид, идти, хмуря брови и уставив в землю глаза, столь же неприлично. Эллин должен во всём соблюдать меру. Разве не этому учат нас философы и поэты?
— Ах, Ксанф, я думаю о моей невесте с волосами цвета пшеницы. Я хотел бы подарить ей полосатую кошечку и ручного белого журавля. Пусть гуляет с ними в саду и берёт на руки, когда качается на качелях. Или она предпочтёт мяч? Как ты думаешь, Ксанф? Может быть, больше всего её порадует птичка-сойка, приученная носить маленький щит?
— Не надоест болтать пустяки, Филл? Лучше поторопимся. Сейчас пробьют полдень и агора опустеет.
— Вот и прекрасно. Пусть горожане забьются в тень своих двориков. Никого не хочу видеть.
Сквозь быстро редевший торг Ксанф с Филлом провели Арзака на площадь. Народ разошёлся. Только в тени кипарисов священной рощи бога Аполлона ещё оставались несколько человек. Они медленно прохаживались и обсуждали что-то.
— Должно быть, глашатай читал новый указ, — сказал Ксанф, прислушиваясь к обрывкам доносившихся разговоров.
— О сточных канавах или другом столь же занимательном, — отозвался Филл. — Всё равно узнаем. У нас любят, — обернулся он к Арзаку, — устанавливать камни с указами. Да ты на площадь смотри. Вот храм Аполлона. Рядом храм Зевса — это наш главный бог, царь всех богов. А храм Деметры, от которой зависит, много ль пшеницы отправит Ольвия в Афины и Спарту, мы потом посмотрим. Её храм на острове, отсюда одна крыша видна. Вон в том длинном здании творится суд, — Филл по очереди указывал на здания, обступившие площадь полукольцом. Искоса он поглядывал на Арзака, производит ли площадь на гостя впечатление.
Арзак боялся дышать, чтобы не вспугнуть увиденное. Высокое солнце убрало тени, придав очертаниям строгую чёткость. Яркая роспись стен светилась, как праздник.
Храм Аполлона поразил Арзака больше всего. Храм казался чудом из сказки. Красные в чёрных разводах стены выступали из-за колонн, словно из-за деревьев. Треугольное поле под крышей в два ската было синим и ярким, сливалось с безоблачным небом. Крыша казалась парящей. Словно огромная птица раскинула крылья над стволами деревьев-колонн.
— Арзак настоящий художник, — прошептал Филл, дёргая Ксанфа за льняную без рукавов рубашку-хитон. — Взгляни, как он смотрит. Его заворожила красота.
— Храм Аполлона главный, — сказал Ксанф, обращаясь к Арзаку. — Аполлон защитник нашего города, потому что он покровитель тех, кто открывает новые земли и строит новые города.
— Важнее всего, что Аполлон — бог искусства, — перебил друга Филл.
— Знаю, Миррина рассказывала, — отозвался Арзак, не отрывая взгляда от храма.
Наступило молчание.
— Ты назвал чьё-то имя? — помедлив, тихо спросил Филл.
«Проговорился, нарушил клятву! — с ужасом подумал Арзак. — Парящая крыша и колонны-деревья заколдовали».
— О чём ты? Какое имя? — сказал он вслух. — Я произнёс «мир вам», так говорят в степи, когда встречают богов.
— А-а, — протянул Филл по-прежнему тихо, — а мне показалось… Значит, у скифов тоже есть изображение богов?
— Есть. Бога войны изображает огромный меч. — Арзак был рад, что удалось отвести внимание Филла. — Огромный железный меч, он стоит на куче хвороста высотой с целую гору.
— Меч, просто меч? — воскликнул Филл. — Меч, обагрённый кровью, — бог войны получает своё. Как это точно и образно! А наши боги, как люди, только красивей и лучше. Смотри.
Они приблизились к каменному изваянию, стоявшему рядом с большим алтарём.
«Аполлон», — догадался Арзак.
Каменный бог был красивый и гордый. Его обнажённое тело было развито, как у воина, и он улыбался от сознания собственной силы.
— Мы все стремимся стать похожими на него — проговорил Ксанф, расправляя и без того широкие плечи.
— И некоторым это удаётся. — Филл обрисовал в воздухе очертание мощного торса.
— Да, удаётся, — не обратил внимания на насмешку Ксанф. — Разве не спорт помог человеку осознать свои возможности? Видишь, Арзак, две статуи слева от алтаря? Одну поставили в честь Клеонима, победителя в беге на Олимпийских играх, другую — в честь Феора, занявшего первое место на состязаниях колесниц. Разве их облик не совершенен? Если случится война, глава города скажет гражданам, собравшимся на агоре: «Будьте как Клеоним и Феор — все свои силы отдайте ради победы».
— Хорошие слова, — сказал Арзак. — Наверное, эти двое были очень богаты, если их образ перевели в камень?
— Совсем нет. Дед Клеонима тачал сапоги и шил сандалии, как мой отец. Каждый, только не раб, а свободный гражданин Ольвии, может бороться за право заслужить эту честь.
— Теперь понимаешь, почему Ксанф такой счастливый, — у него есть цель в жизни, — расхохотался Филл. — Мы здесь все счастливые, и наш город счастливый. Ольвия — значит «Счастливая».
— Ты меняешься, как небо в осенний день: то тучи, то солнце, — улыбнулся Арзак и спросил: — Куда ведут эти ступени, берущие начало у воды с каменными берегами?
— Побежали, покажем.
Ксанф, Филл и Арзак обогнули длинное здание и побежали по лестнице, идущей вдоль отводного канала, снабжавшего город пресной водой. Вниз, до самой береговой полосы сползали кривые улочки. Дома цеплялись за каждый выступ. Стены из гальки и глины нависали одна над другой.
По тропинкам с зарубками, лесенками и мостам, несмотря на полуденный зной, сновали люди. Женщины в хитонах из небелёного полотна черпали воду в канале и, примостив высокую амфору за спиной, торопились к своим домишкам. Загорелые потные грузчики тащили пифосы с маслом и засоленной скумбрией, кожаные мешки с зерном, связки звериных шкур. Было шумно. На берегу кричали и спорили корабельщики. Пахло солью, рыбой, дубильными веществами.