А дальше стоял требуемый счетчик посещений: «1632 прочтено».
– Та-ак, – Стыров побагровел. – Пока я дальше эти сказки Шахерезады читаю, ты подумай, как мне это объяснить. – Он двинул листок к Петренко.
«Позавчера бонхеды, вооруженные ножами и бейсбольными битами, напали на наш экологический лагерь. Спящих людей жестоко избили, лагерь разгромили и сожгли. Илья дежурил у костра и встретил фашистов первым. Он был бойцом и погиб, защищая своих друзей и соратников от этих мразей. Он умер в больнице, не приходя в сознание. Илье было 26 лет. Скинхед, RASH. Мы не сомневаемся, что за тупоголовыми ублюдками стоят местные мусорки, без поддержки которых они бы на такое не отважились».
«Покойся с миром, Илья! В этой стране, где фашистам потворствует власть, ты бы точно угодил за решетку, как наши друзья-антифашисты Максим и Владислав, которым впаяли по три года за драку с бонхедами. Боны, по наущению ментов, настрочили заявление, и вместо того чтобы наказать бонов, засудили антифашистов! Это в стране, которая свернула голову Гитлеру. Больно и стыдно. Говорю всем, кто еще не двинулся от кремлевской пропаганды: думай головой, а не ботинком! Мочи фашню!»
«Яроссиянин, мулат. Моя мама русская, папа африканец. Я никогда не был за границей. Кто я такой? Для расистов и скинов – черножопый, для тех, кто меня знает, я настоящий русский, подобно Пушкину, патриот, носитель культуры. Москва – мой родной город, НИЧЕГО ДРУГОГО У МЕНЯ ПРОСТО НЕТ. Моя мама и все ее родственники в нескольких поколениях москвичи и русские, но мне это не помогает: меня били и резали, ведь скинам все равно, русский я или нет».
«Нацисты – нелюди. Низшее звено в цепи эволюции. Кто тут русский? В Москве 5 процентов коренных жителей, в России половина имеет монгольские, татарские, киргизские, казахские, белорусские, украинские (куда же без них), еврейские и так далее корни. Сотни лет жили в мире, а теперь какие-то сопливые подонки решают, кто достоин жить, а кто – нет. Идеология, млять! В сорок первом таких «идеологов» мой незабвенный дедушка оставлял в сыром торфе гнить...»
«Скины – это психически больные люди. По сути, они не знают, с кем борются... Им просто нечем занять себя, а власть это использует в своих целях».
«Ненавидеть можно отдельного человека. Можно государство. Можно даже общество или организацию. Но ненавидеть народ? Это все равно что какой-нибудь чукча тебя острогой проткнет за то, что вы его землю завоевали. Полный бред».
И тут тоже был обозначен счетчик прочтений – 2011.
– Так.. – Стыров отодвинул бумаги. – Ну, излагай, старший лейтенант. Пока – старший.
– Не понял, товарищ полковник, – покраснел Петренко. – Это не наше! Сами понимаете.
– Я-то понимаю, а вот ты, похоже, не очень. Авторы известны?
– Ищем. С таким постами, сами знаете, с домашних компов не выходят. Из интернет-клубов, кафе. Как найдешь?
– А почему все это до сих пор в открытом доступе?
– Так форумы же, пиши что хочешь. Была бы у нас законодательная база, тогда бы мы любого к ногтю, а так...
– Потому и нет законодательной базы, что в стране черт знает что творится. Где там твои хакерышмакеры? Сайты Пентагона пацаны взламывают, а мы у себя в городе навести порядок не можем?
– Да это и не питерские сайты, товарищ полковник! Московские!
– А компромат – питерский? Ловко! Может, мне тебя в столицу послать? Сам же говорил, нет разницы, откуда сайты крушить.
– Даете добро – сделаем, – мрачно буркнул Петренко. – Только бесполезное это занятие.
– Почему же? – ехидно осведомился Стыров.
– Да потому что новый хай поднимется, нас же и обвинят.
– А ты сделай так, чтоб не нас обвинили.
Дальше шли распечатки со скинхедовскими призывами «мочить чурок», подробные рассказы об акциях, хвастовство победами над инородцами. По количеству последний блок значительно превосходил предыдущие.
– Это что, все за последний месяц?
– Как с ума посходили, – пожал плечами Петренко.
– А потом мы все вместе удивляемся: чего это Запад нас и в хвост и в гриву?...
– Да это вообще, может, сетевые скины.
– Кто-кто? – насторожился Стыров. – Что за новая поросль у нас образовалась?
– Да я вам докладывал, когда дело Ропцева обсуждали, ну, того, который в синагоге погром учинил. Сетевики – это и не скины вовсе, а так, мечтатели. Сидят у компов и выдумывают себе всякие подвиги. Типа, крутые, типа, каждый день чурок мочат, а на самом деле инвалиды убогие. Как Ропцев. Ну, какой он скинхед? Полудебил, да еще слепой на один глаз.
– Ну да, – кивнул Стыров. – Мы на этих, как ты говоришь, сетевиков плюем с высокой колокольни. А они, нахваставшись в Интернете, выходят на улицы. Хорошо, если синагогу крушат, а если в Смольный прорвутся?
– Да кто их туда пустит? – вздохнул Петренко. – А хорошо было бы... а еще лучше – сразу в Госдуму или в Кремль!
– Размечтался! – осадил его начальник. – Иди работай. Нужна помощь москвичей – организуем. Но чтобы этого говна, – он брезгливо указал на разбросанные по столу листки, – я больше не видал!
Интернет был постоянной больной мозолью полковника, как, впрочем, и многих, вернее, подавляющего большинства его коллег. С одной стороны, конечно, он открывал потрясающие возможности, но с другой... Насколько было бы проще и спокойнее работать, если б не существовало этой Всемирной паутины!
Как там у коллеги Скалозуба? «Уж коли зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь!» Эх, брат полковник, вздохнул Стыров, что бы ты интересно сказал по поводу Интернета?
Кстати, насчет Смольного и Госдумы мысль Петренко очень здрава. Очень. Кто знает, не придется ли воспользоваться?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В верхнюю часть окна, прозрачную, в отличие от всей остальной, матовой, видны корявая голая ветка какого-то дерева и кусок неба. Ветка – черная. Небо – серое. Сколько Ваня в окно ни смотрит, картинка не меняется. Будто на грязном, мятом клочке бумаги кто-то пробовал расписать засохшую пасту шариковой ручки, чиркал-чиркал, наконец добился, чтоб проявился цвет, и на радости размахнулся через весь лист вот этим рваным зигзагом.
Ваня ни о чем не думает. В голове такая же серая муть, как за далеким стеклом. Лишь иногда жестким болезненным росчерком эту муть вспарывает мысль о руке. И исчезает. Поэтому Ваня никак не может осмыслить: как это – у него нет руки? Он скашивает глаза на простыню, толсто перебинтованную культю под ней, тормозит взглядом на локте: вот он, топырится, как всегда, только почему-то ниже ничего нет. Это и называется – нет руки? Но он же ее чувствует! Шевелит пальцами. Сжимает их в кулак. Это больно, очень больно, но Ваня проделывает знакомые движения еще и еще, чтобы удостовериться: все в порядке, а слова врача о том, что ему ампутировали руку, шутка. Или бред. Или такая страшилка. Так пугают детей, когда стараются отучить их от каких-нибудь плохих привычек.
Правда, простыня там, где Ваня двигает рукой, отчего-то остается гладкой и неподвижной. Он стал плохо видеть? Надо бы с этим разобраться...
Хорошо бы еще выяснить, от чего его пытаются отвадить таким странным образом, как маленького, но на это Ваниного разумения уже не хватает. Серая муть в голове густеет, превращаясь в вязкий кисель, кисель становится клеем, который наглухо схватывается внутри головы, вмертвую сковывая и без того вялые мысли.
Врач – грузин. Или армянин? Или азер? Ваня так и не научился разбираться в их отличиях. Вот Костыль, тот определяет национальность на раз. И Костыль никогда бы не позволил, чтоб его лечил какой-то черножопый. А Ваню никто не спросил. И теперь этот чурка запросто заходит к нему в палату, проверяет пульс, заглядывает в глаза, светя в самые мозги каким-то специальным зеркальцем. И разговаривает с ним каким-то особенным тоном, как с малахольным или слабоумным. Издевается. Тварь нерусская.
Впрочем, ни на злость, ни на ненависть у Вани сейчас сил не хватает. Ругательные слова возникают в голове по привычке. Будто он снова среди своих, а там иначе говорить нельзя. По большому счету ему все равно, кто его лечит. Лишь бы поскорее отпустили. Как только он сможет встать, тут же уйдет домой. К Катьке и Бимке.
– Ну что, Иван... – Снова тот самый.
Черные глаза, черные густые брови, синеватая от проступающей щетины кожа, узкогубый рот, растянутый в противной улыбке.
«Понаехали! – привычно думает Ваня. – Нигде от них нет покоя! Даже в больнице, и тут – они! Русскому человеку плюнуть некуда – в чурку попадешь... Бить их надо! Бить и гнобить! Чтобы канали обратно в свой чуркистан!»
– Как мы себя чувствуем? – Врач прикладывает прохладную ладонь ко лбу. – Не падает жар, никак не падает. Да, рано мы тебя из реанимации в палату перевели, рано...
Ваня хочет дернуться, чтобы сбросить с лица ненавистную руку, но сил не хватает.
– Ничего. Ты парень молодой, сильный, выкарабкаешься! – Черный улыбается. – Только захотеть надо. Помоги нам, Иван, и себе тоже. Из-за руки так расстраиваешься? Согласен, неприятно. Но пойми, у нас выбора не было! Сепсис начался. Сейчас главное – локоть сохранить. А потом сообразим тебе протез. Знаешь, какие классные протезы в Германии делают? Никто и не догадается, что руки нет...
Черный еще что-то бормочет, поглаживая Ваню по здоровому плечу. Красивая молоденькая медсестра в зеленой шапочке подносит два шприца.
– Спи, набирайся сил. – Жало иголки хитро впивается в кожу. – Напугал ты нас всех! Кровь у тебя очень редкая, я думал, только мне так не повезло. Хорошо еще, что нашли, а то пришлось бы на прямое переливание идти! Представь, я бы операцию тебе делал и одновременно кровь давал! Вот бы был цирк! – Врач смеется. И так, смеясь, вкатывает еще один укол.
Ваня молчит. О чем ему говорить с этим чуркой? Ишь, как стелется! И глаза – добрые, ласковые. Научился притворяться, ничего не скажешь. Все они, сволочи, без мыла в жопу влезают, порода такая. И почему их в больницу допускают? Русских лечить доверяют? Заговор. Жидомасоны поганые. Что он сейчас сказал? Делал Ване операцию? Он? Значит, и руку отрезал он? Этот черножопый?