– П-почему в Израиль? – глупо заикаясь, спросил Зорькин. – Он же не...
– Кто там разбирается, пап? – отмахнулась Татьяна. – Это же как чума, в городе что ни день либо драка, либо убийство. А Сашкин лицей не на Луне находится.
– Папа-то это самое дело расследует, – похвасталась жена. – Ну, убийство девочки.
– Зачем ты? – укорил ее Зорькин, но две пары внимательных глаз – дочери и зятя – уже вопросительно уставились на него. Хорошо, внук увлеченно болтал по мобильнику и ничего не слышал.
– И как? – наконец, спросил зять. – Кто убийцы? Скинхеды? Подростки? Лет шестнадцати-семнадцати?
– Точно, – кивнул Зорькин. – Откуда такая проницательность?
– Вы, Петр Максимович, наверное, и не помните тот наш спор, после которого мы больше года не разговаривали? – Зять взглянул на него серьезно и грустно. – А я вас еще тогда предупреждал, что лет через пять—семь в стране вырастет поколение фашистов. Вы мне тогда за эти слова в лицо компот плеснули, точно как Жириновский Немцову.
Зорькин вспомнил. И тот страшный, чуть ли не до мордобоя, спор, и крики жены с дочерью, пытавшихся растащить сцепившихся мужчин, и плач перепуганного внука, и тот самый вишневый компот, выплеснутый в лицо зятю от бессильной злости. Так ясно вспомнил, будто это случилось вчера.
Именно тогда зять сообщил о своем решении уйти из школы. И сказал он... Зорькин даже испариной покрылся. Да, именно так и сказал, что не хочет участвовать в реабилитации фашизма на государственном уровне...
Зять приводил примеры из новых школьных учебников, в которых Советский Союз, победивший во Второй мировой, называли агрессором и ставили знак равенства между Сталиным и Гитлером.
– Почему, – кричал зять, – почему учителям рекомендуют разоблачать преступления Сталина и замалчивать зверства фашистов? У педагогов крыши сносит! Как детей учить? Из генерала Власова, отщепенца, убийцы, делают главного героя войны, спасителя нации! Это из человека, который сказал, что Россия может быть побеждена только русскими! Гиммлер – понимаете, Гиммлер! – назвал его «подмастерьем мясника», Деникин, злейший враг Советов, отказался служить у него начальником штаба, обозвав его предателем, а мы должны убеждать детей, что Власов – герой?
Зою Космодемьянскую объявили психически больной, потому, дескать, она и не стала служить немцам! Про Курскую битву и Сталинград – в учебниках два слова, о сражении под Москвой – полстрочки. Кто Вторую мировую выиграл? Американцы? А Советский Союз – поработитель европейских демократий? Как вы не понимает, – неистовствовал Валерий, – мы же сами, собственными руками, создаем моду на фашизм! Что вырастет из тех детей, кто сегодня по этим учебникам историю изучает?
Конечно, Зорькин тогда зятю не поверил. Более того, обвинил в клевете и злопыхательстве, закончилось все тем самым компотом...
– Валера, – поднял голову Зорькин, – ты прости меня за тот срыв. Стыдно. Сам-то следишь, что сейчас в школе преподают?
– Слежу, – насупился зять. – Потому и Сашку в Англию отправляю.
– Ну не все же так плохо, – почти обреченно промямлил Зорькин. – Над этим моим убийцей показательный процесс будет, скрывать опасность скинхедов никто не собирается. Наоборот, на государственном уровне...
– Не верю я в это, Петр Максимович, – ясно поглядел ему в глаза Валерий. – На государственном, как вы говорите, уровне религиозного философа Ильина цитируют! И кто? Генеральный прокурор!
– Ну цитируют, – кивнул Зорькин, совершенно не зная, кто такой Ильин. – Православие возрождают, вот и цитируют.
– Да при чем тут православие? – Зять вскочил, нервно заходил по комнате. – Ильин, когда жил в Германии, открыто поддерживал нацистов! И именно с точки зрения православия оправдывал уничтожение евреев! Про «Лигу Обера» слышали, наверно? Так вот, «Русский институт» Ильина в ней состоял! То есть философ не гнушался и сам в терроре участвовать. А мы его за государственный счет да с почестями перезахораниваем в России! Это – что?
– Ну... – Зорькин растерялся, – ошибки у каждого могут быть...
– Ошибки? Даже большевики черносотенцев расстреливали, а мы их теперь героями представляем! Вам-то, наверное, такие имена, как Михаил Меньшиков и Иоанн Восторгов, ничего не говорят?
– Нет, – согласился Зорькин, – а кто это?
– Вожди и идеологи черносотенцев, теперь герои нашего времени.
– Ну, знаешь, у вас, историков, как и у них, юристов, на два ученых три мнения, – попыталась разрядить обстановку хозяйка дома.
– При чем тут историки? – горько вздохнул зять. – Романы Виктора Суворова такими тиражами издаются, что никакому Ключевскому не снилось! А в них очень убедительно доказывается, что Гитлер – правильный пацан, практически повзрослевший Мальчиш-Кибальчиш. Книги Гитлера и Муссолини – на каждом лотке. Гуру наш от кино, Сокуров, фильм о фюрере снял – «Молох», – не смотрели? Так после этой эпопеи несчастного Адольфа даже пожалеть хочется. Случайность? Спросите у своих скинхедов, смотрели ли они это кино, увидите, слюной от восторга брызгать будут, наверняка в план теоретической подготовки входит!
– Спрошу, – мрачно и холодно пообещал Зорькин. – Не хочешь ли ты сказать, что фашизм в стране насаждается сознательно?
– А вы меня голосом не пугайте, Петр Максимович. Я не зря в Копенгагене филиал фирмы открыл. В любой момент могу вернуться на родину предков. Мне в Четвертом рейхе жить как-то не хочется.
– Это ты о России так? – У Зорькина даже дыхание перехватило.
– Именно, – кивнул зять. – Или вы действительно считает, что вся эта нечисть сама собой наружу повылезала? Да ее за уши тянут! Это же азбука! Социальное расслоение в стране гигантское, рванет – никому мало не покажется! Значит, надо сделать этот взрыв растянутым по времени, чтоб не разнес все к чертям, и, главное, строго направленным. Самое простое и действенное – показать реального врага. Кавказца, таджика, мусульманина, иудея. Вот он, изверг! Вот кто мешает вам жить богато и счастливо! Вот из-за кого все ваши беды! А почему он враг? Да потому, что не такой, как ты! Носом не вышел. Или цветом кожи. Как с первой чеченской началось, так и катится.
– Ну уж ты так-то не преувеличивай, Валера, – робко вставила теща. – Кто людей сознательно стравливать станет? Это время у нас такое... сложное... Просто пережить надо, и все наладится.
– Да не наладится! – выкрикнул зять. – В том-то и дело, что само ничего не наладится! Когда Гитлер к власти пришел и стал своих бывших соратников отстреливать, те, кто успел сбежать, потом сильно горевали: как же так? Мы фашистам деньги давали с единственной целью, чтоб они коммунистов уничтожили а они против нас пошли? Пошли. И наши пойдут. Да уже идут...
Зять был, конечно, не прав, сто раз не прав! Но Зорькину почему-то вдруг расхотелось спорить. Он будто обмяк и отяжелел. И такая с чего-то навалилась тоска, прямо хоть волком вой! Вспомнилось, что завтра надо снова топать в больницу к этому полудурку-убийце...
«Все, – сам себе сказал Петр Максимович, – пишу обвинительное – и дело с концом. Пусть его, вернее их, судят по всей строгости, чтоб таким, как Валерий, неповадно было на свою родину хвост подымать».
Отчима надо было убить сразу, как только он появился в их доме. Но Ваня же не знал! И был совсем маленький!
Они тогда жили очень бедно. Чтоб заработать хоть какие-то деньги, мать пошла по ночам перебирать овощи. Далеко, несколько остановок на метро, чурки какие-то склад держали. Вот вопрос: как мать рискнула к кавказцам на работу пойти? Ведь боялась их, Ваня помнил, хуже смерти. А припекло! Роман у этих чурок командовал развозкой овощей. Типа, бригадир. Ну, видно, и запал он на мать. Она же тогда еще молодая была, красивая, кудрявая. Ваня всегда гордился, что у него мама на Снегурочку похожа.
Поначалу Роман ее домой подвозил – типа, жалко женщину. Работа к утру заканчивалась, метро еще закрыто, куда ей пешком полтора часа пилить? Потом, наверное, мать, как человек вежливый и благодарный, стала приглашать заботливого Романа подняться к ним домой, попить чаю. Спать-то она все равно уже не ложилась, пока Ваню в школу не проводит. Ну и стал Роман у них задерживаться все чаще и чаще. Ваня уходит, он на кухне сидит. Приходит – тот спит на материном диване. Честно говоря, Ваня против ничего не имел. Роман был веселый и щедрый. Давал Ване денег на жвачки и сникерсы, на день рожденья купил ему черную кенгуруху, о которой Ваня мечтал. И еды в доме стало больше, мясо там, молоко, даже конфеты просто так на столе в вазе стояли.
Однажды ночью Ваня проснулся от пугающих звуков: кто-то страшно рычал, а мать тонко и жалобно стонала. Ваня вскочил, бросился к ее дивану:
– Мама, мама!
– Уйди, щенок! – отшвырнул его взлохмаченный Роман.
Из-под него высунулась мать, странная какая-то, неродная.
– Иди, сынок, все в порядке. Мы просто играем... Ваня заплакал. Он почему-то очень испугался, что в этой игре здоровенный Роман может запросто его тоненькую маму задавить или вовсе сломать, и стал молотить кулаками по широкой спине:
– Уйди, уйди!
Роман ругнулся злобно и непонятно, встал и, как был – голый, это Ваню особенно потрясло, пошел в ванную. А мать обняла Ваню, прижала к себе и сказала, что теперь дядя Роман всегда будет жить с ними.
– Зачем? – рыдал Ваня. – Не надо! Он тебя обижает!
– Ты же хотел папу? – поцеловала его в мокрую щеку мать. – Вот дядя Рома и будет твоим папой. А еще у тебя скоро родится братик или сестричка.
Это новость Ваню настолько поразила, что он даже плакать перестал. Лег на свое место и принялся представлять, как у него появится брат. Обязательно – старший. Сильный и добрый. Про сестричку он даже не думал. Зачем им девчонка?
А родилась Катька. Маленькая, красненькая, сморщенная. И все время орала. После долгого ожидания старшего брата появление сестры стало для Вани таким ударом, что он просто заболел. И разозлился на весь мир. Мать все время крутилась возле девчонки, а когда отчим приходил с работы, то возле мужа, про Ваню будто совсем забыла. Ваня назло перестал учить уроки. Мать вызвали в школу, и их вместе долго стыдили. Но даже после этого мать не изменилась! Только Катька пискнет – сразу к ней, а Ваня, хоть уревись, глазом не поведет.