Цезарь задорого продавал свою жизнь.
Федор видел, что пес уже не в силах держаться, и попытался пробиться к нему, занеся для удара обломок кирпича, но путь преградили трое карликов. Всем своим видом они указывали, что героический порыв Федора не останется без последствий. И последствия не заставили себя ждать – двое уродцев одновременно набросились на Федора, с легкостью повалив его на землю, а третий вырвал из ладони обломок кирпича и отшвырнул нехитрое оружие прочь. Затем твари отошли, не спуская злобных взглядов с поверженного врага.
В то время, пока Федор пытался неуклюже подняться с земли, выплевывая попавшую в рот пыль, Алина ударила уже не подающего признаки жизни Антона в очередной раз и отступила. Она дышала так, будто пробежала марафон. Посмотрела сначала на Федора, потом на недвижимого Цезаря, которого терзала одноглазая тварь, и поняла: затея выбраться из деревни изначально была обречена на провал. Ольга все предусмотрела. Ярость вспыхнула с новой силой, как огонь под порывом ветра, и тут же пошла на спад, сменилась растерянностью и обидой. С губ сорвались проклятия, но без пыла.
Федор, прижимая ладонь к ране на руке, какое-то время ошарашенно глядел на Цезаря, после чего заметил, как на дороге возле грузовика начали проявляться новые силуэты – очередная группа карликов взамен тем, кто пал или пострадал в схватке с псом.
– С меня хватит этой хрени! – объявил Федор. Он отнял ладонь от раны и уставился на кровь на своих пальцах. Его глаза блестели, щека подергивалась. – Хватит этих игр. Но ничего… ничего… Я знаю, что делать.
После этой фразы Алина решила, что он тронулся умом, и удивления по этому поводу не испытала. Она и сама балансировала на грани сумасшествия, сознание то и дело проваливалось в яму, в которой все происходящее казалось чем-то нереальным. Мертвое чудовище, бывшее когда-то ухоженным человеком по имени Антон; карлики с окровавленными мордами; бездыханный растерзанный пес; Федор застывший как памятник; грузовик рядом со строительными вагончиками; темно-серое вечернее небо – некоторые секунды все это казалось Алине декорациями к какому-то мрачному спектаклю.
– Я знаю, что делать, – снова услышала она голос Федора.
Алина кивнула, сама не понимая, с чем соглашалась. Ей вдруг отчаянно захотелось обнять Максимку. Обнять и хотя бы на мгновения отстраниться от этого кошмара.
Карлики, которые сейчас всей группой сгрудились возле поверженного Цезаря, больше не пугали ее. Устала бояться. Она бросила презрительный взгляд на тварей, подошла к сыну и села рядом с ним на траву. Алина видела, как Федор развернулся и целеустремленно зашагал по улице. Он что-то бормотал себе под нос, ладони сжимались в кулаки и разжимались, по щеке к подбородку тянулись три бороздки, оставленные когтями карлика, кровь смешалась с пылью, превратившись в бурую грязь.
Алина поняла: что бы он ни задумал, ей его уже не остановить.
С минуту она глядела, как Федор удаляется, затем тяжело вздохнула и машинально потянулась к сыну. Но тут же отдернула руку, так как ощутила горячую невидимую преграду.
Чувствуя себя проклятой, Алина обхватила руками колени и закрыла глаза. Она знала, что сейчас на нее устремлены взгляды серебристых глаз, что карлики смотрели на нее как победители на побежденную.
Но ей было плевать.
Федор действительно знал, что делать. Он видел единственный выход из сложившейся ситуации, и над ценой, которую, очевидно, нужно будет заплатить, даже не задумывался. Весь его мир сузился до состоящего из гнева и жажды мести тоннеля, по которому он шагал уверенно, забыв про боль и усталость. Когда Федор беспомощно смотрел, как мерзкая одноглазая тварь убивает Цезаря, в голове что-то щелкнуло, и в считаные секунды средоточием гнева стала Ольга. Злость на Лира; боль от утраты Элли и жены; тоска по тому, как могла бы сложиться жизнь, если бы судьба много лет назад не уготовила подлянку, – чувства спрессовались в сознании, ручьи эмоций влились в темный омут, в котором четко отражался образ Ольги. Вот кто стоит за всеми бедами! Она и только она. Сейчас для Федора и пульсирующая боль в ране, и Лир, и карлики на дороге – все это было Ольгой.
– Ничего… ничего, – бормотал он, проходя мимо скамейки со спящими старушками, – я сделаю это, Элли, клянусь… Я это сделаю, Алина… я справлюсь, потерпите еще немного, и все будет как прежде… все будет хорошо…
Он то кривил губы в злой усмешке, то скалился и яростно шипел сквозь зубы. А ладони сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.
Вот и дом Ольги.
Калитка была закрыта на хлипкий засов, и Федору хватило одного удара ногой, чтобы преодолеть преграду.
Пересек двор, взбежал по ступеням и уже собирался поступить с входной дверью так же, как и с калиткой, но та неожиданно открылась. За порогом в сумрачном коридоре стоял Эдик с совком для мусора в руке, и вид у него был совсем не дружелюбный.
– Уходи, – сказал он ровным, лишенным всяческих эмоций голосом. – Мы сейчас заняты, нам не до гостей.
Но Федор пропустил его слова мимо ушей. Он перешагнул порог, грубо оттолкнул Эдика к стене, проследовал по коридору и зашел в гостиную. Когда увидел на полу и интерьере множество дохлых мух, не удивился, в таком состоянии его уже мало что могло удивить. Главное, он удостоверился: в этой комнате чертовой ведьмы нет, а значит, искать нужно на втором этаже, если она вообще дома.
С досадой сплюнув смешанную с пылью слюну, Федор развернулся.
И тут на него набросился опомнившийся Эдик – как молотом ударил кулаком по лбу, после чего толкнул Федора в грудь, отбрасывая к центру гостиной. При этом кадавр не проронил ни звука, а пухлое лицо не выражало никаких эмоций. С таким же выражением он минуту назад сгребал дохлых насекомых в совок, пока не заслышал шум на улице.
Федор тряхнул головой. После удара по лбу перед глазами мелькали искры. Не ожидал он такой прыти от бесформенного, похожего на упитанного пуделя увальня. Даже успел упрекнуть себя за беспечность. Но потом уже было не до самоупреков – Эдик обхватил его как заправский борец и стиснул так, что кости захрустели. Федор ощутил себя болванкой, зажатой в тиски. Дыхание сперло. Он видел перед своим лицом раскрасневшееся, но все же бесстрастное лицо Эдика и сделал единственное резкое движение, на которое был способен в таком положении, – что есть силы ударил Эдика головой в переносицу.
Эффект от удара оказался странным. Эдик отпрянул, раскрыл рот в форме буквы «О», прижал ладони к вискам и застыл, выпучив глаза. Из ноздрей потекли черные маслянистые струйки.
Не дожидаясь, пока он оправится, Федор схватил стоящую рядом на столешнице медную статуэтку в виде расправившего крылья ангела и, не колеблясь, обрушил ее на голову Эдика. Кадавр успел коротко и тонко взвизгнуть, прежде чем без чувств рухнуть на пол. Его глаза оставались открытыми – сосуды в них лопнули, а зрачки сузились до черных точек размером с горошину.
Федор не чувствовал ни малейшего сожаления. Состояние аффекта, которое завладело разумом там, на пыльной дороге, только усугубилось.
Сжимая статуэтку ангела, он перешагнул через Эдика, вышел из гостиной и направился к лестнице на второй этаж. Ему было плевать, что Ольга ведьма. Плевать на ее колдовские штучки.
Он думал лишь о том, как проломит ей череп.
– Скоро все закончится, Элли, – срывалось с его губ. – Она за все поплатится, клянусь… Они все поплатятся за то, что сделали.
Глава восемнадцатая
Ольга редко видела сны, если не считать того кошмара, в котором она тонула в болоте. Но сейчас сон был четким – образы из прошлого, лица учителей и… стрекозы. Вернее, маленькие существа, похожие на стрекоз. Они обитали в лесу между черным пространством и руинами. Карлики их боялись до чертиков и, заслышав характерное стрекотание или заметив среди деревьев серебристую искру, сразу же в панике искали укрытие. Оно и понятно, сотни «стрекоз» в считаные минуты, как пираньи, могли обглодать до костей не успевшего спрятаться уродца.
Иногда эти существа с прозрачными крыльями, по каким-то только им ведомым причинам, собирались в огромный рой и нескончаемым потоком вылетали из леса. Это походило на гигантскую бесплотную змею, которая двигалась над руинами на фоне ядовито-желтого неба.
Впервые Элли наблюдала это явление через два года после ее пребывания в Древнем городе.
В тот день она и Катерина Сфорца, с которой сдружилась больше, чем с другими учителями, сидели на каменной скамье возле похожего на Колизей сооружения. Они частенько сюда приходили. Катерина говорила, что это место навевает ей приятные, хотя и немного грустные воспоминания.
Здесь она поведала Элли множество историй из своей жизни до воскрешения, трагических и страшных, героических и печальных. Слушая ее и восхищаясь, Элли примеряла жизнь Катерины на себя. А еще она разглядывала развалины вокруг и представляла похожих на людей гигантов, которые в незапамятные времена обитали в этом городе. Когда в ее мире неандертальцы только учились пользоваться дубинкой как оружием, здесь строились храмы, развивалась магия. И небо, полагала Элли, наверняка не было цвета загрязненного химикатами болота. Оно было… да каким угодно, только не таким. А порождающая страшные образы тьма за лесом – ее уж точно не было.
Иногда Элли поднималась на высокую башню и глядела вдаль, на затянутые дымкой руины. Казалось, им нет конца и края. В такие моменты девочка жалела, что она не птица. Так хотелось расправить крылья и лететь, лететь над Древним городом к горизонту.
Учителя, даже проживший здесь целую вечность Барон Суббота, даже Скиталец, не знали, где заканчиваются руины. Некоторые поговаривали, что Древний город бесконечен, как время, эдакий безумный парадокс. Учитель Хидэеси как-то поведал, что уже множество воскресших ушли в неведомые дали и не вернулись и, возможно, они до сих пор бредут среди руин в поисках чего-то неведомого, но будоражащего разум. «Когда-нибудь и я отправлюсь в путь», – глубокомысленно говорил самурай, а Элли про себя добавляла: «И я тоже».