Галиман, в конце концов я вынужден был подписать документ, который приведет к тому, что твой город будет покинут. Твой город. Наш город. Ты возненавидишь меня? Я всегда надеялся, что в один из этих дней ты очнешься, а теперь я надеюсь, что ты не очнешься никогда. Не очнешься – и будешь продолжать жить в своем сне, наполненном иллюзиями, и не будешь видеть безжалостную реальность и руины этого брошенного города. Не знаю, что хуже: жизнь, наполненная отчаянием и трудностями, или такая, когда перед самой смертью у тебя отбирают всё то, что ты сотворил?
Старина… Я всё еще здесь. Ты меня слышишь?
Ганс прекрасно знал, что Галиман не слышит ни слова, но ему хотелось рассказать старому другу обо всём. Он прекрасно понимал, что сейчас перед ним не тот молодой человек, с которым он был когда-то знаком, не лев в расцвете сил, а беспомощный старик, спящий сном младенца. Острые когти затупились, вчерашние дни растаяли.
Из всего, что случилось за время долгой жизни Ганса, больше всего его сердце согревала мысль о том, что он со своими друзьями сделал важнейшие вклады в создание республики на Марсе. Он стал консулом. Галиман сконструировал стеклянные дома, Ронен совершил массу полетов по Солнечной системе и затеял проект по приближению Цереры к Марсу. Гарсиа тридцать лет прослужил капитаном «Марземли», установил дипломатические отношения с Землей и договорился о программе обмена школьниками. Они сражались бок о бок, как братья по оружию, а битвы продолжались и после войны – ведь потом они бились за республику, за свою мечту.
За пятьдесят лет между ними не было ссор, разрывов, измен. Вот это и стало тем, чем Ганс в своей жизни гордился больше всего. Он печалился о том, что не сумел защитить мечты своих друзей, разрушил их надежды. Он не смог спасти Гарсиа, которого отвергла бюрократическая система. Не смог уберечь поселение на Церере, которое так любил Ронен. Он не смог спасти даже Марс-Сити, которому они все отдали столько сил. Он не был хорошим другом, но никто из его друзей его ни в чем не обвинил. И Ганс чувствовал, что их дружба – величайший дар в его жизни.
Ронен и Гарсиа с какого-то момента на Марсе почти не бывали, и ближайшим соратником Ганса стал Галиман. Они вместе прошли через взлеты и падения в послевоенной марсианской политике, вместе строили новый город, пережили боль потери детей. Сын и дочь Галимана погибли при аварии космического корабля, возвращавшегося с Фобоса. Корабль взорвался во время снижения. Это было так похоже на судьбу Квентина и Адель. Схожие переживания, хоть и нежелательные, сблизили друзей. Соратник, понимавший твою боль, становился лучшим лекарством в самые горькие годы.
Пять лет назад Ганс отправил Люинь на Землю вместо Пьера, внука Галимана. Тогда Ганс не был уверен, хорошая ли это затея – отправка школьников на Землю, а у Галимана не было никакой родни, кроме этого мальчика, и Ганс решил не подвергать его опасности. Вместо Пьера он решил послать на Землю Люинь, потому что та уже тогда фонтанировала новыми идеями и ей нужно было сменить обстановку.
– Галиман, Пьер – хороший парень. Ты должен быть счастлив – у тебя такой прекрасный внук. Ему в эти дни пришлось тяжелее других. После дебатов многие старейшины качали головой и говорили, что он предал твою последнюю волю, предал всё то, над чем ты всю жизнь работал. Но я знаю: ты бы не стал так думать, старина. Я слушал его доклад, и могу точно сказать: он не изменил твоей мечте. Нет, он сделал ее иной и вознес к небесам. Только Пьер понимает, что сделал ты, он осознает твою технологию. Он унаследовал твои курчавые волосы и твой блестящий ум, но ему недостает твоей львиной ярости. Грядущие поколения запомнят его имя, в этом можешь не сомневаться.
Пьер лучше Руди. Он знает, что для него важнее всего. Твой внук поддержал моего внука, и я подписал приказ об отказе от твоих стеклянных построек. Мы с тобой говорили, что хотим быть близки, как братья, и всю жизнь сражаться плечом к плечу. Исполнили ли мы свое обещание? А они? Они хотя бы захотят дать друг другу такое обещание? Всё то, что было так важно для нас… будет ли это иметь для них хоть какую-то важность?
Возможно, пришла пора передать мир нашим потомкам. Они думают не так, как мы, и, может быть, сейчас нужно именно такое мышление. Им незнакомо понятие безопасности, а потому они не понимают того, к чему мы стремились всю свою жизнь. Они жаждут сцены, только сцены. Они завидуют нам, потому что мы когда-то царили на сцене. Быть может, настало время уступить сцену им.
Старина, нам пора отдохнуть. Ронен уже мертв, а Гарсиа умирает на борту «Марземли». А ты… Что ж, все мы близки к завершению пути. Я знаю, что, когда все вы уйдете, мне вряд ли захочется жить дальше. Быть может, нам всем пора подумать о встрече в другом состоянии существования.
Ганс долго держал руку Галимана, а потом бережно положил поверх одеяла. Стены палаты оставались темно-бирюзовыми, ночь была тиха. За стеной, примерно на уровне пола, цвели высаженные по кругу лилии.
– Галиман, все говорят о том, как много сил ты отдал своей карьере. Но мы с тобой прекрасно знаем, что не человек отдается карьере, а карьера отдается человеку. То, что мы сделали и продолжаем делать, – это часть нас самих, и без этого мы не были бы полноценны. Молодые всегда нетерпеливы, когда слышат, как старшие рассказывают о своих достижениях, но это потому, что они не понимают, что нам просто не хочется потерять себя. Старина, ты должен быть счастлив. Ты шел рядом со своей работой до самого конца жизни, и твое дело завершится вместе с тобой. Мало кому так повезло.
Ганс закрыл лицо руками, уперся локтями в колени.
– А что сказать обо мне? Всю жизнь я только тем и занимался, что принимал решения, но какие я принял решения? Я отправил в космос одного из ближайших друзей, я решил разрушить город, построенный другим моим ближайшим другом. Я отправил сына на Деймос. Я наказал Рейни, единственного человека из нового поколения, которым по-настоящему восхищался, и теперь он ни за что не сумеет сделать никакую карьеру. Что же это за дело всей жизни? Неужели вся моя жизнь была сплошной неудачей?
Я смотрю в будущее без оптимизма. Только тебе я могу сказать об этом, старина, потому что ты, как и я, уже не персонаж на этой сцене. Молодые то и дело говорят о центральном архиве, но они не понимают, из-за чего наш центральный архив работает. Население Марса – всего двадцать миллионов, в мегаполисах на Земле людей больше. Они с гордостью говорят о том, что когда-то два миллиона марсиан одолели двадцать миллиардов землян. Но малое население – основа нашей стабильности, нашей системы. Наша свобода коммуникации имеет высший предел, и мы уже выросли настолько, что упираемся в этот самый предел.
Я боюсь, что переселение в кратер приведет к слому, к разделению. Куча песка может расти только до определенной высоты, а потом она осыпается под собственным весом. Живая клетка способна вырасти до определенного размера, а потом она должна начать делиться. Для разделения цивилизации причина не нужна, потому что сообщества похожи на насекомых, а строением насекомого определяется его размер. Республика не сможет дальше жить как единый народ.
Я сделал всё, что мог, Галиман. Я помню, что ты говорил: мы рождены из земли и вернемся в землю. Мы всегда приносили клятву верности нашей земле, нашей почве. Ты говорил так: «Небо безмолвно; пусть земля примет и взвесит нашу душу».
Ганс встал и плотнее укрыл Галимана одеялом. Он налил воды в стакан и поставил его на прикроватную тумбочку. На изножье кровати лежала аккуратно сложенная форма. Ганс знал, что это сделал Пьер. Пьер аккуратно приколол к мундиру деда все его медали. Ганс знал, что парень тоже хочет, чтобы Галиман очнулся. Ему хотелось стать таким, как Пьер, хотелось всё приготовить к пробуждению Галимана. Он проснется – и поймет, что о нем не забыли.
Ганс еще раз посмотрел на показания приборов и убедился, что всё нормально. Тогда он торжественно отдал честь Галиману – в точности так, как в тот день, когда они оба салютовали флагу Марса.
А потом он отвернулся и широким шагом вышел из палаты – так же решительно, как в тот день, когда впервые отправился в бой.
Люинь
Люинь вновь и вновь звала Анку. А он не отзывался. Она одна слышала собственные крики. Внутри гермошлема звучал ее усиленный динамиками голос, и вибрации сотрясали ее голову и жужжали около мозга. Она запрокинула голову к небу, чтобы ее голос улетел дальше, к ушам парня, который уже не мог ничего услышать.
Люинь стояла перед той пещерой, где они с Анкой ночевали во время вылазки из города. Перед ней простирался кратер, внутрь которого они попали, а позади нее лежал пол пещеры, где они сидели, и на этом полу лежали куски крыльев, с помощью которых они согревались. Перед мысленным взглядом Люинь представало чудесное зрелище, которое они с Анкой увидели утром. Внизу был виден склон, по которому они спускались. Она видела всё, каждую мелочь, и каждое воспоминание налетало на нее порывом леденящего, пробирающего до костей морозного воздуха.
Она открыла глаза и увидела Анку, сидевшего на корточках и возившегося с крыльями. Он повернул голову и с улыбкой посмотрел на нее. Люинь зажмурилась и увидела, как Анка летит к Земле с высоты, падает и разбивается насмерть. Она открыла глаза – и снова увидела его. Он стоял, соединял какие-то провода и беззаботно улыбался. Люинь протянула руки к своему видению, но образ Анки исчез, его унес ветер. Люинь боялась и закрыть глаза, и открыть. Она заблудилась в видениях, которые ее не покидали.
В кратере царила неподвижность, даже легкий ветерок не шевелил воздух, пронизанный ярким солнцем, и Люинь казалось, что она словно бы видит тот их полет. Она помнила, как они с Анкой танцевали в воздухе. А потом поднялся ветер, и Анка помог ей опуститься на склон кратера. Ее сердце бешено колотилось от страха, а Анка склонился к ней и рукой заслонил от камнепада. Его тело стало преградой для песка и