камней, летящих на них.
Глаза Анки – чистая, ясная синева. Он всегда казался чуточку сонным, а его глаза… они так много говорили. Люинь вспоминала, как они вместе ушли из Хранилища Досье, как он обнимал ее плечи в вагоне туннельного поезда, когда она рассказывала ему о страшной ночи, проведенной ее прадедом и прабабушкой в ущелье во время песчаной бури. Она тогда сказала, что, наверное, и ей грозит какое-то несчастье, а Анка сказал – нет, этого не будет. Он так смотрел на нее, что у нее полегчало на сердце. Его глаза улыбались.
А в тот вечер, когда она сломала ногу… Он стоял в коридоре около ее палаты, прислонившись к стене, и его освещал единственный неяркий светильник, а в руке он держал контейнер с пудингом. Тогда она почувствовала, что к ней возвращается храбрость. Его небрежная поза – ему словно бы не было дело до всего мира… Его глаза, излучавшие поддержку… Это так утешало ее тогда.
Он стоял лицом к лицу с ней на дорожке перед ее домом. Она смахнула листок, упавший с дерева ему на нос. Он улыбнулся. Он просил ее побольше отдыхать и не слишком усердствовать в танцах.
Он крепко взял ее за руку, когда она отстала от группы «Меркурий» в первый день на Земле. «Пойдем со мной», – сказал он легко и непринужденно. Столько лет он вел ее по самым разным дорогам. Когда он оборачивался и смотрел на нее, его синие глаза всегда говорили: «Пойдем со мной». Всякий раз, стоило ей заблудиться, он оказывался рядом. Он позвал ее полетать с ним на самолете, на Земле он показывал ей самые красивые облака на рассвете и на закате. Больше она никогда не увидит таких красивых облаков. Никогда. Он взлетал всё выше, выше, пока не стал частицей заката, частицей облаков.
Люинь больше не могла думать. Ее сердце переполнилось. В последние несколько дней она словно бы вся онемела и отказывалась что-либо вспоминать.
А теперь, сидя на этом особенном клочке земли, она впустила в себя все воспоминания, и это было невыносимо.
Люинь встала и начала танцевать на уступе перед пещерой. Места здесь было мало, поэтому длинные прыжки она заменяла подскоками с вращениями. Пытаясь движениями изгнать из тела боль, она еще никогда не танцевала настолько мощно. Она много дней не упражнялась, но никогда не чувствовала такого прилива сил. Чтобы поспевать за своими эмоциями, ей приходилось вкладывать в каждое движение всю свою энергию. И она чувствовала, как эмоции изливаются из нее, как сочатся из кончиков пальцев. Она вращалась, она подпрыгивала вверх, она приземлялась и расходовала накопленную энергию. Чтобы не упасть и не рухнуть с края уступа, ей приходилось четко управлять своим телом. Впервые в жизни она не обращала внимания на движения как таковые, она позволила чувствам слиться с ее телом. Это был самый болезненный и самый напряженный танец.
Она думала об Анке – и все радости и печали мира отступали, исчезали, и оставался только он. Ни мира, ни революции, ни славы – только человек, стоящий посреди пустой Вселенной, рассерженный и скорбящий, с гордым взглядом, который никто не смог бы усмирить. Он был там. И это был ее истинный танец, единственный танец.
Ей пришлось остановиться. Она устала. Стоя на самом краю уступа, она запрокинула голову и закричала, как только могла громко. Сердце до боли ударялось о ребра.
– Анка!
– Анка!
– Анка!
На секунду у Люинь возникло желание прыгнуть. Уступ на скалистом склоне походил на идеальный трамплин для ныряния, а под ним склон отвесно обрывался до самого дна. Люинь окружали красно-желтые горы – величественные, тянущиеся к небу. Лучше таких объятий вряд ли можно было найти хоть что-то во всей Вселенной. Солнце пело колыбельную песню, ветер словно бы доносил до Люинь голос Анки.
У нее закружилась голова, и она упала.
Чья-то рука удержала ее. Кто-то бережно ее поддержал и помог сесть. Она подняла голову и увидела сочувственные глаза Рейни. Люинь вернулась в настоящее. Пошатнувшись, она припала к плечу Рейни и разрыдалась.
Она наконец заплакала. Слезы ручьями текли из ее глаз, превращались в потоки. Люинь дала волю всем скопившимся слезам, она больше не могла их сдерживать. Она рыдала так горько, словно решила выплакать всё свое сердце, всю память. Рейни бережно гладил ее по спине. Он ничего не говорил и просто позволял ей выплакаться.
Люинь заплакала впервые со дня гибели Анки. В первый раз за три дня.
Неделю спустя Люинь с Гансом и Руди присутствовала на похоронах.
Хоронили троих – Анку, Галимана и Гарсиа. Органы Галимана в конце концов отказали, реанимировать его не было никакой возможности. Гарсиа мирно и спокойно скончался на борту «Марземли», и его тело доставили на Марс, чтобы он был погребен на родине. Смерть этих троих человек повергла в печаль всех жителей Марс-Сити. Все ощутили, что подошла к концу эпоха.
Анку и двух старейшин должны были похоронить на особом кладбище, предназначенном для Героев Марсианской Республики.
Захоронение на этом кладбище являлось особой честью. Каждое надгробье здесь приравнивалось к статуе героя. Строго говоря, Анка героем не являлся. Поскольку он погиб, спасая землян, а не марсиан, формально он подвига не совершил. И всё же Ганс попросил, чтобы этого молодого человека похоронили как Героя Марсианской Республики. Чтобы нашлось место для погребения Анки, Ганс отказался от участка, выделенного для него. Ганс решил, что его тело после смерти должны будут кремировать, а прах попросил развеять в космосе. Так он хотел обрести свободу – вечную свободу полета.
На церемонии прощания Люинь сидела рядом с Пьером, а Джиэль – рядом с матерью. Хотя Гарсиа много-много лет не бывал на Марсе, Джиэль очень любила своего деда. Вспоминая свое детство, те дни, когда она видела дедушку, Джиэль неудержимо рыдала. Пьер совсем не плакал. Он просто смотрел на фотографию Галимана и никого не замечал вокруг себя.
– Мои соболезнования, – прошептала Люинь.
– Спасибо тебе, – отозвался Пьер отстраненно.
Люинь посмотрела на Пьера. Он словно стал выше ростом и повзрослел. Он по-прежнему мало с кем разговаривал, но его взгляд перестал быть стеснительным. Его назначили руководителем группы одной из инженерных бригад в рамках плана переселения. Он стал самым молодым руководителем группы. Его отражающие мембраны должны были запустить в массовое производство, а он собирался продолжать трудиться над разными изобретениями для нового Марса.
Люинь узнала о том, что Ганс отправил ее на землю вместо Пьера. Она не знала, в курсе ли Пьер, но он ни разу об этом не обмолвился. Порой Люинь гадала, как бы сложилась жизнь у него и у нее, если бы на Землю вместо нее полетел Пьер. Но гадать не было никакого смысла. Раз уж жизнь разветвилась так, как это случилось, назад дороги, так или иначе, не было.
Люинь снова и снова задавала себе вопрос: как на нее повлияла Земля? Сотни раз она спрашивала себя об этом и знала, что еще сотни раз спросит. Земля причинила ей столько сердечной боли, но и радости подарила немало. Люинь не знала, какой стороне доверять, но у нее были и возможность и желание понять оба народа. Она не могла склониться ни в ту, ни в другую сторону, колебалась, сочувствовала и Земле, и Марсу. Она какое-то время чувствовала себя заблудившейся, потому что ей было дано сердце скитальца. А теперь она ощущала в себе прирожденное хладнокровие. Похоже, в этом была ее судьба.
«Что такое судьба, – размышляла она, – как не то, чтобы случайно измениться, а потом пойти по неизбежной дороге, которая не принадлежит больше никому?»
Люинь попрощалась с Пьером и пошла к первым рядам траурного зала, где Ганс и Руди встречали пришедших попрощаться с умершими и провожали к отведенным для них местам. Руди, которому были поручены организация и проведение траурной церемонии, не стоял на месте. Он работал четко и профессионально. А Ганс, стоя перед проходом между рядами стульев, встречал поклоном всех, кто подходил и возлагал цветы. Ганс уже не был консулом, а Руди стал одним из руководителей нового инженерного проекта. Сегодня они сильно отличались друг от друга. Так печальные, спокойные сумерки отличаются от свежего утра, наполненного бодростью и силой.
Люинь подошла к Гансу:
– Дедушка, я решила.
– О?
– Я бы хотела отправиться на «Марземлю» с тобой.
– Ты уверена?
– Да.
Люинь пока не понимала, какая жизнь ее ожидает после этого решения, но пока что ей хотелось именно такого будущего. Ганс решил занять место Гарсиа и остаться на борту «Марземли» до конца жизни, и Люинь захотелось отправиться с ним. Ей хотелось стать ближайшей соратницей деда в его последние годы. Кроме того, ей хотелось наладить хорошие отношения между Марсом и Землей. Если бы мы, земляне и марсиане, смогли узнать друг друга лучше, быть может, удалось бы избежать некоторых конфликтов. Тогда гибель Анки не была бы напрасной. Часто для того, чтобы предотвратить катастрофический финал, нужно было убрать все безымянные моменты, которые к нему вели. Люинь уже видела Вавилонскую башню. Быть может, все различия можно было убрать при постройке другой высокой башни, где планеты не будут отличаться одна от другой.
Люинь собралась вернуться на «Марземлю», к космическому «Харону». Там, на борту лодки, курсирующей от одного до другого берега подземной реки, она останется с мертвыми.
На Марсе все ждали сооружения нового места для жилья. А Люинь не хотела в этом участвовать. Этот огромный инженерный проект, призванный изменить небо и землю, глобально захватил всех, но Люинь больше волновала хрупкая и незатейливая судьба отдельного человека. Она избрала «Марземлю» не для того, чтобы совершить великие подвиги, а просто для себя. Она наблюдала за тем, как совершает шаги к своей судьбе, один за другим, и впервые, приняв эту судьбу, в жизни ощущала покой, владение собой и отвагу.
Окончание, оно же начало
Затопление должно было стать поворотным историческим моментом. Прошлое будет смыто. Кто обернется – превратится в соляной столп. Ковчег будет нагружен мощью возрождения.