Почему Эко помешал сделке? А я думала, что он друг Теона. Какое-то недопонимание?
Возможно, сама моя идея нелепа. Это всё равно, что пытаться остановить звездолет с помощью цветка, прекратить войну, напялив развевающееся платье. Может быть, эти мужчины считают меня глупой девчонкой, наивной маленькой девчонкой».
Люинь свернула в переулок, перешла на другую сторону, повернула в еще один переулок, затем пересекла площадь и, наконец, оказалась в общественном парке. Ее окружили деревья и кустарники. Время приближалось к полудню, поэтому народа в парке было очень мало. Извилистая дорожка лежала в тени деревьев с кронами, похожими на крыши пагод. В парке царила такая тишина, что Люинь успокоилась, погрузившись в похожий на воду зеленоватый свет.
– Люинь!
Она остановилась и обернулась. Из-за поворота дорожки появился Эко. Он бегом догнал девушку и смущенно проговорил:
– Прости меня, пожалуйста. Я несколько раз тебя окликал, но ты шла так быстро, что не слышала. И извини, что я на «ты».
Люинь кивнула и ничего не сказала. Молчание стало неловким.
– Я… – Эко с трудом подбирал слова – Наверное, я тебя чем-то обидел. Прости. Я не понял…
– Всё нормально, – сказала Люинь. – Вы… Ты не виноват.
– Ты хотела, чтобы сделка состоялась?
– Да.
– Но почему?
Люинь посмотрела прямо ему в глаза.
– А ты почему воспротивился?
– Потому что терпеть не могу монополистические манипуляции. А ты?
– Мне это безразлично.
Люинь отвела взгляд.
– Погоди! Когда ты жила на Земле, ты покупала модную одежду от брендов, которые принадлежали группе «Thales»?
– Буквально несколько вещей.
– Но многим девушкам из вашей труппы эти вещи нравились, так?
– Да.
– Значит, ты доброжелательно относишься к коммерческой империи?
– Меня это не интересует!
Люинь нахмурилась и проговорила очень решительно:
– Проблема не в том, что кто-то получит или не получит прибыль. Проблема в Марсе и Земле.
– Однако прибыль – это различие в том, как живут люди на этих двух планетах.
– Я вовсе так не думаю.
– Но ты должна это осознавать еще острее меня, – возразил Эко. – Посмотри на здешних девушек, на своих подруг: вы обсуждаете творчество, восхваляете то, что способны изобрести, сочинить, разработать. А девушки на Земле, знакомые тебе, не интересуются ничем, кроме возможности купить обновку. Разве ты не считаешь это большим различием?
– И что?
– Это – религия потребительства, где природа человека отворачивается от жертвенной любви и обращается к алчности.
– Это упрощение. – Люинь устала. Стиль спора, избранный Эко, утомлял ее и казался ей бессмысленным. – Ты попросту забрасываешь меня набором абстрактных понятий.
– Хочешь сказать, что я ошибаюсь?
– Ты не ошибаешься… Но абстракции и жизнь – это не одно и то же. В чем фундаментальное различие между придумыванием одежды и ее покупкой? Неужели ты вправду считаешь, что Джиэль и другие мои подруги родились художниками? Нет! Никакой разницы нет между девушками на Земле и Марсе. Нет различий между людьми.
– Конечно. Мы продукты своей среды.
Люинь устало покачала головой.
– Нет… То есть, по крайней мере, это не всё. Знаешь, почему мои друзья на Земле покупают одежду? Чтобы самовыразиться. Хотя их и воспитала среда, они хотят выглядеть уникально. Придумывать одежду или покупать одежду – в основе лежит тот же самый фундаментальный импульс. Они не могут выбрать себе планету и то, как всё в этом мире устроено, но они хотят жить своей жизнью и понять, кто они такие. Вот и всё.
В памяти Люинь возникли лица друзей. Радостные, стеснительные, гордые и взволнованные взгляды – ожидающие похвалы, – они все были так похожи, и их лица слились воедино. Они жили на разных планетах, разным был их образ жизни, но они переживали одни и те же радости и разочарования. Она помнила эти лица. Они стали ее танцем. Ей больше не хотелось спорить с Эко. Она просто пошла дальше.
Но Эко пошел за ней. Ему не хотелось ее отпускать. Низко нависающие ветви деревьев почти касались макушки, на лицо ложились пятнышки солнечного света и тени. Довольно долго оба молчали.
– Твой танцевальный ансамбль на Земле… он ведь был по стилистике очень современным, верно?
– Да.
– Как мне помнится, ты говорила, что проработала с ними всего два года? Ты просто встала и ушла?
– Хореографов нанимали только для того, чтобы они вели с нами занятия. Никому не было дела, останемся мы или уйдем. Художественному руководителю тоже было всё равно. Как только истекал срок контракта, включавшего проживание и питание, мы имели право уйти. Я не была даже одной из солисток. Так много было желающих поступить в труппу, что как только я ушла, мое место сразу заняла другая девушка.
– Нет, я не это имел в виду. Мне хочется понять, почему ты ушла.
Люинь промолчала.
– Тебе не нравилось жить в шумной городской пирамиде?
– Нет, мне это не досаждало.
– Может быть, ты не поладила с другими танцовщицами?
– Нет, они мне нравились.
– Тогда почему?
Люинь немного помолчала перед ответом.
– Потому что мне хотелось чувства, что я что-то создаю сама.
– О… Но когда я спросил тебя в последний раз, хотела ли бы ты стать великой танцовщицей, звездой… ты ответила «нет».
– Я хочу творить, но никакое величие меня не интересует.
– А ты не можешь творить, будучи просто участницей ансамбля?
– Ансамбль предпочитал танцевать отработанный репертуар или готовить танцы по особым заказам, а мне хотелось создавать свои танцы.
– Понимаю. Кажется, Камю сказал: «Творить – это значит жить дважды».
Люинь улыбнулась. Она уже не казалась такой уж напряженной.
– Наверняка ты просто вне себя от радости, что вернулась на Марс, – проговорил Эко. – Ведь здесь у тебя полная свобода творчества.
– Не совсем, – ответила Люинь.
– Почему?
– Я… – произнесла Люинь и запнулась. – Я не хочу регистрироваться в мастерской.
– Тебя что-то не устраивает?
– Это не совсем так, – сказала Люинь. Она подумала о матери. – Просто я полна сомнений в мире вокруг меня и не могу представить себе, что живу жизнью, которая предназначена для меня. Вы не можете вообразить, что означает мастерская для жизни. Хотя переходы не запрещены, крайне редко кто-либо на Марсе меняет мастерские. Каждый взбирается по карьерной лестнице ступень за ступенью и проводит всю жизнь внутри двух параллельных линий. Если бы я никогда не побывала на Земле, вряд ли бы это вызвало у меня протест. Но я там побывала. Вы же знаете, как живут земляне: человек волен прийти и уйти, волен сменить одну профессию на другую. Я успела привыкнуть к такой жизни, наполненной гибкостью и экспериментами. Я не хочу жить внутри пирамиды.
– Понимаю. – Голос Эко наполнился уверенностью. – Ты выросла на Марсе, поэтому отождествляешь себя со здешними возвышенными ценностями. Но тебе довелось пожить и на Земле, где ты успела привыкнуть к постоянным переменам. И хотя ты выступаешь и за ту, и за другую сторону, на самом деле, ни в ту, ни в другую не веришь.
Слова Эко больно ранили Люинь. Она знала, что он прав. Отсутствие веры – вот в чем была ее проблема. Она не могла целиком полностью отождествить себя ни с той, ни с другой стороной. Живя на Земле, она тосковала по дому, а теперь, оказавшись дома, скучала по Земле. В этом была ее проблема и проблема всех в ее группе.
– Почему вам так интересно то, о чем я думаю? – спросила она.
– Потому что мне хочется тебя понять.
Люинь стала думать над ответом, но вдруг заметила кнопку на лямке рюкзака Эко – кнопка горела зеленым огоньком. Работала видеокамера.
Люинь мгновенно поняла, что ее обманули. У нее заныло сердце, глаза заволокло слезами. Ей изначально совсем не хотелось говорить с Эко, но она ослабила оборону. Всё, что она ему наговорила, шло из ее сердца, а он всего-навсего старался снять видео.
– А я не хочу, чтобы ты меня понимал. Такое тебе в голову не приходило?
Ее слова прозвучали грубо, но куда более грубо было то, что себе позволил Эко. Да какое право он имел «понимать» ее? Он сыпал острыми критическими замечаниями, ему нравилось забираться в сознание персонажей, он словно бы разгадывал интеллектуальную загадку. Но чего бы ему хватило для того, чтобы понять ее и ее друзей? Как он мог почувствовать их боль, от которой разрывалось сердце, как мог ощутить их юношеское волнение, их искреннее смятение, их жажду ответов – жажду, возникшую на почве жизни в двух мирах? Даже если он вправду этого хотел, сколько из этого он действительно мог понять и ощутить?
Эко вдруг переместился на другой берег. Всё, о чем он говорил, было верно, но ее боли он не почувствовал. Наблюдатель никогда не страдал так же, как объект наблюдения. Все проблемы в жизни были проблемами объекта. Как только ты начинал наблюдать, у тебя не оставалось проблем.
– Тебе интересно смотреть, как кто-то теряет веру?
Слезы залили глаза Люинь, но она их сдержала.
Она отвернулась и побежала прочь. Эко остался в парке. Он стоял и провожал девушку взглядом.
Когда Люинь проснулась, была ночь. Не вставая с постели, она принялась проигрывать в уме сегодняшние события. Она всё еще была очень взволнована. Перед ее глазами стояли парк и дорожка.
Она спрашивала себя, почему же она так чувствительна к разговорам о сравнении двух миров – вплоть до того, что в поисках общего между Марсом и Землей она уже не могла жить обычной жизнью. Люди наделены способностью адаптироваться. Если бы только ей удалось приспособиться к различиям в общественном порядке, с ней всё стало бы хорошо.
Но это было бы неправильно. Она не могла выразить словами боль в своем сердце, которая подталкивала ее к раздумьям о расхождениях между двумя планетами, которые заключались не только в различиях общественных институтов и порядков, а в диаметральной разнице философий.