На Земле все твердили ей о том, что они свободны и гордятся такой свободой. Люинь экспериментировала с их свободой и знала, что эти люди правы. Ей полюбилось это чувство отсутствия привязи, этого вольного плавания по течению. Но еще она помнила о том, что в детстве, когда она училась в марсианской школе, им говорили, что свободны только марсиане. Быть свободными от обеспечения основных жизненных потребностей, возможность открыть собственную мастерскую – это означало, что им не нужно было продавать свою творческую свободу за деньги. Учителя говорили Люинь, что когда человеку приходится продавать свои мысли за деньги, чтобы купить хлеба, то этот человек обречен стать рабом борьбы за существование, и что такого творца будут представлять не его произведения, а воля денег и торговли. Только на Марсе человечество было свободным. Люинь помнила картину Жана-Леона Жерома[9] «Невольничий рынок». Это полотно оставило у нее столь неизгладимое впечатление, что довольно долго на Земле Люинь не осмеливалась продавать свое творчество через Сеть.
Теперь, успев пожить на обеих планетах, она не была уверена в том, какие цепи тяжелее: цепи той системы, которая давала всем и каждому не больше и не меньше того, в чем они нуждались, или цепи бедности, рожденной борьбой за выживание. Но Люинь знала, что все люди любят свободу, и чем больше было различий в их образе жизни, тем сильнее проглядывала фундаментальная общность.
Свобода! Жизнь – это искусство, а природа искусства – свобода.
Люинь вдруг услышала голос мастери – нежный, наполненный страстью голос. Эти слова мама сказала ей, когда ей было всего пять лет.
Сердце Люинь растаяло. Мама всегда поощряла ее, брала ее с собой на все творческие мероприятия. Люинь вспомнила себя в розовом платье, на руках у мамы, а мама смеялась и говорила с друзьями в кабинете. Солнечный свет лился в окна, словно водопад, струился по книгам, заливал все взволнованные лица взрослых. Одни из них громко говорили, другие внимательно слушали. И во всех них Люинь виделась неудержимость – даже в том, как были изогнуты брови матери, которая говорила ей о свободе и смеялась, Люинь тогда почувствовала, что попала в другой мир, мир, в котором она счастлива.
«Ты рождена со Светом, моя милая. Самое твое рождение было чудесным актом искусства».
Четырехлетняя Люинь была слишком мала, чтобы понять, что это на самом деле означает. Она сидела у матери на руках и смотрела в ее улыбающиеся глаза. Она понимала только, что ее любят, и от этого была полна счастья и гордости.
Мало-помалу к Люинь возвращались воспоминания. Ярко освещенные фрагменты и эпизоды – они не складывались в цельный сюжет. Они лежали и дремали на дне океана, которым был ее разум, а этого дна много лет не касался свет. При этом воспоминания никуда не девались. По мере того как Люинь осторожно прикасалась к ним, лед таял дюйм за дюймом и по океану катили волны.
В окно струился белый, чистый свет луны. Казалось, кровать Люинь, стоящая рядом с окном, сливается с этим светом. Снаружи окно занавешивал плющ, словно живая штора. Окно походило на ночную морскую раковину, а лунный свет был сиянием ангела.
Люинь захотелось снова увидеть кабинет родителей.
Вскочив с кровати, она оделась, тихо прошла по коридорам и вошла в кабинет.
Комната была столь же стерильно чиста, как в прошлый раз, только букет лилий исчез.
Кабинет был похож на пустую сцену, а ночь была подобна пьесе без актеров. Люинь медленно вышла на середину сцены и пошла вдоль стены. Двигаясь вдоль книжных шкафов, она произносила беззвучный монолог:
«Мама, папа, вы меня слышите? Я до сих пор помню всё, что вы мне говорили. Я побывала на Земле, я научилась ходить сама; я многое умею, а думала, что всё забыла. Я помню, помню».
Никто ей не ответил.
Она вернулась к краю полукруглого столика, под которым в прошлый раз на полу лежали лилии. На месте букета ничего не было – ни статуэтки, ни украшения, ни потайной дверцы.
Но Люинь увидела две строчки. Она наклонилась. Серебристый лунный свет озарял участок пола ближе к стене, и в этом свете были отчетливо видны буквы, вырезанные, по всей видимости, перочинным ножом. Люинь напрягла зрение и стала рассматривать написанное вблизи. В первой строке было девять символов, а во второй – тринадцать. Это было сочетание букв и цифр.
Люинь затаила дыхание. Это было необходимое число знаков имени пользователя и пароля для доступа к файлам личного пространства.
Люинь вскочила и взяла с полки ручку и лист бумаги. Встав на колени, она аккуратно скопировала знаки, один за другим. После этого она подбежала к ближайшему терминалу и, введя свой логин, вошла в собственное личное пространство. Оказавшись там, она стала просматривать историю использования скопированного ею имени пользователя.
Это был логин ее матери. Люинь ввела его, затем ввела пароль и стала ждать. На экране возникла комната, изображение было расплывчатым. Значит, его нужно было просматривать в режиме полной достоверности.
Люинь сходила за специальными очками. В личном пространстве можно было просматривать файлы в режиме 2D или 3D. Режим 2D больше годился для работы в поисковых системах, но режим 3D позволял получить более сильное впечатление. В личных пространствах и при просмотре произведений искусства чаще пользовались 3D. В полностью достоверном пространстве скульптуру и кинофильмы показывали в виде голографических записей, а электронные дневники можно было читать в виде книг, слушать голосовые записи или даже что-то высекать на имитации камня – как бы на века.
Архивированное личное пространство матери Люинь выглядело как комната с каменными стенами. Это помещение совсем не походило на комнаты с прозрачными стенами на Марсе и на сферические пространства, популярные на Земле. Комната словно бы находилась в одном из старинных европейских зданий, которые довелось повидать Люинь. Это был прямоугольный зал с гранитными стенами, росписью на потолке и лепными ангелами на стенах со всех сторон. Помещение было не слишком велико, но между колоннами светились окна – высокие, от пола до потолка. На устланном ковром полу стояло множество пьедесталов и стеклянных витрин с голограммами скульптурных работ матери Люинь. Всё это пространство излучало атмосферу чужого и далекого прошлого.
У Люинь часто забилось сердце. Это были воспоминания ее матери.
Она медленно пошла по трехмерному залу, нежно и бережно прикасаясь рукой к душе, запечатленной в каждой скульптуре. Замершие в неподвижности фигуры людей поворачивались, тянулись к небу, они словно мучительно стремились к чему-то недостижимому. Имитированные лучи лились в зал сквозь высокие окна, омывали статуи светом, и от этого скульптуры казались персонажами какой-то трагедии, полной обреченности.
Люинь взяла в руки вазу с тонким горлышком и широкой нижней частью. Казалось, это предмет из древнего Египта или артефакт цивилизации майя.
Внимательно осмотрев вазу, Люинь поняла, что это – страница из дневника матери. На боку вазы были выцарапаны крошечные буквы.
Люинь – ангел, приносящий свет.
Люинь впустила в себя эти слова, словно поглотила их.
Порой тебе кажется, что твоя жизнь вся целиком просчитана, но тут появляется луч света и заставляет тебя сомневаться во всём. Нам не под силу когда-либо постичь жизнь, а ее понимание – это непрерывный процесс самоотражения. Только соединяться. Разговор – это душа.
Не важно, что произойдет. Важен его приход. Наш учитель! Год, когда я родила Люинь, навсегда останется особенным в анналах Марса.
Люинь попыталась вспомнить. Что же произошло восемнадцать лет назад? И кто он такой – этот учитель?
Сердце ее билось так часто и громко, что, казалось, виртуальный зал сотрясается в такт. Никаких дальнейших объяснений этой дневниковой записи ее матери она не нашла. Люинь осмотрела всё, что находилось около вазы, и обнаружила фарфоровую пиалу и тарелку. Оба эти предмета были покрыты крошечными буквами, похожими на рябь на воде, на которой пролетела стрекоза.
Ей хотелось прочесть все страницы дневника матери очень внимательно. Люинь инстинктивно чувствовала, что вплотную подошла к какой-то великой тайне, о которой прежде не ведала.
Но тут она услышала шум где-то совсем рядом с залом и поняла, что в личное пространство ее матери, в эту виртуальную галерею, вошел кто-то еще. Люинь поспешно поставила тарелку на столик и поспешила выйти.
Башня
Эко никак не ожидал, что встретит здесь Люинь.
Он оказался на широкой виртуальной площади и не знал, куда идти. В это самое мгновение Люинь вышла из-за серой двери сбоку от площади. Ее красное платье ярким пятном выделялось на фоне серой каменной стены.
Эко не имел понятия, где оказался. Он попал сюда по ссылке, найденной в дневнике Давоски.
Мы часто приходим сюда, чтобы обменяться воззрениями, чтобы перебросить мосты через расстояния. Чудесные времена.
Эко обратил внимание на то, что слово «сюда» набрано немного другим цветом, и прикоснулся к этому слову. В следующий миг мир вокруг него изменился.
Он оказался в центре просторной прямоугольной площади, замощенной гигантскими каменными плитами. К сторонам прямоугольника примыкали каменные здания, вдоль фасадов которых тянулись открытые галереи с большими статуями. Площадь была безлюдна, хотя в самой ее середине находился фонтан – правда, воды в нем не было. Здания, имевшие четко очерченные края и острые углы, торжественно возвышались над площадью. По углам площади стояли четыре башни – казалось, они наблюдают за этим пространством, словно божества-хранители. Под их взглядами Эко сразу почувствовал себя одиноким и ничтожным.
В одном конце площади имелся узкий проход между зданиями, а на противоположной стороне стояла постройка, похожая на готический собор, с узким фасадом, сводчатой крышей, высокими запертыми дверями и стройными шпилями, взмывавшими ввысь подобно незачехленным мечам. Эко пошел к собору, но оглянулся, и тут его внимание привлек свет с противоположной стороны площади – там, где был проход между зданиями. Казалось, свет стал ярче. На полпути до собора Эко передумал и пошел в обратную сторону.