Медленно, шаг за шагом, она стала приближаться к себе, исполняющей танец, и оказалась так близко, что могла бы дотронуться до себя. Ей очень хотелось это сделать, но она всё же себя одернула, понимая, что на самом деле это не она, а только ее изображение.
В этой драме главным героем была публика. Хотя все в зале наблюдали за ней, танцующей, Люинь понимала, что она, смотрящая запись, важнее. Она наблюдала за другой собой. Эта, другая она, себя не видела – видела та, что наблюдала. «Наверное, та, другая я, танцую, чтобы наблюдающая я это видела». Она была подобна прозрачной душе и находилась со всеми, кто стоял вокруг сцены, кто смотрел на выступление, пока не умолкла музыка. Люинь утешилась. Хотя бы один раз, во время репетиции, ее выступление было полным, от начала до конца.
Люинь сняла очки. Эко сел на краешек ее кровати и спокойно посмотрел на нее. Люинь не сразу привыкла к яркому свету.
– Ну, понравилось?
– Просто чудесно. Спасибо тебе. Правда, спасибо.
Эко улыбнулся:
– Не за что. Я рад, что тебе понравилось.
– Никогда не видела себя такой.
– Я тоже.
Оба потом какое-то время молчали.
Эко вспомнил, как Теон говорил с ним о Люинь на борту «Марземли». Он тогда намекнул, что документальный фильм о Марсе очень украсил бы романтический фрагмент с участием Люинь. Чтобы ближе к концу было показано расставание влюбленных в сочетании с показом истинной натуры девушки. Ее красивое, озаренное любовью и предстоящей разлукой лицо, ее прозрачное платье – всё это гарантировало бы успешные продажи фильма в Сети. Фильм обречен был мгновенно стать классикой.
Эко не удалось выполнить наставления Теона. Но тем не менее он сумел сделать так, что в итоге Люинь призналась, что он ей нравится. Эко не стал ей ничего этого рассказывать, но был ужасно рад, что успел показать ей и подарить ей запись, которой она станет дорожить.
А Люинь думала о памяти. В последние дни, поправляясь после операции, она была слаба, но теперь ощутила вспышку силы. Она начала по-другому воспринимать значение памяти. Ей многие говорили, что, имея фильм, в котором она снята, она будет владеть прошлым. Она могла в любое время смотреть этот фильм, изучать его, запоминать, жить внутри него. Когда-то она верила, что память – это способ возвращения в прошлое.
Но сегодня, глядя на свое голографическое изображение, она вдруг осознала, что смысл памяти в том, чтобы уметь отключать прошлое. Как только ее память получила нечто осязаемое, она могла продолжать жить, будучи другим человеком, и не переживать о случившихся переменах, о потере прошлого, об отрицании собственного «вчера». Ее бывшая сущность нашла для себя отдельное существование, а она обрела свободу и могла идти свой дорогой.
Эко и Люинь смотрели друг на друга. Ни он, ни она не могли придумать, как выразить свои мысли. Потому они молчали.
А потом Эко улыбнулся:
– Тут есть все кадры, на которых я заснял тебя. Ничто из этого я не увожу с собой. Так что можешь не переживать.
Люинь не совсем поняла, что он имеет в виду – о чем ей не стоит переживать. Но глядя на Эко, она видела в его глазах искренность. И она улыбнулась в ответ.
Потом они немного поболтали о всемирной выставке. Разговор получился дружелюбный, но не слишком серьезный. Длинные ресницы Люинь казались особенно темными на фоне бледной кожи, а курчавые волосы Эко нависали на лоб, и от этого его глубоко посаженные глаза выглядели более раскосыми и совсем черными.
– Ты улетаешь завтра рано утром? – спросила Люинь.
– Да. Ближе к вечеру мне нужно присутствовать на пресс-конференции, а потом на банкете, так что… Вряд ли мне удастся навестить тебя еще раз.
– Счастливого пути!
– Мы сможем оставаться на связи после моего возвращения на Землю?
– Не знаю, – ответила Люинь. – Дедушка мне сказал, что вопрос об условиях межпланетной связи всё еще обсуждается.
Они попрощались, не сказав ни слова о том, что, быть может, больше никогда не увидятся. Утро было теплым и ясным, им обоим не хотелось разрушать это тепло. С порога палаты Эко кивнул Люинь. Она проводила его взглядом, а он размашистым решительным шагом ушел по коридору – будто корабль, отправившийся в бушующее море.
На следующее утро Люинь в инвалидной коляске добралась до обзорной площадки, чтобы посмотреть на отбытие делегации землян. Туда ее привез Руди. Он сел рядом с сестрой при свете разгорающейся зари.
Лучи солнца в это время лежали почти параллельно поверхности планеты, и на красную почву ложились резкие тени. Половина поверхности Марса была темно-коричневой, а другая половина – ярко-золотистой. Прямые концы теней дюйм за дюймом скользили по шершавым камням. Казалось, кто-то оттягивает назад покрывало, чтобы обнажить скульптуры. Вдалеке ярко сверкали склоны скал и гор.
Эта мирная картина была так хороша, что брат с сестрой какое-то время молчали.
Но вот наконец молчание нарушила Люинь.
– Как закончились переговоры?
Руди негромко рассмеялся:
– Очень благоприятно для нас.
– Как именно?
– Ну, во-первых, здесь остаются два инженера-гидравлика. Они обучат нас технологии шлюзовых перемычек. А нам… нам не пришлось много отдать землянам.
– Они не стали требовать двигатели, работающие с помощью управляемого ядерного синтеза?
– Нет. Они от этого отказались.
– Почему?
Руди лукаво усмехнулся:
– Потому что наша методика ядерного синтеза требует продвинутых технологий для утилизации отходов и обработки морской воды. На Земле ядерная энергетика наиболее развита в Европе, а наилучшими технологиями обработки морской воды владеют американцы. Ни те, ни другие друг с другом делиться наработками не хотят – опасаются за свои прибыли в будущем. Если бы захотели с нами сотрудничать китайцы и русские, у них всё могло бы получиться, но они терпеть не могут друг друга… Делегаты из небольших стран особенно сильно не хотят, чтобы двигатели на основе управляемого ядерного синтеза достались крупным государствам – они опасаются, как бы это не стало угрозой для них. И в итоге вся делегация отказалась от этого запроса.
– И что же они попросили вместо этого?
– Две технологии: документацию по конструкции стен в нашем Большом Театре с применением магнитного поля и по устройству и оборудованию наших туннельных поездов. За туннельными поездами земляне уже какое-то время охотились, о них говорили и во время двух последних раундов переговоров. На Земле полным полно небоскребов, а перемещение между ними с помощью туннельных поездов стало бы гораздо эффективнее, чем с помощью самолетов и автомобилей. Что касается устройства стен в театре, то это стало результатом моих личных контактов с человеком по имени Теон.
– Теон? – переспросила Люинь и словно бы что-то для себя уяснила. – Значит, его визит в театр в тот день…
– Да, – кивнул Руди, очень довольный собой. – Это я организовал. – Понимаешь, хотя я не думаю, что война – это так уж ужасно, дедушка против войны, поэтому мне пришлось кое-что придумать. Но я сам удивился, что всё получилось. Теон более влиятелен, чем я думал. Я чуть было не недооценил его – посчитал, что он просто из разряда развлекателей, но такое впечатление, что экономический кризис на Земле во многом связан с ним. Как бы то ни было, мы практически по-хулигански заключили с ним сделку насчет театра вместо управляемого ядерного синтеза.
Люинь задумалась и немного погодя спросила:
– А что думает дядя Хуан?
– Пока что ему придется придержать свои планы насчет войны. – Руди загадочно улыбнулся. – Но, как тебе известно, в делах внешней политики… Ладно, замнем этот вопрос.
Руди был не в форме, как во время пребывания на Марсе делегации землян, а в простой хлопковой рубашке. Он держал руки на коленях и притоптывал ногой, словно бы в такт какой-то безмолвной музыке.
Люинь ощущала возникшее между ней и братом расстояние. Руди перестал быть тем мальчиком, которого она хорошо знала, а она уже не была знакомой ему девочкой. Люинь не могла понять, не стало ли это ощущение дистанции самой большой потерей за время ее скитальческой жизни на Земле. Руди явно всецело принадлежал политике, а Люинь не знала, где ее дом.
В это самое время Эко застегнул пряжку ремня безопасности, сидя в кресле шаттла. За бортом каменистая ровная поверхность Марса отражала солнечные лучи. Кратеры и камни тянулись до самого горизонта. По одну сторону от шаттла изящный переход соединял его фюзеляж с Марс-Сити. Переход состоял из нескольких изогнутых секций, изготовленных из пригнанных одна к другой металлических ферм, обрамленных стеклами, сияющими на солнце. Шаттл-порт был чудом, состоящим из всевозможных невероятно точных механических устройств. Крытые переходы тянулись во всех направлениях, повсюду на поле в безмолвной дремоте стояли воздушные и космические суда.
Шаттл отсоединился от перехода и приступил к рулению. Вскоре он взлетел, и последняя связь между ним и городом оборвалась.
Эко бросил последний взгляд на терминал. В иллюминатор он увидел Джанет Брук. Она пришла не с официальной группой марсиан, а сама по себе. Она была в просторном белом платье – возможно, это было то самое платье, которое она надела, десять лет назад провожая Артура Давоски.
Эко попытался себе представить, о чем думал, что чувствовал в те мгновения его учитель. Возможно, он, как и Эко, сидел у иллюминатора, махал рукой Джанет и думал о том, как прилетит на Марс в следующий раз. Может быть, Давоски был полон амбиционных мечтаний, как сейчас Эко. И может быть, Эко, как и его учитель, никогда не возвратится на Марс. Он начал понимать те сложные чувства, которые его учитель питал к этой планете. И чем сильнее им овладевало отчаяние из-за того, что он никогда не сможет сюда вернуться, тем сильнее ему хотелось надеяться на возвращение.
Джанет помогла ему упокоить память об учителе. После этого Эко ни разу не заходил в центральный архив. Он не знал, в каком состоянии пребывает мем-тело его учителя. Может быть, он, как Ронен, с радостью несет вечную стражу в башне мудрости. Может быть, ему даже удавалось время от времени поговорить с Джанет. Эко не сужден