– Безусловно. Любой всегда становится частицей учебника истории.
Рейни подвез Люинь к самому краю обзорной площадки. Наступила ночь. Под звездным небом для них открылась картина громадной равнины, протянувшейся на тысячи километров во все стороны. Горы и долины на Марсе были более величественны, чем на Земле, склоны гор – круче, вершины – острее. Как Марс-Сити и небо над ним, весь марсианский пейзаж был прост и бесхитростен.
История, которую писал Рейни, была экспериментом.
Существовало немало подходов к историографии. Летописи по годам, биографии выдающихся деятелей, повествования о событиях. Но то, над чем трудился Рейни, не было ни тем, ни другим, ни третьим. Он не знал, как назвать свое произведение – возможно, подошло бы название «История миров». В его истории не фигурировали годы, даты или события. Фигурировали отвлеченные слова и фразы. Рейни не стремился к «объективности» за счет использования колоссального нагромождения цифровых данных, он не считал, что отдельные личности дадут ответы на волнующие его вопросы. Он надеялся применить логику, чтобы соединить людей и события в истинной драме. Актеры исполняли свои роли непреднамеренно, но неожиданно вписывались в сюжет.
Сейчас он работал над историей свободы. Он уже написал истории творения и общения, а теперь решил сосредоточиться на свободе.
К собственной стране у него было сложное отношение. События десятилетней давности оставили неизгладимый след в его сердце. Но он понимал, что основатели его страны не намеревались сотворить автоматизированную машину. Они поставили на карту собственную жизнь, отказались от поставок с Земли, порвали все связи с этой планетой, искали независимости, духовной общности и интеллектуального процветания ради единственного понятия – ради свободы. Без поддержки этой убежденности столь малое число людей ни за что не победило бы более многочисленных врагов. Сегодняшняя марсианская республика была полна недостатков, но изначальная надежда была чиста.
Рейни очень много читал и писал. Работа в больнице у него не отнимала слишком много времени, он занимался научными исследованиями в области неврологии и не был клиницистом, занятым на полный рабочий день. Он отвечал за исследования нервной системы и биомеханики, а также за разработку новых инструментов для обследований. При этом он не был приписан ни к какой конкретной лаборатории, не руководил научной группой, не получил общественного финансирования для своих проектов. Собственная стипендия не позволяла ему затевать какие-либо грандиозные проекты. Его обособленное существование и ограниченные ресурсы имели как плюсы, так и минусы. С одной стороны, он лишился возможности продвинуться по карьерной лестнице, но с другой стороны, он, исполняя свои официальные обязанности, имел массу свободного времени. Поэтому каждый день он много гулял, читал и писал свои исторические труды.
Путь от его квартиры до больницы на туннельном поезде отнимал примерно одну минуту, но Рейни предпочитал каждый день проходить пешком три километра, по дороге задерживаясь в парках, где он усаживался на скамейку и любовался деревьями. В парках было много пышной растительности, и Рейни предпочитал в одиночестве восхищаться чудесами природы. Не то чтобы он намеренно держался обособленно от других людей, но дружил он мало с кем. Он не слишком много размышлял об этом. Просто ему не хотелось столкнуться с неизбежной горечью, возникавшей при близких отношениях.
Писательство приносило ему огромное удовольствие и позволяло с легкостью переживать горькие мгновения. Со временем этот труд стал для него опорой. Только погружаясь в сложнейший лабиринт исторических документов, он мог спокойно переносить одинокие дни, посвящая себя делу и обретая уверенность в себе.
Рейни нравилось играть со словами. Он брал слова из жизни, переносил их на бумагу и выстраивал вокруг них драму с героями. Слова и их перемещения привносили изменения в жизнь. Привычка размышлять именно так развилась у Рейни в детстве. А в детстве у него был конструктор со словами, написанными на блоках, и это сильно на него повлияло. Он был одиноким ребенком, и этот конструктор давал ему бесконечные возможности для общения, он его утешал.
Отец Рейни был ветераном войны. Рейни стал его единственным ребенком, родившимся в седьмом году после окончания войны. Мать Рейни ушла от них, когда сыну было четыре года. Мальчик не мог вспомнить ее лица – даже во сне. Его отец был человеком щедрым и добрым, и жаловаться Рейни ни на что не приходилось. Отец говорил трехлетнему Рейни о том, что расстояние между событиями не похоже на расстояние между людьми. На карте событий все точки находились на равном расстоянии друг от друга. Отец расставлял на столе металлические тарелки, как корабли на поле боя, и что-то тихо напевал себе под нос в сумерках. Позднее отец всё реже о чем-то рассказывал сыну. Расставание родителей Рейни было одним из многих в то время. За тоской пришел пристальный взгляд, а этот взгляд сменился абстрактной музыкальной строкой, где нотами служили звезды.
Самое большое влияние на маленького Рейни оказал тот самый конструктор. Он часами сидел на гладком полу в кухне, строил замки, звездолеты – что хотел. Детали конструктора имели разную форму, и соединить их можно было по-всякому. На каждой детали имелось какое-то слово, и это, по идее, должно было привить ребенку ранний интерес к грамотности. С двух лет до одиннадцати эти слова на блоках конструктора были неизменными спутниками Рейни. Он был потрясен тем, как слова поддерживали друг друга. Слово «отвага» было нанесено на тонкую длинную планку, очень изящную на вид. Эту планку можно было соединить со словом «чистота» и построить маленькую башню. Но когда он хотел построить башню побольше, оказывалось, что нужно положить «отвагу» в самый низ, иначе бы это слово мешало остальным блокам, другим словам. Рейни рассматривал очертания слов, пробовал разные сочетания, различное применение. Для ребенка это был просто чудесный, всепоглощающий процесс. Конструктору Рейни уделял почти столько же внимания, сколько школе и семье.
Занятия с конструктором превратились в независимую игру с отвлеченными понятиями. Даже повзрослев, Рейни периодически мысленно представлял себе детали со словами. К примеру, слушая лекцию, он представлял себе на сцене город, от которого тянулся шест согласия, а на этом шесте висели всевозможные насмешки, задача которых была в том, чтобы скрыть лохмотья паники внутри города и беспорядочные груды разрозненных знаний.
Когда Рейни стал старше, игры его разума сменились более глубокими раздумьями. Он стал размышлять о том, как записать и пересказать опыт своей страны, то, как она стала такой. Он думал об устных историях, о применении графиков и цифр для анализа и сравнения, о записи всех подробностей год за годом. Но в итоге он выбрал слова. По его мнению, только сосредоточившись на словах, можно было ясно увидеть борьбу и выбор каждого конкретного человека.
Можно ли, в принципе, написать историю – это был вопрос, по поводу которого Рейни свое суждение придерживал. Он знал, что любая написанная история зависит от того, чей взгляд в ней превалирует. Взгляд определял голос. Глаза руководили губами.
В книгах история всегда в чем-то походила на воду. Для тех, кто верил в линейную прогрессию, история была бурной, непрерывно текущей рекой – так, словно конечная точка будущего человечества определялась божественной волей. По их мнению, Марс представлял собой разновидность чистого социализма, беспрецедентного в истории человечества. Это был неизбежный результат революции на определенном уровне научного и технического развития, первая реализация утопизма, яркий, острый наконечник стрелы времени.
Но для других, придерживающихся точки зрения о циклическом развитии истории, она представляла собой нечто наподобие прекрасного фонтана. Грандиозный внешний вид этого фонтана прятал внутреннюю пустоту. Потоки воды взлетали в воздух только для того, чтобы возвратиться в фонтан, и одна и та же история попросту повторялась без конца. По мнению этих людей, история Марса была всего лишь возвратом сюжета, который прежде повторялся бесчисленное число раз: исследование новой территории, развитие, независимость, политическая консолидация. Всякий раз те, кто развивал новый мир, поднимали бунт, и всякий раз бывшие бунтовщики становились новыми угнетателями.
Были и другие – эти склонялись к нигилизму. Для них история была всего лишь легкой тенью реальности. Реальность представляла собой глубокое и обширное море. Нам была видна только пена на его поверхности, а невидимые подробности образовывали бурные водовороты в глубине, под волнами. Эти люди считали, что исторические события чаще всего случайны, непредвиденны, неожиданны. Они не верили в ретроспективные объяснения более поздних поколений. С их точки зрения, человек по фамилии Слоун совершил оппортунистическое убийство в непредсказуемый момент времени, а те, кто впоследствии повествовал об этом, решили рассказать историю про дальновидный план, осуществлению которого предшествовали годы подготовки, а в подоплеке лежала историческая необходимость.
И, наконец, существовали те, кто верил в закон джунглей. Для них история была всего лишь результатом столкновения между мощными пересекающимися подводными течениями. В борьбе за выживание сохранялись сильнейшие, а слабые исчезали. Эти люди верили в истинность истории, но отрицали высшие цели, целесообразность, регулярность. Для них существовала только конкуренция одной силы с другой, и это никак не было связано ни с философией, ни с социальными системами. Когда собственная военная мощь Марса возросла настолько, что превзошла военную мощь Земли, вспыхнула война. Сила определила исход.
Невзирая на форму истины, Рейни верил, что обособленной капле воды очень трудно объяснить, что такое вообще вода.
Рейни любил читать. Главным преимуществом чтения была помощь одинокому человеку не чувствовать себя одиноким.