В каком-то смысле одинокая жизнь Рейни не привела его к депрессии как раз потому, что, изучая историю, он видел в других историках собственную тень. Нет, он не имел в виду схоластически обученных классических историков, которые записывали деяния человечества ряди прославления единого Бога или сонма божеств. Он также не имел в виду поколения бардов, начиная с Гомера и заканчивая современными романистами, услаждавшими читателей романтическими эпопеями. Скорее, он отождествлял себя с рядом историков Древнего Китая, которые писали с единственной точки зрения. Они были одиноки и разочарованы, серьезны и объективны, но их писания были наполнены следами их индивидуального, уникального сознания.
Люинь тоже обожала чтение. Для нее в чтении было и одиночество, и его отсутствие.
Еще в детстве Люинь поняла, что ее имя будет навсегда связано с историей страны из-за кровного родства с дедом. Но она тогда не понимала, чем станет эта связь – честью или тяжкой ношей. Когда она читала в книгах истории о других принцессах, она видела, что они были более решительны, наделены целеустремленностью и жизнь у них была более радостная.
К примеру, Люинь читала про Гайде, невольницу графа Монте-Кристо. Ее отец был великим героем, и, несмотря на жестокость иностранных захватчиков и предательство трусов, ничто не смогло затмить вечную славу ее отца. Читала Люинь и о дочери Суллы. Римский диктатор был глуп и бесстыден, он жестоко эксплуатировал рабов. А вот вождь повстанцев, наоборот, был воплощением отваги и справедливости, поэтому дочь Суллы без растерянности встала на сторону бунтовщиков, восставших против тирана. Но о чем бы ни шла речь в рассказах об этих принцессах – о неослабевающей, непоколебимой вере или о непримиримом мятеже, эти девушки были страстными и решительными, и, конечно же, производили на Люинь сильное впечатление. Она даже могла представить написанные ими строки: «Отец, сколь ни трудна дорога впереди, моя любовь к тебе никогда не угаснет…», «Нет, тиран, сколь ни трудна дорога впереди, я убью тебя».
Но сама она не могла жить ни так, ни иначе. В отличие от принцесс древности, она жила на реальном Марсе в двадцать втором столетии. Люинь не была уверена в том, что представляет собой окружающий ее мир, и не могла понять, как к нему относиться. Эти чувства делали ее одинокой.
Она не сомневалась в том, что ее растерянный и озадаченный вид никого не обрадует, ни у кого не вызовет восхищения, но ей хотелось быть верной истине, и именно поэтому ее отношение к действительности не было четким и ясным.
Но хотя жизнь принцесс из книжек не находила в ней отклика, всё же ее сознание отражалось в повествования некоторых путешественников.
«На первых порах пустыня – только пустота и безмолвие, но это потому, что она не открывается первому встречному. Ведь и в наших краях любая деревушка таит свою жизнь от стороннего глаза. И если не оставить ради нее весь мир, не сжиться с ее исконными обычаями, нравами и распрями, никогда не поймешь, что она для тех, кому она – родина»[19].
Только покинув Марс, Люинь поняла, что значит родина, и именно из-за этого ее родина скрылась от нее. Теперь она понимала, что обладала Марсом только в детстве.
Тогда она жила одной и той же жизнью день за днем и не знала, как можно иначе рассказать о том, что ее окружает. Она была погружена в обычаи своей родины, безжалостной к своим соперникам, постоянной в своих привязанностях, с радостью посылавшей куда подальше всю остальную Вселенную. Тогда и только тогда ее родина была ее родиной.
Люинь читала между строк чувства этого писателя. Когда Сент-Экзюпери писал эти фразы, его судьба скитальца уже была предопределена.
Люинь закрыла книгу и посмотрела на оранжево-синюю обложку.
«Ветер, песок и звезды». Антуан де Сент-Экзюпери.
Эти слова включали в себя все сокровища Марса.
Хрусталь
Когда в палату вошла Джиэль, Люинь проворно убрала рукопись доктора Рейни под одеяло и взяла с тумбочки альбом с репродукциями картин. Она не хотела, чтобы Джиэль спрашивала, что она читает. Не то чтобы она считала, что это надо скрывать – просто не знала, как это объяснить подружке.
Джиэль, как обычно, была весела и разговорчива. Она сияла, как восходящее солнышко.
– Как ты себя чувствуешь?
– Неплохо, – ответила Люинь.
– Ходить можешь уже?
– Немного.
Люинь заметила, что Джиэль разочаровал ее ответ. На самом деле, находиться в больнице ей уже не было нужды. Рейни сказал, что сломанные кости срастаются хорошо и что ей можно безопасно восстанавливаться дома. Но ей не хотелось выписываться. У нее еще осталось столько вопросов к Рейни, и вдобавок ей очень нравилось читать старые книги на закате на обзорной площадке. Она знала, что дома у нее такой спокойной обстановки не будет.
Джиэль не выдержала:
– Неужели тебя не радует то, что вот-вот откроется Творческая Ярмарка? Предварительные просмотры уже на следующей неделе. Я-то думала, что ты уже выпишешься из больницы, вот и включила тебя в нашу команду: ты, я, Дэниел и Пьер.
Слова Джиэль вернули Люинь к недавнему разговору с доктором Рейни, и ее тут же захлестнул шквал воспоминаний.
– Что такое? – всполошилась Джиэль, заметив рассеянный взгляд подруги. – Ты забыла про Творческую Ярмарку?
– О нет, не забыла, конечно, – покачала головой Люинь. – Как я могла забыть?
Джиэль скороговоркой принялась излагать свои планы, но Люинь слушала ее вполуха.
– Вот прямо только что мы решили, как назвать команду. Каждый вечер будем встречаться на Площади Взаимообмена и обсуждать планы. Ах да, еще у каждой команды должен быть свой флаг, и Лили придумала флаг для нас… И я подумала… А потом Дэниэл сказал… Через несколько дней, когда у тебя станет еще лучше с ногой, ты должна присоединиться к нашим разговорам о планировании. Мы разговариваем, пьем чай и немного едим.
Наполненные волнением слова Джиэль влетали в одно ухо Люинь, а из другого вылетали. Ярмарка ее совершенно не интересовала. Она не могла не вспомнить о том, как всё это виделось ей с Земли: авторитарный режим, использующий образование для укрепления своей власти. Но ничего этого она объяснить Джиэль не могла.
Люинь вздохнула. Восторженные высказывания Джиэль еще сильнее осложнили ее чувства. Ее подруга уселась на подоконник и продолжала сыпать подробностями подготовки к презентации. Силуэт Джиэль резко вырисовывался на фоне залитого солнцем окна. Пухлыми руками она опиралась о подоконник, выбившиеся пряди волос колыхались под легким ветерком. Солнечный свет образовывал гало вокруг головы девушки. А Люинь вдруг резко ощутила усталость. Воспоминания о Земле, похоже, превратились у нее в дурную привычку: она сомневалась абсолютно во всём, не могла расслабиться и прогнать напряжение.
Злясь на себя, она покачала головой.
– А что вы собираетесь презентовать на конкурсе?
– Новый наряд!
– Какой наряд?
– Снова из ткани Пьера, само собой. Один из вариантов разработанного им материала наделен фотоэлектрическими свойствами, примерно, как наши крыши. Хочу посмотреть, сможем ли мы сконструировать одежду, которая будет вырабатывать электрический ток. Дэниел в ладах с электроникой. Он говорит, что сможет вплести в ткань проводочки, с помощью которых электричество будет выводиться из ткани наружу. Я отвечаю за общий дизайн. Наряд будет не такой легкий, как твое предыдущее платье, но мы сможем изготовить нечто утилитарное, вроде брони. Будет выглядеть очень благородно.
Люинь кивнула.
– Звучит просто фантастически.
– Еще бы. Мы с Дэниелом уже подготовили выкройку и электрическую схему. Если бы Пьер сейчас не торчал в больнице, мы бы уже начали испытания.
– А что стряслось с Пьером?
– Его дедушка заболел. Пьеру приходится ухаживать за ним.
У Люинь сжалось сердце.
– Надеюсь, ничего особо серьезного.
Джиэль кивнула.
– Ой, прости, я вспомнила… Мне их тоже надо навестить. Дедушку Пьера лечат в этой же больнице.
Джиэль спрыгнула с подоконника, похлопала Люинь по руке и торопливо направилась к двери, но на пороге задержалась. Похоже, что-то вспомнила, обернулась и посмотрела на Люинь сияющими глазами.
– Чуть не забыла! Мы в эти выходные все собираемся. Ты тоже должна прийти.
– Ты о чем?
– Ну, старая компания. Вечеринка, чтобы все взбодрились перед предварительными турами конкурса на следующей неделе.
– Но разве вы и так уже не встречаетесь каждый день?
– Это не одно и то же. Мы устроим пикник, а потом пойдем на танцы в актовом зале.
– У меня не получится, – сказала Люинь. – Желаю весело провести время.
Она понимала, о какой вечеринке говорит Джиэль, но идти туда ей не хотелось. Все, кто будет там присутствовать, ходили вместе в школу, вместе играли в «домики» и войну, вместе поступили в мастерские, встречались на вечеринках. И на этой вечеринке будут продолжены те же игры, которые они не закончили в прошлый раз – будут шутки насчет чего-то прошлого, будут шушуканья про то, что кто-то с кем-то танцует как-то особенно, будут планы насчет следующей вечеринки.
Не то чтобы Люинь терпеть не могла подобные сборища, но она пока еще хорошо помнила другую вечеринку, на которую собрались незнакомые люди. На небе сверкали молнии, а маленькие самолеты, словно стая птиц, слетались к танцевальному клубу. Невыспавшиеся мужчины и женщины заполняли зал, очаровательно улыбались друг другу, чокались бокалами с вином. Обнимались они еще до того, как узнавали имена друг друга, а потом расставались и больше никогда в жизни не виделись. Всякий раз – новое лицо, всякий раз – новое знакомство, новые па, танец для себя. Разбросанные по миру души встречались всего однажды и никогда не возвращались в одно и то же место. Длинные, извилистые коридоры, наполненные товарами из всех стран – зеркальца из Шри-Ланки, тайские дудочки, немецкие тросточки, мексиканские ножи. Одиночество скитальцев.