– На самом деле я пригласил тебя еще и потому, что хочу попросить тебя об одной услуге, – негромко проговорил Ганс.
– Конечно, – отозвался Рейни.
– Хочу попросить обратить внимание на то, что обо всем этом говорят люди вокруг тебя, – осторожно произнес Ганс. – Полезно понимать настроения людей.
– Понимаю.
– Но не стоит слишком сильно суетиться, – добавил Ганс с некоторой растерянностью. – Мы же с тобой оба знаем, что это не совсем правильно.
– Вам не стоит беспокоиться.
Ганс кивнул. Рейни видел, что его собеседник борется с двумя противоборствующими порывами. Первым из них было его личное желание предотвратить отказ от достижений его друга, Галимана. А вторым был его долг перед системой – защита справедливости процесса обсуждения от манипуляции за счет эгоистичных интересов. И то и другое было одинаково дорого для Ганса.
Будучи консулом, Ганс был наделен властью для того, чтобы выбрать форму финального голосования и, следовательно, мог избрать тот вариант, который был бы наиболее выгоден для сохранения наследия Галимана – хрустального города. Теоретически, выбор формы голосования мог быть продиктован сутью вопроса, а не желаемым ответом. Но все знали, что неизбежно возникнут разногласия в зависимости от точки зрения Совета, в большой степени состоящего из элитарных граждан Республики, и от мнения простых людей в целом. Поэтому консул, точнее понимавший настроения народа, мог, действуя в рамках закона, избрать ту форму голосования, которая бы наиболее соответствовала желаемому исходу. Ганс всегда терпеть не мог такие уловки, но на этот раз был вынужден к ним прибегнуть. Рейни стало жаль его. Он знал, как Ганс Слоун всегда превозносил справедливость процесса голосования. Демократия на Марсе была спланированной. Честное голосование по любым вопросам было сердцем и душой в жизни республики.
Рейни подумал о том, что самой большой иронией жизни Ганса стало то, что этот человек был навсегда обречен выбирать не то, чего ему хотелось, а то, что следует сделать.
Врач смотрел на старика, сидящего напротив. Ганс подлил себе вина и выпил. Его каштановые, чуть вьющиеся волосы были аккуратно зачесаны назад. В густой бороде появилась проседь, уголки губ обвисли. И хотя внешне Ганс Слоун лет двадцать практически не менялся, внимательный наблюдатель заметил бы, что этот человек с каждым днем старел. Становилась более дряблой кожа, появлялись морщины возле уголков глаз, на шее. Даже тело, словно бы выкованное из железа, стало слабеть.
– Думаю, вам не стоит слишком много брать на себя, – проговорил Рейни, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более обыденно. – Чему быть, того не миновать. Каким бы ни стал окончательный результат голосования, я не думаю, что архонт Галиман будет винить вас.
Ганс Слоун посмотрел за окно. Казалось, он глядит в далекое прошлое или рассматривает печальное будущее. Свет заходящего солнца делал более глубокими тени от морщин на его лице. Когда он вновь заговорил, его голос зазвучал устало.
– Мне в жизни пришлось встретиться со столь многими сожалениями… Боюсь, предстоит еще одно.
– Вы сделали всё, что смогли, – сказал Рейни.
– Мне пришлось попрощаться со всеми моими друзьями и любимыми, – сказал Ганс. – Он пристально посмотрел на Рейни. – Со всеми.
На эти слова у Руни не было ответа. В темно-карих глазах Ганса он увидел печаль. Это был редкий случай. Рейни казалось, будто он смотрит на глубокое море, и только его поверхность спокойна.
– Быть может, вам стоило оставить свой пост раньше, – сказал он.
– Я помню, ты мне говорил об этом, – кивнул Ганс. – Наверное, ты гадаешь, почему я задержался на своем посту. Я понимаю, что мне не следовало переизбираться на еще один срок пять лет назад… но я не мог обрести покой. – У Ганса сорвался голос. – Я не мог уйти. Мне не всё равно.
Он посмотрел на Рейни с безмолвной мольбой о понимании.
Рейни глядел на Ганса и видел, как старик сражается с самим собой. Врач вздохнул и кивнул. Солнце всё еще светило вдалеке. В гаснущем свете морщины на лице старика словно бы окаменели. Ганс взял себя в руки, мышцы на его лице перестали подергиваться, но весь его облик излучал трагическую беспомощность.
Тянулись минуты. Напряженность мало-помалу спадала.
Ганс наполнил чашку остывшим чаем. Теперь он сам выглядел таким же холодным, как напиток в чашке. Подперев висок рукой, он заговорил с Рейни на менее тревожные темы – к примеру, о предложениях реформировать формат дебатов в центральном архиве, о геологии кратера Седона и его планируемых разработках. Рейни внимательно слушал, время от времени задавал короткие вопросы или столь же кратко анализировал высказывания Ганса.
Наконец Рейни сообщил Гансу о том, что Люинь стала проявлять большой интерес к истории. О Хранилище Досье он упоминать не стал – сказал только о том, что девушку интересует история семейства.
– О чем она тебя расспрашивала?
– О нашей жизни в прошлом, – ответил Рейни. – И о причинах войны.
– Что ты ей ответил?
– Я не так много ей рассказывал, но согласился снабдить ее кое-какими книгами на эту тему.
Ганс кивнул:
– Поступай, как считаешь нужным. Если она что-то захочет узнать, отвечай. Она уже достаточно взрослая.
Рейни согласился. Он знал, что Ганс больше переживает за Люинь, чем за Руди. Он попрощался. Ганс проводил его до двери, дружески похлопал по плечу и проводил взглядом.
Дошагав до угла коридора, Рейни обернулся. Ганс выглядел, как обычно. Его лицо стало безмятежным и невыразительным, словно пустыня.
Письма
Люинь подумала – не попросить ли Анку сходить с ней в Хранилище Досье. Она решила, что рядом с ним ей будет спокойнее.
Что бы ни было скрыто в прошлом, ей казалось, что будет лучше, если друг пойдет с ней и поддержит ее.
Сидя на кровати, она вошла в свое личное пространство, открыла почтовый ящик и очень удивилась, увидев шесть новых писем. За всё время с тех пор, как она оказалась в больнице, в среднем она получала одно послание в день. Пробежав взглядом перечень отправителей, Люинь обратила внимание на то, что большинство из них из группы «Меркурий». В больничной палате ее со всех сторон окружали белые лилии, изображенные на стенах, и на их фоне темно-синий шрифт списка писем выглядел особенно холодным. Он агрессивно привлекал к себе внимание.
Люинь начала с самого первого письма. Чанья разослала его всем членам группы «Меркурий».
Дорогие друзья!
Заранее приношу извинения за групповое послание, но я думаю, что то, о чем я должна сказать, будет интересно всем вам.
Поскольку Творческая Ярмарка вот-вот начнется, я догадываюсь, что вы все приглашены для участия в командах. Не могу сказать за всех, но я так думаю, что мы должны воспротивиться одной замеченной мной тенденции.
Я имею в виду тщеславный энтузиазм, чрезмерную сосредоточенность на получении призов и обретении славы, на привлечении к себе внимания. Многие другие молодые люди нашего возраста просто-таки обуреваемы таким настроением и думают не об истинной мудрости и знаниях, а только о том, чтобы завоевать расположение судей – словно призы и награды определяют ценность жизни.
Я думаю, что это стало результатом слишком большого числа соревнований в нашем мире. Математика, ораторство, театр, дебаты – всё строится вокруг соревнований. В окружении такой соревновательной атмосферы люди забывают значение раздумий и поэтому уходят всё дальше от мудрости. На Земле между тем всё выглядит более практично. Там люди не гоняются за славой, как мы здесь.
Поэтому я прошу вас присоединиться ко мне и начать революцию. Мы можем бойкотировать Творческую Ярмарку или даже публично выступить против этого тщеславия и поверхностности. Что вы об этом думаете? Я пока не придумала какой-то определенной формы протеста, но хотела бы, чтобы мы с вами обсудили эту идею.
Люинь долго не спускала глаз с этого послания.
К ней вернулись сомнения и воспоминания, и она ощутила сочувствие пополам с растерянностью. Чанья, как и сама Люинь, отнеслась к Творческой Ярмарке с недоверием, но у Люинь возникли при этом вопросы к властям и средствам, с помощью которых власти правили на Марсе, а Чанья усомнилась в чистоте устремлений молодежи, готовой участвовать в конкурсах.
Люинь не знала, как ответить на послание Чаньи. Критические высказывания Чаньи выглядели разумно, но идея революции заставила ее призадуматься. Она вспомнила о своих родителях и стала гадать: как бы они ответили на это письмо, окажись они на ее месте.
Следующее письмо было ответом Миры на письмо Чаньи.
Меня не считай. Если тебе не нравятся конкурсы, просто сиди дома.
Я участвовать в ярмарке тоже не желаю, но не верю, что необходима какая-то «революция». Все молодые люди нашего возраста тщеславны – кому не хочется известности и славы? Но не стоит из-за этого так уж сильно переживать.
Следующим был ответ Рунге.
А меня считай! На самом деле, я так думаю, что революцию нам надо было раньше начать. Власти предержащие применяют эксплуатацию чистой страсти и энтузиазма множества молодых людей. Люди должны очнуться! Эта безумная система всех превратила в идиотов. Она сосет кровь из интеллигенции, как вампир.
У Люинь часто забилось сердце. Вот этого она боялась сильнее всего: увидеть темную сторону системы и оказаться в таком положении, что будешь вынужден с ней сражаться. Если система и вправду была ужасной, то иного выбора для них не было – только биться с ней. Но для нее это означало одно: она должна будет выступить против собственного деда. Такого она не хотела. Совсем не хотела. Слова на экране вызывали у нее противоречивые чувства.