Поприветствовав друг друга, посетители клуба заводили привычные разговоры: кто получил повышение, у какого руководителя группы появился невероятно перспективный новый работник. Шептались о предстоящих больших переменах, возможностях для особо амбициозных людей.
– Я слышал, что Мартин только что стал директором лаборатории.
– О нет, он получил гораздо более высокий пост! Его назначили исполнительным директором одного из трех научно-исследовательских центров в мастерской, к которой он приписан, а это значит, что он возглавит целых пять лабораторий!
– Как же он смог так быстро подняться?
– Все получилось потому, что он выбрал верного наставника. Я так понимаю, что его наставника не так давно повысили и назначили системным директором, и у его проекта просто-таки железное финансирование на будущие годы. Мартин наставнику очень нравится, вот он и попросил его возглавить несколько ключевых направлений. Индекс цитирования Мартина взлетел до небес, и это позволило ему оставить позади несколько ученых, которые постарше его.
– Ничего удивительного! То-то я заметил, что он с прошлой недели ходит такой радостный!
– Вот почему так важно получить правильный проект для разработки…
Двое мужчин пили кофе и наблюдали за игрой в бильярд. Один из них был лысоват, а у второго имелись пышные бакенбарды. Они сидели за маленьким столиком, на котором стояли чашки с кофе и тарелочки с пирожными. Оба собеседника вели себя расслабленно и непринужденно и делали вид, что разговор их не слишком интересует. Они были элегантно одеты и улыбались друг другу так, словно знали какую-то тайну.
Рейни знал обоих с детства. Он сидел рядом с ними, придерживая одной рукой прислоненный к стулу кий, и слушал бесконечную болтовню соседей. Поскольку он вообще был неразговорчив, его приятелей не удивляло то, что он не вступает в беседу.
– Думаешь, этот этап пройдет для тебя неважно? – спросил лысоватый.
– Трудно сказать. Надеюсь, но сказать трудно, – ответил тот, что с бакенбардами.
– Твоя лаборатория включена в один из проектов?
– Да. Нас назвали «Скалолазами». Нам поручено оценить надежность плана прокладки электрических кабелей внутри скал. А как твои дела?
– А нас назвали «Землекопами». «Скалолазы» лично мне нравятся больше, но директор моей лаборатории – жуткий упрямец. Он напрочь не верит в искусственную атмосферу под открытым небом. В итоге мы разработали проект оптимизации туннельной транспортной системы под кольцевой рекой. Я от этого не в восторге, но зато будет мощное финансирование.
«Скалолазы» и «Землекопы» – этими терминами марсиане обозначили тех, кто поддерживал, соответственно, проект миграции и проект усовершенствования Марс-Сити. «Скалолазы» намеревались превратить кратер, который был обитаем до войны, в открытую экосистему, а «Землекопы» хотели окружить Марс-Сити рекой.
– Ага! Так мы в противоборствующих командах! – расхохотался мужчина с бакенбардами.
– Точно. И пусть удача улыбнется победителю.
– Да, дело и вправду в удаче. Если мы получим финансирование проекта, мне до конца жизни не надо будет ни о чем переживать. Но трудно сказать, как именно всё обернется.
– А может быть, повезет нам обоим.
– Нет, такого быть не может в принципе! – снова рассмеялся мужчина с бакенбардами.
Они встали и подошли к освободившемуся бильярдному столу. Лысоватый установил рамкой шары в центре стола. Тот, что с бакенбардами, наклонился к столу и сосредоточился. Резкий удар по битку прозвучал так, словно из бутылки с шампанским вылетела пробка.
Два бильярдиста, закончивших игру, сели на места лысоватого и того, что был с бакенбардами, и стали разговаривать. Они расстегнули верхние пуговицы рубашек, взяли себе кофе и с улыбками поздоровались с Рейни. Один из них был стариком в очках, с добрым и честным лицом. Второй был долговязый, примерно ровесник Рейни, с широким лбом и открытым, веселым взглядом.
– Как насчет трещины в твоем доме? – спросил молодой человек. – Заделали?
– Сам заделал, – ответил старик еле слышно. – Пришлось разобрать задние стенки шкафов.
– Хорошо, что у тебя шкафы сборные, – кивнул молодой человек. – Надо было и мне такими обзавестись. Мой малыш любит расшвыривать вещи по углам, когда ползает по полу. Я теперь только тем и занимаюсь, что хожу и всё за ним подбираю.
– Сколько же ему?
– Только что год исполнился. Пробует ходить.
– Уже год. Как время летит.
– Это вправду чудо. Старший мой мне по пояс, а Нана уже умеет читать.
– Представляю, сколько у тебя хлопот.
Молодой человек рассмеялся:
– А у тебя, видимо, куча свободного времени. Сын часто тебя навещает?
– Нет. С тех пор, как у него родился ребенок, он у меня редко бывает.
– Если пройдет план миграции, тебе стоит переехать куда-то поближе к сыну. Иначе останешься один.
– Я к одиночеству привык.
Беседа бильярдистов смешалась с другими разговорами. Образовалось нечто вроде звукового тумана. Рейни смотрел на старика и молодого человека и думал о просьбе Ганса. Что он надеялся узнать, слушая такие разговоры? Для Ганса Марс-Сити был кристаллизацией идеала, а для большинства жителей города – просто местом жительства.
Для них дилемма, волновавшая Ганса, растворялась в вероятностях лучшего финансирования мастерских, в которых они работали, возможности приобрести новый дом, продвинуться по службе, обрести известность, и за все эти возможности можно было ухватиться и использовать их. Город больше не представлял собой однородное единство. Он распался на фрагменты, на тысячи тысяч самых разных, противоречивых желаний. Один проект разделился на миллионы крошечных проектиков, и от каждого кто-то выигрывал. Хрустальный город, образно говоря, пошел трещинами, и по кусочкам невозможно было угадать общие тенденции.
У Рейни возникло такое чувство, что тревоги Ганса превращаются в глуховатый, рассеянный гром. Никакой конкуренции между двумя противоборствующими мнениями уже не было в помине. Каким бы ни стало окончательное решение, образы Галимана на стене кабинета Ганса исчезнут среди осколков будничной жизни.
Рейни привык к самым разным разговорам вокруг него: о бюджетах мастерских, разработках проектов, о ссорах супругов, родительских заботах, о содержании и переустройстве домов. Шла обыденная, прагматичная жизнь. Работа, семья, дом – разговоры об этом занимали большую часть жизни людей. Наделенные амбициями могли стремиться либо к вершине своего ремесла, либо к тому, чтобы занять пост в Совете, а те, кого политика не интересовала, могли попросту наслаждаться жизнью, лавируя между мастерской, домом и клубом. Многие занимались любительским садоводством или посвящали свободное время устройству качелей для своих детей или починке коммуникаций в домах. Это не так уж сильно отличалось от жизни в небольшом городке на Земле два века назад. Люди старились, и их жизненное пособие увеличивалось. И хотя на эти деньги роскошествовать не получалось, всё равно их более чем хватало для удовлетворения потребностей людей, а постоянное повышение суммы пособия дарило чувство надежды на фоне старения.
Но Рейни в этих разговорах не участвовал. Он не был задействован в проекте с общественным финансированием, у него не было ни семьи, ни дома. Поскольку он не жил так называемой обычной жизнью, у него не было тем для подобных бесед. Его положение стало результатом определенной последовательности причин и следствий. Один промах следовал за другим.
Больше десяти лет назад, после того как Рейни зарегистрировался в первой в его жизни мастерской, его наказали за несчастный случай и на пять лет запретили подавать заявления на финансирование научных проектов. Через год после того несчастного случая от него ушла подруга. На Марсе холостякам предоставляли небольшие однокомнатные квартиры. У них не было никаких шансов обзавестись собственным домом и прилегающим двором.
Та ошибка осталась в далеком прошлом. Рейни мог бы начать всё заново и наверстать упущенное время. Однако печальный опыт наказания изменил его, и он утратил интерес к тому, к чему стремились остальные. И хотя все ограничения с него были сняты, его не привлекала мысль о том, чтобы собрать команду и попытаться запустить проект, который конкурировал бы с другими коллективами. Он предпочитал сам проводить небольшие эксперименты, используя готовые материалы.
Он мог бы найти другую подругу. Но пережитое расставание стало для него шоком. Они сошлись, а потом боролись за доминирование, а потом устали друг от друга. Именно так Рейни понимал процесс совместной жизни. Повторить его заново – в этом ему виделся нарочитый спектакль. Две личности, обе наделенные сложными, обособленными мыслями, не понимающие друг друга, были вынуждены находиться рядом и разыгрывать разделенную любовь – весь этот сценарий казался Рейни фальшивым и потому был невыносим. Он надеялся встретить женщину, которая признала бы наличие непреодолимого расстояния между ними и обоюдную инакость, но пока он никого подобного не встречал.
Рейни не любил играть в «догонялки». Точно так же ему не нравились ежегодные соревнования за кусочки общего бюджета между мастерскими. Главной была мотивация. Для того, кого не интересовала игра, все методы, ведущие к победе в соревнованиях, казались бесполезными ухищрениями.
Рейни с детства проявлял в таких делах пассивность. Он никогда не числился примерным учеником, но и бунтарем не был. В детстве он много времени проводил в одиночестве, мало с кем разговаривал и почти никак не проявлял себя во внешкольных мероприятиях. Когда случалось ладить с другими детьми, он никогда не становился лидером. Если случались у него распри с кем-то, он никогда не доводил отношения до затянувшейся вражды. На игровой площадке с маленькими искусственными холмами и реками он тихо переходил от одного агрегата к другому, словно медленная серая комета, летящая над желтым песком и яркими металлическими аппаратами. Говорил он так мало, что о нем часто забывали. Мало кто интересовался, наполнена ли эмоциями его внутренняя жизнь. В этом крылся риск столкновения с другими неразговорчивыми детьми. Даже спустя годы большинство ровесников его не знало – и не столько из-за того, что его так уж сложно было понять, а потому что они думали, что и понимать нечего.