Сдержанный характер Рейни не был результатом какого-то недостатка в развитии. Скорее, как многие дети-интеллектуалы, предпочитающие тишину, он был невероятно чувствителен к различию между произносимыми и умалчиваемыми словами. На самом деле, это стало наследством, доставшимся ему от конструктора, где слова были написаны на деталях. Рейни выстроил внутри себя полноценный город, и внешняя выразительность стала для него вечным напоминанием о неспособности речи верно передавать мысли. Ему было проще оставаться внутри себя.
Рейни уже не был тем ребенком, которому трудно общаться с людьми. Он научился жить среди других, ходить в клуб, спокойно проводить свободное время со знакомыми, когда они обсуждали при нем свою будничную жизнь. В обществе других людей Рейни не нуждался, но не хотел совсем изолироваться – иначе он бы совсем перестал понимать людей.
Он сидел в одиночестве посреди толпы народа и размышлял об истории Ганса и Галимана и будущем своей страны.
Когда Рейни возвратился в больницу, было уже поздно. По пути до кабинета он взял в библиотеке несколько книг, решив, что все пациенты уже спят, а в кабинетах нет никого из сотрудников. Поэтому он очень удивился, увидев Люинь, ожидающую его в небольшой рекреации около его кабинета. Девушка что-то читала.
Она оторвала взгляд от книги и улыбнулась. Потолочный светильник был выключен, и горела только лампа-ваза на столике. Зеленые листья веток, стоявших в вазе, смягчали свет, лившийся на страницы. Лицо Люинь было подсвечено в профиль. Из-за этого ее нос казался тоньше, а глаза особо ярко горели.
– Ты меня ждала? – спросил Рейни. – Что случилось?
– Ничего, – ответила Люинь растерянно. – Просто у меня… возникло несколько вопросов.
– Спрашивай, – сказал Рейни с любопытством.
– Почему люди вокруг нас работают?
– В смысле?
– Все люди. Самые обычные. Люди в мастерских. Родители. Дети.
Рейни подумал о людях в клубе. Об их волнениях, недовольстве, расчетливости, их радостях и печалях, их устремлениях и разочарованиях. Подумал о встречах в клубе по воскресеньям и разговорах при каждой такой встрече – о детях, о ситуации на работе, о повышениях по службе. Об этом люди говорили при встрече всякий раз. Он вспоминал глаза этих людей, их брови, голоса, жесты, доводы и эмоции. Он думал и думал о жизни семей вокруг него.
– Я думаю, – проговорил он медленно, – что они работают для того, чтобы их жизнь была плодотворной.
– И все люди хотят работать? Или… может быть, вернее будет спросить: они все работают ради высоких идеалов?
– Сомневаюсь. Такого мира попросту не существует, где все работают ради идеалов.
– Тогда почему? Взять хотя бы однообразную, монотонную работу. Если люди трудятся не для того, чтобы зарабатывать больше денег, как на Земле, то как мы здесь находим людей, готовых делать такую работу?
Рейни задумался над вопросом. Чуть погодя он очень осторожно ответил:
– Прежде всего у нас здесь осталось не так уж много скучного труда. Большая часть производств автоматизирована, а сферы услуг у нас практически не существует.
Рейни подошел к монитору, зашел в базу данных, набрал что-то в строке поиска и тут же прочел: «Объем неизбежно монотонного труда составляет всего… девять процентов от общего объема, и большая часть этих работ – частичная занятость».
Что касается того, почему люди готовы выполнять такую работу, то это связано в основном с конкуренцией между мастерскими за долю в бюджете. Каждая мастерская отвечает за распределение рабочих мест и должностей внутри мастерской, включая и монотонный труд. Кому-то приходится сидеть и мониторить производство в автоматизированном цеху. Кому-то нужно следить за хранением готовой продукции. Чаще всего сотрудники мастерских выполняют такую скучную работу по очереди, но порой она поручается определенному надежному сотруднику. Степень успеха проекта влияет на долю бюджета, который мастерская получит в следующем году. А если произойдут аварии или будут жалобы, проект может не получить дальнейшего финансирования. И поскольку это влияет на судьбу каждого сотрудника группы, беспечность и равнодушие при выполнении монотонной работы не допускают.
– А конкуренция за финансирование серьезная?
– «Серьезная» – это мягко сказано, – ответил Рейни. – В конце каждого года конкурс за получение бюджета на следующий год становится критическим моментом для каждой мастерской. Планы составляют заранее, за несколько месяцев, готовятся, убеждают, организуют. В сравнении с Землей ресурсы на Марсе очень ограничены. В каком-то смысле весь Марс можно рассматривать как хорошо управляемое предприятие, где доход от каждого вложенного цента и возможность ущерба от любой случайности подсчитываются до трех знаков после запятой. Большая часть наших исследований, включая и креативные виды деятельности, мотивируется таким образом. Ничто целиком не движется чистым интересом.
Рейни говорил и вспоминал лысеющего Землекопа и Скалолаза с бакенбардами в бильярдном клубе. Они вели такую естественную жизнь – что-то придумывали дома и во дворе, а потом обсуждали это в клубе, организовывали работу своих групп и мастерских целиком, готовились к окончанию года.
Люинь слушала врача, широко раскрыв глаза. Впечатление было такое, что он рассказывает ей какую-то фантастическую историю.
Рейни ее реакция не удивила. Родители этой девушки погибли молодыми, а большую часть подросткового возраста она провела на Земле. Не было ничего странного в том, что она ничего не понимает в конкуренции за бюджетное финансирование – самую важную часть взрослой профессиональной жизни.
– Но почему люди должны соревноваться за финансирование?
– Чтобы пробиться к более серьезным проектам, чтобы купаться во внимании окружающих.
– Неужели это так важно – привлекать всеобщее внимание?
– Важно? – Рейни рассмеялся. – Могу только сказать: не будь это важно, многие события в истории человечества никогда бы не произошли.
– Значит, вы говорите о том, что… наш мир построен не только на обмане и слепом повиновении?
Рейни задумался над вопросом девушки.
– Никакой мир не может быть целиком и полностью построен на обмане и слепом повиновении, – проговорил он негромко и сдержанно. – Чтобы мир работал, он должен быть движим желанием.
Люинь кивнула и устремила взгляд за окно. Похоже, задумалась над словами Рейни.
Вскоре она встала и собралась уходить, Рейни проводил ее до палаты. Они молча прошли по коридору. Оба были погружены в свои мысли. Стеклянные стены отражали лунный свет и отбрасывали размытые тени. Движущиеся силуэты врача и пациентки были похожи на само время – бесконечное, беззвучное. У времени не было спутников, кроме неразлучных с ним теней. Они шли медленно, прислушивались к звуку своих шагов и не хотели нарушить безмолвие.
Около двери палаты Люинь доктор посоветовал ей полежать и поспать. Она кивнула, но сразу не ушла.
– Доктор, – спросила она, – как вы думаете, люди счастливы?
– Счастливы?
У этого слова было множество значений, и вопрос Люинь тронул Рейни. Через пару мгновений растерянности он ответил:
– Да, я думаю, они счастливы.
Он думал, что люди счастливы. Вернее, ему казалось, что он должен так думать.
– Но почему?
– Потому что у них есть нечто, чего они хотят.
– И это счастье?
– Даже если это не счастье, это – ощущение счастья.
– А вы? Вы тоже счастливы?
Рейни немного помолчал.
– Да. Но по-другому.
– В чем же ваше отличие от всех?
Рейни снова ответил не сразу.
– Меня не очень интересуют проекты.
– Разве вы только что не сказали мне, что счастье – это то, как живет большинство людей?
– Не совсем так. Мне кажется, что они счастливы.
– Так что же для вас означает слово «счастье»?
– Трезвомыслие. – Немного помедлив, Рейни тихо добавил: – И свобода быть трезвомыслящим.
Люинь вошла в палату и закрыла за собой дверь.
Рейни какое-то время постоял около двери, размышляя над вопросами своей пациентки. Да, он действительно считал себя счастливым. Хотя его жизнь была одинокой, он ощущал покой. Если рассуждать поверхностно, то он вел пассивный образ жизни, смирился со своим наказанием и статусом холостяка и позволял высшей политике определять течение его существования. Но на самом деле самую большую роль в жизни Рейни играл тот выбор, который он делал сам. До какой-то степени жизнь каждого человека была следствием собственного ежечасного выбора. Рейни предпочитал не выбирать, что само по себе было выбором. У него не было причин жаловаться или быть недовольным, поскольку всякий выбор имел последствия. Свобода была неотделима от одиночества. Он хотел, чтобы никто не ограничивал его свободу, поэтому был вынужден смириться с одиночеством, на которое никто не посягал.
Попрощавшись с Рейни, Люинь подошла к окну, откуда открывался вид на ночную пустыню. Она включила звуковую систему и стала слушать шумы природы – грозу на Земле.
Палата наполнилась стуком дождевых капель. Люинь прижала ладони к стеклу и вгляделась в темный силуэт Большой Скалы на горизонте. Не было видно ни одной из двух лун, только диск Цереры светился над пустыней. Большая Скала походила на темный рубец, отделявший небо от равнины на горизонте. Звезды ярко горели над ровной безликой поверхностью плато. Большая Скала казалась и очень близко, и немыслимо далеко. Она была похожа на меч, выкованный ночью. Шум дождя был настолько реалистичен, что у Люинь возникло такое ощущение, будто капли бьют по стеклу.
От всего, о чем Люинь узнала сегодня, у нее в сердце забрался холодок. Ей казалось, что стекло окна ее палаты ярко светится и вмещает все радости, печали и желания человечества. Термин «обитаемое пространство» казался ей и угнетающим и реальным. На Марсе не было ни министерства финансов, ни туристической индустрии, ни автомобильных пробок, ни правил дорожного движения, ни бюрократов, изучающих и проверяющих документы, удостоверяющие личность, но только потому, что марсиане жили внутри хрустальной шкатулки, где жизнь каждого человека можно было распланировать от и до. Чтобы воспроизвести такой образ жизни на Земле, всем пришлось бы перебраться в одну коробку правильной формы и получать одинаковое пособие. Люинь не понимала, что ответить Эко. Он писал ей с необычайным рвением, но явно шел вперед к недостижимому миражу.