За защиту Родины». Там не было написано «За защиту правды».
Вот так был наказан Рейни. В итоге комиссия по расследованию сделала вывод, что причиной аварии стала ошибка в дизайне машины, и вследствие этого наказанию подверглось минимальное число работников. Это было критически важное время в истории Марса, когда в добыче сырья на вес золота была каждая пара рук, и только руководитель проекта мог напрямую способствовать его осуществлению. Рейни был уверен в том, что спроектированная им деталь была совершенно исправна, но спорить с решением комиссии не стал. Действительно ли в его дизайне крылась какая-то ошибка – не это было самое главное, Самой главной была подотчетность. Пожар превратил все подсказки в конструкции машины в ком расплавленного и остывшего металла, но при этом Совету всё равно нужно было принять решение. И Совет избрал ответственность ради сохранения стабильности системы, ради защиты людей, необходимых для великой цели, для продолжения работы производства, от которого зависело выживание. Рейни был не дурак. Он прекрасно понимал, что необходимо властям.
Ганс, сидевший напротив Рейни, опустил глаза и вздохнул. Рейни, глядя на старика, вдруг ощутил прилив сочувствия. Он видел, что Ганс не желал такого исхода, но пришел повидаться с Рейни лично и подарить ему медаль, заработанную с риском для жизни.
Поскольку часть наказания для Рейни заключалась в том, что его уволили из инженерной лаборатории, Ганс спросил у него, в какой мастерской он хотел бы поработать. Рейни догадался, что таким образом Ганс хочет перед ним извиниться. Поскольку старый друг Рейни работал неврологом в Первой Больнице района Салило, он решил попробовать поработать там – переключиться с проблем передвижения машин на проблемы передвижения людей.
Он не злился. В любом случае в сложной структуре пересекающихся друг с другом балок некуда было пристроить обиду. Время от времени Рейни чувствовал себя одиноким и покинутым, как в детстве на игровой площадке – зарослях высоченных аттракционов, которые в отсутствие людей пугали его. Пустота не была для него необычна, заросли тоже. Покинутость он ощущал только тогда, когда его личная пустота встречалась с зарослями системы.
На самом деле Рейни по большому счету было безразлично, на какую работу его определят. Он устал от гнетущей обстановки в инженерной лаборатории и думал, что было бы неплохо устроиться в другое место, где было бы больше времени для чтения и писательства. Его деятельность в больнице протекала без особых эксцессов. Иногда туда заглядывал Ганс. Постепенно они стали друзьями. Рейни сказал ему, что хотел бы писать исторические книги, и Ганс предоставил ему доступ к Хранилищу Досье.
– Вы чувствуете себя неудачником? – спросила Люинь.
Рейни улыбнулся:
– Чтобы испытать такое чувство, нужно испытать провал в том, чем ты хотел заниматься, или в том, что тебе было по плечу. Кусок железа, не вставленный в стальной каркас нового здания, не будет ощущать себя неудачником, а вот у куска камня будут иные ощущения.
Он взял со стола маленький кусочек желтого песчаника.
– Не каждый хочет быть частью стального каркаса, – сказал Рейни. – Я предпочитаю резьбу по камню.
Люинь взяла шершавый камешек неправильной формы и стала его разглядывать. Она села к столу и подперла подбородок одной рукой. Посмотрела на камень, перевела взгляд на Рейни. Она была готова что-то сказать, но промолчала.
Из угла за ними наблюдал вырезанный из песчаника лев.
Через час Люинь открыла дверь помещения для репетиции.
Она оказалась внутри большого заброшенного склада. Вдоль стен высились черные стальные стеллажи, пол был вымощен безликими серыми плитками. В одном углу расположилась сцена – помост, изготовленный из оторванных от стен стеллажей.
Прожектора освещали сцену, казавшуюся очень маленькой оттуда, где стояла Люинь. Несколько человек репетировали реплики на сцене, другие чем-то занимались внизу. С высокого стеллажа за сценой свисал задник, на котором был изображен карикатурный дворец и трон. Двое актеров репетировали сцену из спектакля. Они произносили слова то громче, то тише, то быстрее, то медленнее, их голоса по спирали взмывали в воздух, и к ним примешивались рабочие шумы, и все эти звуки эхом разлетались по пустому складу.
Люинь медленно пошла к сцене. Ее тень потянулась за ней длинным узким шлейфом.
Ее встретил улыбкой Леон, спешивший туда, где был сложен реквизит. Леон был во фраке и держал в руках здоровенную картонную коробку. У него на лбу выступили капельки испарины. Во фраке, так не сочетавшемся с торчавшими из коробки инструментами и самыми разными предметами, Леон походил на элегантного герцога, неведомо почему-то решившего предаться простым радостям физического труда.
– Ты только что пришла? – спросил Мира, сидевший перед краем сцены. – Опаздываешь!
Мира, словно торговец на базаре, расстелил перед собой коричневую ткань, на которой разложил осколки разноцветного стекла. Он был в театральном костюме, но в данный момент его присутствие на сцене не требовалось, поэтому он сидел, подперев подбородок рукой, рассеянно наблюдал за репетицией и время от времени о чем-то перешептывался с рабочим сцены, сидевшим рядом с ним.
– Ты всё-таки смогла прийти! – воскликнул занявший должность режиссера Сорин и бросился навстречу Люинь. – Давай, я тебе тут всё покажу.
Они расцеловались. Расспросив Люинь о том, как идет ее выздоровление, Сорин указал на хор, стоящий на арьерсцене[20], и показал Люинь, где нужно встать ей. Длинные волосы Сорина были убраны под шляпу. Он взволнованно и зорко следил за всем происходящим. Переговорив с Люинь, он бросился к Кингсли, который отвечал за освещение.
Люинь обвела взглядом сцену. Хор двумя отдельными дугами стоял на арьерсцене и как бы окружал ведущих актеров. Хористы в одной группе были в белых балахонах, а в другой – в черных. Они походили на два войска ангелов, наблюдающих за миром. В центре левой группы хористов, в белых балахонах, выделялся высокорослый Анка. Держа в руках листки с текстом, он кивнул Люинь. В полумраке сцены ярко сияли его глаза.
Люинь, немного волнуясь, направилась к указанному Сорином месту. Это была ее первая репетиция.
Около лестницы, слева от сцены стояла Анита и ждала своего выхода, держа в руках большой, свернутый в рулон, матрас. Она улыбнулась Люинь и вопросительно глянула на ее лодыжку. Люинь кивнула.
– У меня всё в порядке.
Замысловатая прическа Аниты и толстый слой сценического грима подсказали Люинь, что ее подруга играет роль богатой дамы, привыкшей к тому, чтобы ей все повиновались.
– Там жуть, – сказала Анита, кивком указав на сцену, и усмехнулась.
– А что происходит?
– Все придумывают реплики на ходу.
– Разве нет сценария?
– Сценарий есть, но его столько раз переписывали, что никто не знает, какой вариант – последний.
– А ты кого играешь?
– Адвоката. Подходяще для меня, да?
Анита специализировалась в юриспруденции. Люинь понимающе кивнула и указала на матрас в руках подруги.
– А это что?
– Это труп, – рассмеялась Анита.
Люинь немного испугалась и хотела попросить Аниту объяснить, но та прижала палец к губам и дала Люинь понять, что ей пора на сцену. Она поднялась по лесенке, пошатываясь от веса матраса, но при этом ступая решительно.
Люинь взошла на сцену следом за Анитой, прошла туда, где расположился хор, и встала рядом с Анкой. Тот взял листки с текстом так, чтобы Люинь было видно.
Она обнаружила, что Анка был прав. Слова для хора вправду оказались очень простыми. Чаще всего нужно было произносить одну-единственную строчку «О, это чудесно, чудесно!». На листках бумаги эти слова то и дело повторялись, однако имелись здесь и ноты, обозначавшие различия в акцентировании и высоте звуков. Имелись также строчки для солистов. Люинь посмотрела на Анку, вздернула брови и улыбнулась.
Они одновременно перевели взгляд на середину сцены. Анита только что начала свой монолог. Судя по всему, она была вдовой, оплакивающей смерть своего супруга. Анита развернула матрас. Внутри него оказался манекен с кустистыми бровями и черной бородой. У Аниты был безутешный вид. Она жаловалась на то, как тяжело ей живется. Появился другой актер, и после пары строчек диалога лицо Аниты озарилось улыбкой. Она захлопала в ладоши и пошла по кругу.
– О, это чудесно, чудесно! – пропел Анка и весь хор в белых балахонах.
Мало-помалу Люинь погрузилась в историю, разыгрываемую на сцене, и сюжет обрел черты реальности, а весь остальной мир забылся. Поскольку Люинь видела пьесу впервые, ей очень понравились некоторые шутки, и несколько раз она едва удержалась от смеха. Иногда ей хотелось воскликнуть: «О, это чудесно, чудесно!», не глядя в текст.
Стоящий на противоположной стороне сцены хор в черных балахонах чаще всего пел «Ах, как великолепно, как великолепно!» в ответ на различные реплики. Две группы певцов сплетали отдаленную гармонию и создавали контраст.
Сюжет постепенно развивался и плавно переходил от фарса к реализму. Сначала Люинь приходилось сдерживать смех, но мало-помалу смеяться ей совсем расхотелось. Она ощущала за репликами актеров горечь, и в ее сердце всё сильнее проникало чувство обреченности.
Когда репетиция закончилась, Люинь подбежала к краю сцены и спросила у остальных:
– Что означает эта концовка?
Чанья, стоявшая к Люинь ближе всех, негромко ответила:
– У меня не вышло рассказать тебе об этом в тот день. Рунге обнаружил кое-что интересное.
– Что же он обнаружил?
– Он прочел кое-какие дневниковые записи своей матери, а она была одним из архивистов дипломатических документов. Она отвечала за ведение записей переговоров с Землей. Рунге обнаружил, что три года спустя, когда Марс пытался приобрести с Земли метан и ацетилен, переговоры на несколько месяцев прекратились. Земляне были озабочены тем, что это какая-то уловка со стороны Марса, что взрывоопасные материалы могут быть взорваны в процессе доставки, и это будет использовано для неожиданной атаки. С января до июня в переговорах не было никакого прогресса.