Они были в пещере вдвоем, и она не казалась такой уж обшарпанной и страшной. Крылья согревали воздух и, уподобившись полупрозрачным шторам, мягко светились. Лунный свет, прозрачный, как вода, озарял вход в пещеру. Скафандры покрывали всё тело целиком, поэтому Анка и Люинь не могли по-настоящему прикоснуться друг к другу, однако при этом датчики давления усиливали любые ощущения – не только те, которые возникали от неровностей каменного пола, но и те, что приносили взаимные касания. И когда они прижались друг к другу, возникло непередаваемое чувство единения. Люинь положила голову на плечо Анки.
– Хорошо, что у нас есть такие друзья, как Рунге и все остальные, – пробормотала Люинь.
– Да, – отозвался Анка. – Они предпочтут проторчать тут всю ночь, чем рискнут потерять нас завтра.
– Мира так переживает обо всех… А мне кажется, что он из нас самый счастливый.
Анка усмехнулся:
– Он никогда ничего не принимает всерьез – в том числе самого себя.
– Мне боязно за Чанью. Вот кто никогда не бывает счастлив.
– Я ее не слишком хорошо понимаю. Но думаю, что Сорин прав: она слишком резка.
– Тебе не кажется, что между ними что-то происходит? – спросила Люинь, повернув голову к Анке.
Анка улыбнулся:
– Я заметил.
– Но мне всё же кажется, что Сорин не поддерживает план Чаньи.
– Я думаю, что только Рунге с ней согласен на все сто.
– Рунге тоже экстремал. Всё время твердит, что все работают только ради самовозвеличивания. А я не думаю, что это правда.
– В лаборатории, где работает Рунге, есть один старик, – проговорил Анка. – У него дурная репутация. Но поскольку он возглавляет крупный проект, все перед ним лебезят и выслуживаются. Рунге от этого отказался, поэтому старик стал по любой мелочи лезть в его работу и придираться.
Люинь вздохнула:
– Не понимаю почему. Но у меня такое впечатление, что все мы с трудом приспосабливаемся к жизни на Марсе.
– Ты права, – сказал Анка и, словно бы немного осуждая себя, добавил: – Похоже, мы все о себе слишком высокого мнения.
– Ты тоже считаешь, что мы должны начать революцию?
– Думаю, нет.
– Почему нет?
– Потому что это бесполезно.
– Ты вообще не веришь в революции? Как Мира?
– Не совсем так, как он, – ответил Анка и немного помедлил, прежде чем продолжать: – Я не просто чувствую, что революции бесполезны. Я считаю, что всё бессмысленно.
– Что ты имеешь в виду?
– Проблемы, о которых они говорят, действительно существуют. Но мне кажется, что как бы ни менялась система, каким бы ни было правительство, какой бы мы ни избрали образ жизни, проблемы всё равно останутся. Они будут всегда.
– А я… я никогда не думала об этом вот так.
– И что же ты думаешь?
– Я думаю, что кое-что мы можем сделать лучше, но не знаю как.
– Правда?
– Помнишь киношника из делегации землян? Он мне потом прислал письмо. По его мнению, то, как мы живем на Марсе, могло бы помочь решению кое-каких проблем на Земле. И он собрался над этим работать. Мне понравилась его решимость, невзирая на то, какие могут быть последствия. Его идеализм вселяет веру в то, что у жизни есть цель. Хотелось бы и мне так же верить в какой-то идеал, который побуждал бы меня действовать. Мне бы тогда намного лучше жилось.
– Так что же, ты согласна с предложением Чаньи?
– Не совсем. – Люинь старалась тщательно выбирать слова. – Другие очень туманно видят свою цель. Просто ими движут страсти. А я пока не могу сказать, какие действия были бы полезны.
Анка устремил взгляд на светильник, сделанный из платья Люинь и похожий на маленький походный костерок.
– Тебе не кажется, что это забавно – землянин пытается спасти Землю с помощью уроков, полученных на Марсе, а в это самое время горстка марсианских юнцов пытается спасти Марс с помощью уроков, полученных на Земле?
– Ты прав, – отозвалась Люинь. – Как раз это меня больше всего озадачивает. Каковы отношения между двумя этими мирами? В детстве нам говорили, что Земля со временем станет похожей на Марс: когда знания и мудрость совершат мощное продвижение вперед, люди неизбежно возжаждут свободы делиться знаниями и захотят создать интеллектуальное сообщество, как у нас, на Марсе. А на Земле мы слышали совершенно противоположное. Там говорят, что Марс слишком примитивен и прост и что прогресс постепенно заставит нашу планету стать похожей на Землю. Так кто же чей зародыш? У меня всё перемешалось в голове.
– Думаю, это всё пустые теории.
– Считаешь, одно не лучше другого?
– Что-то в этом духе. Война вынудила нас разойтись в путях развития, вот и всё.
Люинь тоже смотрела на светильник, словно видя мираж во мраке.
– Это еще одна из причин, почему я не могу просто взять и поддержать Рунге и Чанью. Хороша система или нет, но она – результат трудов всей жизни моего деда и его соратников. И без полной уверенности я не хочу выступать против них.
– Думаю, раньше люди были большими идеалистами.
– Это правда. Я читала некоторые речи Гарсиа и эссе Ронена. Изначально они не думали о создании какой-то системы для управления населением. Для них центральный архив был идеалом истины, связи и общения. Знания они считали общим достоянием человечества. Каждый имел право подойти и взять что-то из сундука с сокровищами. Это было равно праву на свободу и существование. Они утверждали, что только благодаря взаимопониманию смогут гарантировать сосуществование всех вероисповеданий, предотвратить циклы кровопролитий, а центральный архив стал наилучшим защитником свободы веры и совести. Он позволял любому человеку выражать свои истинные верования без нужды идти на компромиссы из-за необходимости заработать на жизнь. Политика должна была обогатиться вследствие такой честности для всех.
– Наверное, им и в голову не приходило, как много людей останутся лживыми лицемерами.
– А может быть, они и думали об этом, но всё равно надеялись, что будет по-другому.
Какое-то время они молчали. Потом Анка холодно произнес:
– А я не такой идеалист.
Люинь посмотрела на его лицо, отделенное от нее двумя забралами шлемов. Она не знала, что сказать. От бесстрастного высказывания Анки ей стало грустно.
Ей захотелось утешить его, но в последнее мгновение она передумала.
– Интересно, ветер еще не унялся?
Анка встал и помог ей подняться.
– Пойдем посмотрим.
Они вышли из пещеры. Песок и пыль, заслонявшие всё вокруг во время сумерек, исчезли. Ночь была тихой. Буровой катер Рунге переместился ближе к склону кратера.
Анка обнял Люинь обеими руками. Они посмотрели наверх. Лунный свет лился сбоку и окутывал их серебристым сиянием. Небо было густо усеяно немерцающими звездами. Помимо Млечного Пути, все остальные участки небес выглядели почти одинаково. Черные дыры, отстоящие от Марса на миллиарды световых лет, были не более различимы, чем Большое Магелланово Облако, до которого, по космическим меркам, было почти рукой подать. Не происходило никаких грандиозных сдвигов, ни рождений, ни гибели звезд. Была только яркая звездная сеть, спокойно светящаяся в вышине, далекая, но при этом теплая и утешающая тех, кто смотрел на звезды со страхом и смятением.
– Ты узнаешь хоть какие-нибудь созвездия? – спросила Люинь у Анки.
Он покачал головой.
– А Землю можешь найти?
Анка вновь покачал головой.
Люинь вздохнула:
– Будь с нами Зета, она бы нам всё показала.
– Сомневаюсь, – хмыкнул Анка. – Она же космолог, а не астроном. Я слышал, что она звезды ни на вид, ни по названиям не знает.
Люинь начала тихо напевать старинную песню. После того как закончилась песчаная буря, к девушке возвратилось желание покоя. Пение, как звездный свет, было бесплотным, но успокаивало.
– Мне нравится кое-что из того, во что верили древние люди, – проговорил Анка.
– Например?
– Когда кто-то умирает, он превращается в звезду на небе.
– Мне это тоже нравится. Мне всегда казалось, что те, кого мы знали и кто умер, – это звезды. Кажется, в Млечном Пути триста миллиардов звезд. Примерно столько же, сколько всего жило на свете людей.
Анка усмехнулся:
– Тут могут быть проблемы. Люди продолжают рождаться, а вот звезд больше не становится.
– Всё равно мне эта мысль нравится.
– Мне тоже, – сказал Анка. – Разве не здорово было бы, если бы нас отправили на Землю с какой-то миссией, завершив которую, мы бы возвращались в небо? Тогда было бы легче жить, с этой мыслью.
– Ага.
Они смотрели на окутанный ночной тьмой кратер, думали о мечте Миры полетать вокруг Марса и не могли избавиться от мыслей о будущем. Анка сказал, что тоже очень хотел бы увидеть гору Олимп и испытать ощущения полета на таких высотах. А Люинь хотелось бы посетить сеть «каналов» на северных равнинах и в области долины Рави, к югу от экватора. Руди говорил, как здорово было бы забрать всю воду с Цереры и заполнить ею эти древние «каналы». Люинь гадала, как они будут выглядеть с водой, станут ли похожи на настоящие реки.
– А может быть, когда-нибудь мы отправимся к другим звездам, как экипаж «Цереалии».
– Ты знаешь, где сейчас этот корабль-колония?
– Они благополучно покинули Солнечную систему. Похоже, всё идет хорошо.
– Значит, скорее всего, уже идет подготовка к отбору следующей команды.
– Наши шансы невелики, – сказал Анка. – Думаю, на нас обратят внимание через пару десятков лет, не раньше.
– Всё равно надежда есть.
Потом они говорили о далеких звездах – так, словно это были названия улиц. Не имело значения, о скольких миллионах километров или десятках лет шла речь – Люинь и Анка вели беседу, качаясь на волнах безнадежной надежды. В небе, одна за другой, загорались неведомые планеты, а само небо походило на абстрактный набросок карандашом.
Глубокая ночь подарила Люинь невероятную свободу. Такой свободы она не ощущала со времени пребывания в больнице, когда в одиночестве читала книги на обзорной площадке. Ощущение было такое, будто у нее под кожей бушует море, и это придавало девушке отваги, помогало найти верный путь.