Чанья
Чанья относилась к миру с опаской. Она понимала, что порой высказывается чересчур скептично и потому выглядит недружелюбно, но у нее не было выбора. Она считала себя полной противоположностью Люинь. Люинь была слишком доверчива, она верила в добро даже тогда, когда его явно не существовало, и отказывалась видеть факты. Чанья предпочитала защищать и беречь себя. Она не верила в любовь, как не верила и в то, что облеченные властью пекутся о благосостоянии всех людей.
Когда Руди разыскал Чанью, она готовила плакаты для будущего салона. Чанья не услышала, как он подошел, а когда подняла голову, Руди уже стоял рядом с ней. Прятать то, что она рисовала, было поздно.
– Работай дальше, я не стану тебе мешать, – проговорил Руди, постаравшись, чтобы его голос звучал обезоруживающе.
– Тебе что-то нужно? – глядя на Руди в упор, спросила Чанья.
– О, я просто хотел поговорить.
Чанья недоверчиво прикусила нижнюю губу.
– Что ты рисуешь? – спросил Руди.
– Плакат.
– Такая редкость – когда кто-то рисует что-то вручную. Почему ты не хочешь прибегнуть к цифровому рисованию?
– Мне не нравится, как выглядят цифровые рисунки.
Чанья отвечала коротко, не раскрывая истинных мотивов своего поведения. Она не хотела оставить никаких следов и намеков в центральном архиве до намеченной встречи. На ее взгляд, публичные и частные пространства в центральном архиве ничем не отличались друг от друга, потому что руководители системы могли следить за всем, что в этой системе происходило. Да, существовали некие правила насчет нарушений приватности, но Чанья этим правилам не доверяла.
– А для чего плакаты? – с улыбкой, держа руки в карманах, поинтересовался Руди.
– Как ты узнал, что я здесь? – спросила Чанья. Она не была уверена в том, что нужно Руди, и не знала, что ему известно, поэтому не чувствовала себя в безопасности.
– Если я скажу, что просто проходил мимо, ты мне поверишь?
– Нет.
Руди рассмеялся:
– Ладно, признаюсь. Люинь мне сказала, что иногда вы здесь встречаетесь по вечерам.
– Что еще она тебе сказала?
– Ничего! Правда. Я спросил, какие у тебя планы, но она закрыла рот на замок.
– Тогда что тебе здесь нужно?
– Просто захотелось повидать тебя.
Руди смотрел на Чанью, и его глаза пылали сдерживаемым желанием. Чанья посмотрела на него, и в уголках ее губ возникла насмешливая улыбка. Она была уверена, что Руди испытывает на ней свои обычные трюки. Всё это казалось ей ужасно глупым. Ей вовсе не хотелось стать для Руди неприступной крепостью, которую он бы взялся штурмовать и завоевывать.
Чанья опустила голову и снова взяла в руки кисть. Поскольку художественного образования у нее не было, она просто добавляла декоративные элементы к крупным буквам. Сами буквы были нарисованы ровно и прочно и походили на колонну воинов, готовых к бою.
– «Дайте мне свободу или дайте мне смерть», – прочел Руди. – Почему ты это пишешь?
– Это для нашего салона. Для клуба книголюбов. Мы обсуждаем прочитанные книги.
– Что вы собираетесь обсуждать?
– Есть ли у нас на самом деле свобода.
– Думаешь, мы не свободны?
– Обсуждение еще не состоялось, – холодно отвечала Чанья. – Как я могу сделать вывод?
– А что такое для тебя «свобода»?
– Способность самому определять свою судьбу.
– Но ведь невозможно напрочь исключить роль случайности! Зачастую отдельный человек не в состоянии определять всё.
– Если только никто не стоит на пути, этого вполне достаточно.
Руди был просто в восторге от этого разговора. Он обошел стол, за которым сидела Чанья и наклонился над ее плечом. Они находились посередине парка, раскинувшегося около пересадочной станции туннельных поездов. Два больших стеклянных стола и кубические табуреты делали это место удобным для небольших компаний – и для рисования плакатов тоже. Светлые волосы Руди искрились в лучах солнца, но Чанья не желала на него смотреть.
– О, я только что вспомнил, – сказал Руди. – В прошлый раз, когда мы виделись в больнице, ты что-то говорила о своем опыте обучения на Земле. Я об этом написал отчет для Совета.
Чанья встревоженно глянула на Руди:
– И что же ты написал?
– Я объяснил, что трудности приспособления к новой среде обитания принесли всем вам немало психологических страданий. Я предложил комиссии по образованию внимательно пересмотреть программу. В будущем учащимся будет предоставлена более длительная и качественная подготовка, перед отправкой на Землю их будут тщательно консультировать.
Чанья снова опустила голову:
– Ты меня совершенно не понял.
– Но что же ты имела в виду?
– Я говорила о самой идее обучения на Земле, а вовсе не об этих незначительных мелочах.
– То есть ты хочешь сказать, что вас вообще не стоило отправлять на Землю?
– Ты ни за что не поймешь. Мы увидели совершенно иной мир. То, как мы к нему приспосабливались, значения не имеет. У нас нет возможности вернуться. Мы больше не можем терпеть… – Чанья растерялась в поисках подходящего слова. – …Жесткость.
– Я могу понять, – возразил Руди. – Ты говоришь о технобюрократизме.
– Да, вот именно!
Руди кивнул:
– Я его тоже презираю.
– Неужели?
– Конечно. Я написал немало статей с критикой нынешней системы.
Чанья оперлась локтями о крышку стеклянного стола и смерила Руди взглядом с головы до ног. Немного помолчав, она проговорила:
– Если так, я скажу тебе правду. Предстоящий салон – на самом деле собрание, предназначенное для начала борьбы с этим самым технобюрократизмом. Мы хотим выступить за свободный выбор жилья и переход из мастерской в мастерскую, чтобы никто не был прикован к одному месту.
– О? – Глаза Руди сверкнули. – Звучит просто отлично.
– Ты действительно так думаешь?
– Абсолютно так. Это были бы прекрасные перемены. – Голос Руди звучал чрезвычайно убежденно. – Можешь на меня рассчитывать. Помогу всем, чем смогу.
После секундной растерянности Чанья кивнула. Она пыталась понять, что на самом деле на уме у Руди, насколько искренен его энтузиазм и действительно ли он думает так же, как она и ее соратники – или он ведет себя так только потому, что хочет сблизиться с ней. Однако Чанья осознала, что, если даже дело в последнем, отказываться от помощи Руди не стоит. Им нужно было заручиться поддержкой как можно большего числа людей. А поскольку Руди был внуком консула, его поддержка могла помочь узаконить молодежное движение и убедить в его правоте еще больше людей. Быстро прокрутив эти мысли в сознании, Чанья отбросила часть осторожности.
Правда, внешне она никак не выказала этого, но, когда Руди стал помогать ей снимать со стола готовый плакат, Чанья не стала отказываться.
Люинь не удивилась поведению брата, но не поверила в его готовность поддержать юных бунтарей.
– Месяц назад, когда я говорила с ним о революции, он был резко против.
– Не знаю я, что он на самом деле думает, – сказала Чанья, – но он сказал, что тоже ненавидит технобюрократизм.
– Вот это возможно, – кивнула Люинь. – Руди всегда бунтовал против своих наставников. Помню, мне он тоже жаловался на административную структуру.
Чанья и Люинь медленно шли в сторону социального центра квартала Расселл. День был будний, поэтому людей в центре было мало. По выходным в круглых помещениях центра собирались клубы любителей искусства, кулинарные клубы, любительские танцевальные ансамбли и так далее, а на неделе залы почти неизменно пустовали. Через закрытые окна можно было увидеть то, что осталось от прошедших занятий, а к следующей встрече в выходные всё это нужно было убрать.
Дорога к социальному центру шла строго на юг. Посередине нее тянулась полоска газона, усаженного деревьями. Тенистые аллеи были идеальными для пешеходов.
– Твой брат предложил нам помощь.
– Что у него на уме, интересно?
– Он не сказал. Сказал только, что готов помочь нам всем, что в его силах.
– Это хорошо.
– Но я не знаю, насколько серьезно это было сказано.
– Я бы на этот счет не переживала, – улыбнулась Люинь. – Даже если не серьезно, он сказал так, чтобы как можно больше времени проводить с тобой. А если он и вправду будет проводить с тобой больше времени, он не сможет отказаться от своих слов. Значит, мы получим от него помощь, несмотря ни на что.
Чанья покраснела:
– О чем это ты?
Люинь рассмеялась и побежала вперед:
– Если все получится, то в один прекрасный день я назову тебя моей золовкой.
– Можно подумать, я хочу стать твоей золовкой!
– Тебе не нравится мой брат?
– Мне никто не нравится.
– Даже Сорин не нравится?
– Нет.
– Почему же?
– Я тебе уже говорила, – решительно объявила Чанья. – Я не верю в любовь.
– Ты еще слишком молода, чтобы так говорить.
– А я не верю. Я согласна с Рунге: всеми движут только собственные интересы. То, что мы называем любовью, – это всегда замаскированная самовлюбленность на службе у какого-то плана.
– И что ты думаешь о планах Руди?
– Не знаю, – призналась Чанья. – Люди могут вести себя очень лукаво. Возможно, он тщеславен и привык к тому, что все гладят по шерстке его эго. А вот я в него ни капли не влюблена, и он смотрит на меня, как на некий вызов, потенциальное состязание, возможность показать себя.
– По крайней мере, он открыто показывает, как сильно его к тебе влечет.
– Ой, я тебя умоляю. Есть только два варианта: или это мгновенный порыв с его стороны, или он обожает себя.
– Как ты можешь быть столь категоричной? – вздохнула Люинь. Сорин прав насчет тебя.
– А ты невероятно наивна, – буркнула Чанья. – Позволь тебя спросить: ты уверена в чувствах Анки к тебе?
Люинь, застигнутая этим вопросом врасплох, ответила не сразу. Беспечно рассмеявшись, она парировала:
– Не надо на меня стрелки переводить. А что, ты считаешь, что Анке не стоит верить?