ошетом отлетела к ним.
– А мой брат всё это знает?
– Думаю, да.
– Тогда… почему же он поддержал нас?
– Я… – Рейни растерялся. – Погоди, давай сначала закончим разговор о прошлом. Ты знаешь, какова была главная цель движения, начатого твоими родителями?
Люинь покачала головой.
– Они хотели, чтобы у каждой семьи был дом, – сказал Рейни. – Они хотели, чтобы свое жилище было у каждой женатой пары.
– Что?
– Да, это та самая система, которая у нас есть сейчас. Протестное движение твоих родителей было подавлено, но их предложение позднее стало политикой, поддержанной Советом. Сейчас мы живем в условиях системы, о которой мечтали твои мать и отец.
– Но… тогда что же собой представляла эта система раньше?
– До того жилье распределяли в зависимости от научных достижений или положения. – Рейни вздохнул, словно бы увидев то далекое прошлое. – Когда город был только-только основан, ресурсов было настолько мало, что все жили в общежитиях. Собственные дома могли себе построить только выдающиеся ученые, а размеры домов определялись согласно их научным достижениям. Поначалу такая политика была разумна, но через тридцать лет в ней накопилось немало недостатков. Если кому-то не везло и этот человек не выдавал в науке результатов, которые можно было применить на практике, то они умирали в общежитии. В итоге все начали зависеть от начальства и старались оное начальство ублажать, чтобы их исследования были включены в какой-нибудь инженерный проект. Во власти стала процветать коррупция, распределение жилья стало хвостом, который вилял собакой научных исследований.
– Но я помню, что, когда я была маленькая, у каждой семьи был свой дом!
Рейни улыбнулся:
– Ты жила в районе, где обитали другие семьи основателей республики и руководителей систем. Вот почему у них были собственные дома.
– Значит, мои родители…
– Они сделали это ради Артура.
– Артура? И Джанет?
– Да. Поскольку у Артура в системе вообще не было никакого места, им с Джанет не могли выделить дом. Твои родители решили, что это несправедливо. Увидев столько злоупотреблений властью и то, что система отвергла их друга, они захотели справедливости и абсолютно равного распределения.
– Но мы… – пробормотала Люинь. – Мы-то выступаем против этого.
– Вы хотите выстроить свою собственную систему, мечтаете, чтобы можно было меняться жильем, иметь свободу. Вы выступаете против абсолютного равенства и равного распределения. – Рейни говорил очень сдержанно. – Но это тоже не ново, ты знаешь об этом? Именно так всё обстояло до войны. В то время каждый сам себе строил жилище или на что-то его обменивал. Тогда разные лагеря принадлежали различным компаниям, и каждому человеку или группе людей приходилось покупать инструменты или нанимать работников из более крупных компаний. Та система являлась всего-навсего продолжением обычаев Земли. Но Марс не был Землей. На Марсе имелось крайне мало ресурсов, и большую часть сырья нельзя было применять напрямую, без переработки. Считаные компании, владевшие технологиями плавки и литья, могли обеспечить планету строительными материалами. Олигархические фирмы стали монополистами рынка и непомерно поднимали цены. Почти все неглупые люди, умевшие что-то делать, быстро осознали, что при таких условиях добиться лучшей жизни невозможно за счет одного только ума и мастерства. Несправедливое распределение ресурсов невозможно было обойти. Поэтому они рисковали жизнью, чтобы основать новую республику, где у каждого будет возможность обрести достойную жизнь не за счет накопления богатства, а за счет собственных талантов.
Люинь мало-помалу начала что-то понимать.
– Мои родители взбунтовались против моего дедушки. Мы взбунтовались против моих родителей, а мой дедушка бунтовал против той мечты, которую мы сейчас пытаемся осуществить?
– Можно и так сказать, – проговорил Рейни спокойно. – «Свобода, равенство и братство» – эти привлекательные слова всегда возникали на протяжении жизни каждого поколения.
– А другое поколение было против?
Люинь опустила глаза. Она была в полной растерянности. Она не понимала, как быть. Затеянное ее друзьями движение было бесполезным. В мире всегда обнаруживались какие-то недостатки, идеальным он не мог быть. Спады и подъемы чередовались на протяжении бесконечных циклов. Люинь не могла понять, что делать. Ее семейство так много сил вложило в подобные попытки, а мир ни капельки не стал лучше. А если он стал лучше, то в чем? А если бы не стал, то как бы поступили люди? Люинь чувствовала, как ее мир опустошается. Она стояла на краю пустой вселенной. Не было видно ни края, ни конца. Нигде нельзя было отыскать рай.
– Доктор Рейни, – проговорила Люинь сдавленно, – вы знали о том, что я совсем не была уверена в правильности этого движения? Я с самого начала боролась с собой и не знала, участвовать мне в этом или нет. В конце концов я решила присоединиться к акции протеста, потому что не понимала, что еще делать, где еще обрести то ощущение, о котором я мечтала. Я искала ощущения жизни, живой радости осуществления себя… и смысла существования. Мне хотелось заниматься чем-то, чему стоит посвятить жизнь, всю жизнь целиком, всю себя. Мне так хотелось этого чувства, что о цели этого движения я не слишком задумывалась. Я даже о том не думала, верно ли оно по сути или нет. Мне просто хотелось, чтобы в моей жизни пылал огонь и чтобы я ощущала это горение.
– Думаю, я тебя понимаю, – кивнул Рейни.
– Вы считаете меня наивной?
– Вовсе нет. Думаю, многие носят в себе такую надежду. Помнишь, ты говорила о болезни, которую называют «безумием больших достижений»? Такое состояние не такая уж редкость для человечества.
– Из-за любви к грандиозности?
– Не только из-за этого, но и из-за гораздо более возвышенного желания – желания осуществиться во всей полноте. Ты ищешь некоего смысла, чтобы в него погрузиться. Многие ищут того же. Они стремятся к тому, чтобы стать значительной личностью на фоне такой далекой мечты. Без этого стремления не сможет осуществиться никакой контроль над людьми, никакие инициативы. Если много людей не захотят встроиться в схему, никакая схема не может быть создана. Не все люди одержимы желанием совершить великие подвиги, но великие подвиги определенно дают отдельному человеку это чувство присутствия, сознание собственной нужности.
– Но вы хотите сказать, что это бессмысленно?
– Тут всё зависит от того, что ты считаешь наполненным смыслом.
Люинь на миг задумалась:
– Что же мне теперь делать?
– Это тебе решать, – сказал Рейни. – Я могу только рассказывать тебе разные истории, но конечный выбор всегда за тобой.
Рейни подошел к входу в комнату и потянул на себя створку позолоченной двери. Дверная рама, по виду похожая на мрамор, была украшена прекрасной резьбой в виде цветочной гирлянды. В створку двери было вмонтировано зеркало.
Люинь посмотрела на свое отражение. Подол задрапированного хитона доходил ей до лодыжек. Белые искусственные цветы украшали лавровый венок на ее голове. Длинные черные волосы волнами ниспадали до талии. Она увидела, как сильно бледна и растерянна. Почти так же она выглядела два месяца назад. Она надеялась, что станет сильной и решительной, но, пережив столько, она стала еще слабее и окончательно потерялась. Она пошла к зеркалу, к себе. У двери она остановилась и посмотрела на Рейни. Тот кивнул ей. Она прикоснулась к своему отражению – так, будто решила потрогать другое пространство и время.
Она пошла по короткому коридору, и это показалось ей целой вечностью. Пол был разрисован сценами из истории человечества. Ступни Люинь ощущали холод стекла и покрытого краской металла. Круглые витражные стекла вдоль стен коридора сияли чистым и священным светом. На пол ложились геометрически правильные тени. Двери в конце коридора были закрыты и не впускали шум с площади.
За мгновение до того, как Люинь была готова открыть двери, Рейни обратился к ней:
– Пожалуй, мне стоит сказать тебе еще кое-что. Ты помнишь психически больного пациента, который выпрыгнул из окна и разбился насмерть?
– Да.
– Его звали Дженкинс. Помнишь историю с неисправностью буровой машины, из-за которой меня когда-то наказали?
– Да.
– Мое наказание случилось десять лет назад. Дженкинс в то время был архонтом системы, пробивным и рвущимся к власти человеком. Вместо того чтобы заняться решением задач управления, он окружил себя группой тех, кто ему поддакивал и тешил его эго. Еще до того происшествия его линия производства шахтерских вагонеток уже была в плачевном состоянии. Никому не было дела до проверки безопасности, поэтому несчастный случай был всего лишь вопросом времени. Поскольку наказали меня, отчет о расследовании вину Дженкинса скрыл, и Совету удалось его спасти. Но вместо того, чтобы усвоить преподанный урок, он продолжал руководить производством кое-как. Год спустя случилась еще одна крупная авария, и на этот раз Дженкинса наказали. Его лишили руководства и запретили в дальнейшем любой карьерный рост.
– Значит, это он виновен в разрушении вашей жизни.
– «Разрушение» – это слишком сильно сказано. Думаю, более верно будет сказать, что на нем лежала часть ответственности.
Люинь смотрела на Рейни и не знала, что думать. Человек, которого Рейни ненавидел, погиб у нее на глазах, а она со своими друзьями затеяла протестное движение, чтобы почтить его память. Из-за некомпетентности этого человека рухнула карьера Рейни, но потом он сошел с ума и покончил с собой, и это вызвало у Люинь и ее друзей сочувствие к нему, как к жертве системы, расшевелило их чувство справедливости.
– А как он сошел с ума? – спросила Люинь.
– Он не смог вынести того, что его перестали восхвалять, никто перед ним не пресмыкался.
Рейни заботливо положил руку на плечо Люинь. Его тяжелая ладонь передала ей ощущение силы и решительности. Она смотрела на него глазами, полными печали, а он только кивнул и ничего не сказал. Он нажал на кнопку рядом с дверью, и тяжелые металлические створки открылись. Люинь повернула голову. Площадь была подобна слепящему солнцу.