Наконец, Фагирра щёлкнул пальцами, канцелярист загрохотал по столешнице, а стражники заколотили в пол древками пик. Толпа, хоть и не сразу, примолкла. Судья что-то сказал, Солль не расслышал; канцелярист звонко повторил его фразу, но до Эгерта, пребывавшего в муторном отупении, эти слова дошли только тогда, когда стоящий за спиной стражник крепко взял его под локоть и поднял со скамьи.
Он затравленно огляделся — Фагирра смотрел на него из-под капюшона, и в глазах его стоял доброжелательный и одновременно властный приказ.
Эгерт не помнил, как оказался на помосте.
Там, за стенами, вероятно, вышло солнце, и два луча его упали в два высоких зарешеченных окна. В своём углу оживились подавленные было студенты, Эгерт услышал своё имя, повторяемое по многу раз, повторяемое возбуждённо, тише и громче, повторяемое равнодушно, или с изумлением, или с радостью и надеждой. Те, кто много дней делил с Соллем жильё и стол, кто сидел с ним рядом на лекциях и распивал вино в весёлых кабаках, те, кто знал о намечающейся свадьбе, вправе были ожидать от него слов, приличествующих честному человеку.
Палач снова вздохнул, пытаясь оттереть от своего балахона тёмное пятнышко; клещи в его мешке чуть слышно звякнули, и Эгерт ощутил первый толчок вечного животного страха.
Тория глядела в сторону, по прежнему сгорбившаяся, утомлённая, равнодушная.
— Вот свидетель обвинения, — веско сказал Фагирра. — Имя этого человека — Эгерт Солль, последнее время он был вхож в кабинет декана и близок к его дочери… Потому его свидетельство так важно для нас — в ту роковую ночь он присутствовал на отвратительном колдовском ритуале… Мы слушаем вас, Солль.
Во всём мире стояла гробовая, неестественная тишина. Два окна смотрели на Эгерта, как два пустых прозрачных глаза; он молчал, и в столбах света танцевали пылинки, и Тория, замершая на своей скамье, вдруг подняла голову.
Наверное, ей передалась его боль и его тоска — но в эту самую секунду он вдруг ощутил, как, осознав ужас и отчаяние любимого человека, она ищет его взгляда.
Он молчал, не в силах выдавить ни звука. Фагирра усмехнулся:
— Хорошо… Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Верно ли, что ваше имя — Эгерт Солль?
— Да, — механически произнесли его губы. По толпе пронёсся вздох.
— Верно ли, что вы прибыли из города Каваррена около года тому назад?
Эгерт увидел башни и флюгера, отразившиеся в воде весенней Кавы, вымытую дождём мостовую, лошадку под нарядным детским седлом, звонко хлопнувший ставень и смеющуюся мать с ладонью у глаз…
— Да, — ответил он отрешённо.
— Хорошо… Верно ли, что всё это время вы жили при университете, тесно общаясь с деканом и его дочерью, что она уже почти стала вашей женой?
Он наконец уступил молчаливым просьбам Тории и решился посмотреть на неё.
Она сидела, подавшись вперёд и не сводя с него глаз; Эгерт почувствовал, как, поймав его взгляд, она чуть расслабляется, и лицо её теплеет, и искусанные губы пытаются сложиться в улыбку. Ей радостно видеть его даже сейчас, на пороге предательства, и она спешит излить на него неистребленную пытками, почти материнскую, исступлённую нежность, ведь его тоже пытают, пытают, может быть, горше и больнее, на глазах всего города, на глазах любимой женщины, она понимает, каково ему, что с ним сейчас, что будет потом, она всё понимает…
Ему легче было бы пережить презрение, нежели сострадание. Он перевёл на Фагирру замутнённые, полные ненависти глаза:
— Да!
И в этот момент во взгляде Тории что-то дрогнуло. Солль снова встретился с ней глазами — и волосы зашевелились у него на голове, потому что он понял тоже.
Трясущаяся рука его легла на шрам. Единственный день. Единственный шанс. Не ошибиться в ответе…
— Верно ли, что в ночь накануне Мора вы находились в кабинете декана и видели всё, происходившее там?
Путь должен быть пройден до конца.
— Да, — сказал он в четвёртый раз. Палач почесал нос — ему было скучно; Фагирра победоносно улыбнулся:
— Верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?
…Стальное лезвие распороло ему щёку, а заклятье переломило его жизнь. Он был самоуверен в то утро, весна выдалась холодная и затяжная, капли скатывались по стволам, будто кого-то оплакивая… Он не зажмурил глаза, когда шпага в руках Скитальца опустилась на его лицо, была боль, но страха не было даже тогда…
Он почувствовал, как шрам на щеке оживает, пульсирует, наливается огнём; всё ещё прижимая к нему ладонь, он глянул вниз — и встретился взглядом с прозрачными глазами без ресниц.
Скиталец стоял у стены, в толпе — и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбуждённых, хмурых и напряжённых лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернётся последним… Когда на пять вопросов вы ответите „да“…»
Судьба ведёт его точно по намеченной ниточке.
Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы её сначала неуверенно, а потом всё смелее и радостнее складываются в улыбку.
Улыбаясь, она идёт на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории — она знает это и улыбается, потому что в её жизни было вечнозелёное дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведённые при свете камина, и была его клятва — сбросить шрам ради неё…
Первое в душе должно стать последним. Ради неё, ради выполнения своей же клятвы он отречётся и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?
Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач — тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…
Он зажмурился, но воображению было плевать, открыты его глаза или нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину: камера пыток… В тело впиваются ремни, над Соллем деловито склоняется палач, невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи… Стиснутые зубы Эгерта разжимают огромным ножом, а клещи всё ближе, железный клюв открывается, будто предчувствуя трапезу, Солль судорожно пытается отвернуть голову, и где-то в темноте спокойный голос произносит: «За лжесвидетельство», и Эгерт чувствует холодный захват стали у корня языка…
Человек не может так бояться. Так боятся звери, попавшие в капкан, так боится скот, гонимый в ворота бойни… Эгерт чудом удержался на ногах.
Взгляд Фагирры лежал на нём, как могильный камень, взгляд Фагирры давил, хозяйничал в его душе, путая мысли. Пятый вопрос задан…
Он должен ответить сейчас, пока клещи ещё в мешке, пока смотрит Скиталец, знавший всё наперёд… Он ответит — и страх перестанет терзать его, не зря так болит, так пульсирует, так беспокоится шрам — будто живое существо, будто пиявка, много дней сосавшая чужую кровь и вот сейчас обречённая на погибель…
— Эгерт, — едва слышно донеслось со скамьи подсудимых. Возможно, Тория не произнесла его имени вслух, но, обернувшись, он понял, что она благословляет его на пятое «да».
…Огонь в камине, тёмные волосы на подушке… детский страх — и доверие, тоже детское… Высокое окно библиотеки… Мокрый голубь на дорожке… И солнце, солнце бьёт в окна… Корзинка в руках, зелёные луковые хвосты щекочут руку, и тёплая булка из её рук… Снова солнце. Отпечаток каблука в мягкой прогретой земле… Ладони на глазах, а солнце пробивается между пальцами… Пахнет мокрая трава, тает снег в волосах…
Тория тихонько скрипнула скамьёй:
— Эгерт…
Как она боится за него. Как она хочет, чтобы поскорее всё кончилось, чтобы он сказал, наконец…
Ему даже не придётся колебаться. Его страх и так сделает всё сам, и губы его просто не в состоянии сложиться в иное слово, нежели волшебное пятое «да». Его голосовые связки откажутся работать, пожелай он сойти с намеченного пути.
— Хватит, Солль! — Фагирра красноречиво переглянулся с палачом. — Последний раз повторяю вопрос: верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?
Безгубый рот Скитальца чуть дрогнул. «Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдётся… Раз в жизни бывает этот момент, и упустивший его лишается надежды навсегда».
Как много боли в этом зале. Как много боли помещается в маленьком теле Тории… И как болит шрам.
Тишина.
Он поднял глаза — два окна смотрели на него равнодушными глазами Скитальца.
— Не…
Страх его взревел. Он ревел и метался, раздирая горло, парализуя язык, выл и катался, как взбесившееся чудовище — весь его огромный, всепоглощающий, всепожирающий страх, давно свивший в Соллевой душе своё смрадное логово.
— …е…т…
Слово вырвалось из его рта, и он в изнеможении закрыл глаза, со спокойной совестью отдавая себя на растерзание страху.
В наполнявшей зал тишине слово прозвучало, подобно взрыву пороховой башни.
Где-то победно завопили студенты, где-то загалдела толпа, что-то резко бросил Фагирра, а Тория, обомлевшая на своей скамье, источала ужас — ужас оттого, что заклятие на Солле теперь вечно и неснимаемо. Он сам осознал это и содрогнулся, руки его потянулись ко рту, будто желая вбить обратно только что вылетевшее слово — но он понял с облегчением, что вернуть сказанное невозможно, и пусть страх выворачивает его наизнанку… Пошатнувшись, он глянул в зал, на Скитальца — глянул едва ли не с вызовом.
И тогда Скиталец, который один оставался бесстрастным в возбуждённой толпе, позволил себе усмехнуться.
Мир перед глазами Эгерта закачался, поплыл, полинял, будто выгорел; на секунду он ощутил полнейшее, безмятежное спокойствие, хотелось закрыть глаза и наслаждаться неправдоподобной тишиной — но тут мир вернулся, обрушился гулом толпы и выкриками стражи, и краски вернулись к нему, и никогда в жизни Эгерт не видел таких ярких красок.
…Кто все эти люди?! Кто этот человек, скрывающий лицо под капюшоном? Как смеют они удерживать под стражей… Торию?!