И тогда крик мой вырвался наружу — пронзительный и длинный, никогда в жизни я так не кричала. Крик был похож на длинную осмолённую верёвку, и эта верёвка ударила Луара в спину.
Бедный конь взвился на дыбы. Я сидела в золе у костра и смотрела, как конь и всадник медленно-медленно поворачиваются, как взгляд Луара, настороженный и жёсткий, останавливается на моём лице.
Как он исхудал…
В его глазах что-то едва заметно изменилось. Успокаивая лошадь, он обернулся к Сове:
— Кто это?
Сова угрюмо молчал.
Он мог бы сказать: «Это моя девка». Но тогда — и я поразилась, поняв это — тогда Луар ответил бы всё тем же жёстким и желчным голосом: «Нет, моя». И тогда Сове пришлось бы зарезать кашевара, круглолицего и всех прочих свидетелей своего позора…
Сова молчал. Луар медленно растянул губы:
— Ты говорил, что она тебе надоела.
Может быть, мне и померещилось, но, потрясённый дипломатической уловкой Луара, сбитый с толку, Сова даже обрадовался. Махнул рукой:
— Бери.
Круглолицый за моей спиной издал сдавленный вопль.
Через секунду я оказалась у Луара в седле.
Тория бредила, и в бреду ей казалось, что она беременна.
Она носила его в себе — долгих девять месяцев. Был день, когда она впервые ощутила в себе другое существо; теперь, в бреду, она металась по дому, прижимая ладони к плоскому, опустевшему навек лону.
Потом он явился из своего тёплого красного мира в мир прочих людей, и она потрясённо разглядывала узоры линий на его ладонях и пятках, пульсирующую кожу на темени и длинные ресницы над бессмысленными голубыми глазами.
Он был частью её, он ещё долго оставался немножечко ею, она на расстоянии чуяла, когда он весел и когда огорчён; она всегда пыталась сдержать грусть или внезапное раздражение, потому и он, она знала, мгновенно заплачет тоже…
Она бродила по дому, прислушиваясь к себе, слыша в себе нерождённого Луара — и не замечала ни одышливой, расхворавшейся няньки, ни забившейся в угол одичавшей дочери, ни развала и запустения, прочно поселившихся в загородном доме Соллей. По-прежнему не принимая ни крошки и живя одной только водой, она теряла силы и медленно умирала с голоду.
Фагирра больше не приходил к ней. Ей казалось, что могила его под её окном, и, проходя по двору, она бормотала успокаивающе:
— Лежи…
Она боялась, что теперь её сын никогда не родится.
Ноги мои болтались, не находя опоры, лошадиная спина ходила ходуном, а навстречу неслись ярко-зелёные ветви, серые и коричневые стволы, пронизанные солнцем, переплетённые ажурными тенями на густом и синем небесном фоне. Пальцы мои цеплялись за какую-то твёрдую ткань, за какие-то шнурки и ремешки не то на плаще Луара, не то на его куртке; Луаровы локти удерживали меня, не позволяя сползти с седла. Лошадь металась вправо и влево, огибая кусты; внутри у меня царила счастливая каша, мысли смешались от потрясения, а внутренности — от немилосердной тряски, и, глядя в скачущий по боками лес, я как никогда остро понимала, как прекрасна, как бесконечна и остра замечательная штука, именуемая человеческой жизнью.
Потом лошадь выбралась на дорогу и перешла на ровную, щадящую рысь. Луар молчал.
— Он не добрался до меня, — сказала я со счастливым смешком. — Его же подранили, кабана. Хотел, да не добрался, кобель недорезанный…
Почудилось мне или сжимающие меня локти Луара действительно чуть расслабились? Будто от облегчения?
Он по-прежнему молчал; я с трудом повернула голову, чтобы увидеть его лицо:
— Или я тронулась умишком, или ты заделался сразу Прорицателем, великим магом и атаманом разбойников?
Он что-то ободряюще гикнул — не мне, конечно, а лошади. Лес, в который мы въехали неделю назад с несчастным парнем Михаром, наконец-то закончился, и вдоль дороги распахнулись зеленеющие поля.
— Луар, — сказала я шёпотом, зная, что за шумом ветра он не услышит. — Спасибо, что ты пришёл…
Дорога повернула, и послеполуденное солнце разом ослепило меня, выстроив между мной и миром горячую белую стену.
— А я видела твоего отца, Луар, — прошептала я неслышно для самой себя. — Я видела Эгерта.
Он дал лошади шпоры. Несчастное животное, несущее двойную ношу и никак не ожидавшее от хозяина столь безрассудной жестокости, дёрнулось и перешло в галоп.
— А-а! — завопила я, цепляясь за Луара руками, подбородком и коленями. — А-а-а!
Лошадь тоже обижено закричала. Луар сжал губы и натянул уздечку — лошадь взвилась на дыбы, опрокидывая меня на моего спутника и давая возможность вблизи рассмотреть его сузившиеся, отчаянные глаза.
До самого вечера между нами не было сказано ни слова; вечером же, высмотрев у дороги большой и богатый с виду постоялый двор, Луар решительно завернул в ворота измученного коня, и той ночью мне воздалось сполна.
Он был уже не юноша — он был зрелый мужчина, исступлённо-нежный, умеющий любить и бережно и страстно — и даже медальон у него на голой шее, пластинка, постоянно попадавшая между нами, не мешала мне. Мы едва не разнесли в щепки ветхую гостиничную кровать — но самыми дорогими оказались минуты, когда, одновременно проснувшись в сером предутреннем свете, мы обнялись, не успев ещё открыть глаз, на ощупь.
Под окном радостно вопила синица. Хороший знак — птицы поют до рассвета…
— Ничего этого скоро не будет, — сказал Луар.
Я подождала. Спросила осторожно:
— А что будет?
— Не знаю, — он вздохнул. — Когда б я знал…
Синица звенела, как колокольчик. Медальон сполз с Луаровой груди и лежал теперь на его белом мускулистом плече; теперь я смотрела на Амулет Прорицателя ревностно, как на свидетеля нашей любви, и не сразу поняла, что бурые пятна на золотой пластинке не что иное, как ржавчина.
— Не смотри, — сказа Луар, не открывая глаз. — Мне неприятно, когда ты смотришь.
Я перевела взгляд на его лицо — на моих глазах ласковый ночной Луар снова превращался в бронированное чудовище, подмявшее под себя Сову.
— Он ржавый? — спросила я шёпотом.
Он открыл глаза. Накрыл Амулет ладонью и спрятал под одеялом:
— Да… Ржавчина — это знак… Что Тот, кто приходит извне, явился снова.
Синица за окном примолкла. По гулкой гостиничной лестнице дробно топотали шаги — вверх, вниз…
— Луар, — сказала я тихо. — Ты — маг?
Он посмотрел на меня почти испугано:
— Не знаю…
— А Сова? — спросила я ещё тише.
Он удивился:
— Что — Сова? Сова уж точно не маг…
— А кто Сова? — не унималась я. — Тфим?
Он поднял брови:
— Так ты всё слышала?
Я ткнулась лицом ему в плечо. Перед глазами моими в одну минуту пролетели все ужасы последних дней; я всхлипнула и успокоилась только тогда, когда рука его ласково почесала меня за ухом:
— Сова… Служитель Тфим. Служитель Ордена Лаш, который был в своё время служкой моему отцу… То есть ты понимаешь, кому.
— Так ты шантажировал его! — радостно догадалась я.
Луар поморщился:
— На кой пёс мне его шантажировать… Я думал, что хоть он-то знает… Зачем они освободили Мор. Кто приказал — Магистр или Фагирра?
За дверью зычно перекрикивались горничные.
— Почему мы всё время в гостинице, — спросила я рассеянно. — Всегда в гостинице… Я хочу, чтобы у нас был дом. И дети.
— Она стоит на пороге, — глухо обронил Луар. — И ждёт, чтобы её впустили… Та, что пришла извне.
— Так какого она пола, — пробормотала я задумчиво. — Та, что пришла, или Тот, кто пришёл?
Он глянул на меня хмуро и укоризненно. Отвернулся.
— Луар… — я приподнялась на локте. — Коли ты Прорицатель, то должен заглядывать в будущее! Погляди… а мальчика… назовём Эгертом.
Он долго молчал, глядя в потолок.
— А зачем она пришла? — спросила я наконец. — Та, что извне?
— Чтобы войти и воцариться, — отозвался он глухо.
— Так может быть, пускай? — предположила я неуверенно. — Вряд ли будет хуже, чем теперь…
— А Привратник станет ей слугой и наместником, — пробормотал он.
— Руал Ильмарранен по прозвищу Привратник, — изрекла я неожиданно для себя.
Он подпрыгнул, сел:
— Откуда ты знаешь?
Медальон покачивался на его груди. Я не могла оторвать взгляда от фигурного отверстия в центре его.
— Ты добралась до книжки? — спросил он спокойнее. — Специально искала? Ну-ну…
— Луар, — сказала я шёпотом. — Эгерт и Тория любили друг друга, даже когда был Чёрный Мор… Они знали, что у них впереди всего несколько дней — и всё равно радовались… Может быть, и мы?..
Он встал, не одеваясь, отошёл к окну. Исподтишка оглядев его, я с удовольствием убедилась, что мой муж отлично сложен.
— Ты не веришь мне, — сказал он со вздохом. — Я и сам не всегда верю… Что над миром действительно висит… Это. Неизвестно что. Во всяком случае, Завещание Первого Прорицателя описывает приход внешней Силы как очень паскудную процедуру: «Плачьте, живущие… С неба содрали кожу»…
Я поёжилась, натянув одеяло до подбородка. Только теперь вместе с холодком по спине ко мне явилось подозрение, что Луар далеко не шутит.
— Мне же надо с кем-то поделиться, — сказал он вдруг с отчаянием. — Я же не могу всё время быть один… И носить это в себе… Я не маг… Я не знаю, как прорицать… Я не умею, и мне некого спросить. И я не знаю, что делать… Я думал, что Фагирра знал. Но все они молчат… Не понимают, не помнят… Даже Сова… У него остались какие-то вещи Фагирры, где-то в тайниках… Обещал добыть… Но и он не знает, зачем… И это… — он взял Амулет в ладонь, — зачем Фагирре… Зачем он пытал мою мать — чтобы добыть это?..
Он вдруг закрыл лицо руками. Амулет выскользнул из его пальцев и снова закачался на цепочке:
— Танталь… Пойди к ней. Пойди, а я не могу… Пожалуйста.
Повозки стояли на обочине, стояли, бессильно опустив оглобли. Не веря своим глазам, я крепко, до боли вцепилась в Луара. Ни слова не говоря, он придержал лошадь.
— Ты?!
Муха сидел на земле, растирая кулаком больные красные глаза. Бариан, внезапно ставший старым, не удивился мне и не обрадовался; Гезина судорожно сжимала руку рыжей девчонки. Фантин растеряно хлопал длинными светлыми ресницами: