Потом, отстранив мои руки, почему-то прихрамывая, побрела в свою комнату.
А я скрипнул зубами, собрался как на парад, нацепил шпагу, взял книгу в замшевом мешочке и поплёлся к скотине Чонотаксу, полностью уверенный, что короткая история нашего неприятного знакомства подошла наконец к завершению.
В четвёртый раз переступал я порог Чонотаксова дома и, как надеялся, в последний; господин маг принял меня любезно. В комнате с зеркалами специально по такому случаю обнаружилось удобное кресло, а то мучительное для седалища сооружение, в которое Черно обычно усаживал своих гостей, оказалось задвинутым в угол.
Впрочем, меня эта трогательная подробность вовсе не смягчила.
— Итак, — сказал я официальным голосом, — господин Чонотакс Оро, я исполнил нашу с вами договорённость. Я привёз интересующую вас вещь и вправе ждать теперь, что и вы исполните обещание. Немедленно. Для операции с Кливи Мельничонком вам понадобилось, мне помнится, часов десять?
Покрытые изморозью зеркала жадно ловили зимнее солнце. Комната утопала в холодном матовом свете; то место, где дыхание Кливи растопило лёд, так и осталось незамёрзшим. Зеркальная клякса в виде уродливого гриба.
— Этот воришка плохо кончит, — задумчиво пробормотал Чонотакс.
Я вытащил футляр с книгой. Положил его на ладонь, словно взвешивая; тяжесть была изрядная. Господин Луаян писал веско.
Некоторое время мы с Чонотаксом смотрели друг другу в глаза. Потом он отлепился от подоконника — а всё это время он стоял расслабленно облокотившись, словно у него недоставало сил держаться прямо, — и через всю комнату прошёл ко мне. Протянул руку, желая взять Луаянов труд; я положил книгу себе на колени.
— Господин Чонотакс, когда мы начнём избавлять меня от приговора?
— Собственно говоря, — пробормотал он, глядя, как я нервно поглаживаю чёрную замшу футляра, — вы могли бы оставить её себе… Потому как я уже всё, меня интересующее, знаю.
— Хорошо, — отозвался я ровно. — Пусть эта книга, приданое моей жены, станет украшением моей библиотеки… В любом случае свои обязательства я выполнил. Я хочу, чтобы вы как можно скорее выполнили свои.
Чонотакс вздохнул. Отошёл от меня, постоял у замёрзшего зеркала, осторожно царапнул изморозь кончиком длинного ногтя.
— А куда ты спешишь, Ретано? Ведь у тебя почти полгода впереди?
Я встал.
Собственно говоря, чего-то подобного мне и ожидалось. Черно Да Скоро обожал играть во всевластие. Он был прямо-таки прирождённый шантажист.
Целую секунду я боролся с острым желанием обнажить шпагу. Этот жест был бы лишним — оружие не обнажают, чтобы пугать. А резать Чонотакса я пока ещё не собирался; обуздав себя, я ограничился тем, что положил руку на эфес:
— Господин Чонотакс Оро. Я не намерен тратить время на болтовню. Избавьте меня от ваших плоских шуток и приступите к исполнению обещаний. Сейчас.
Рукоятка шпаги становилась всё более тёплой. От жара моей ладони.
Черно Да Скоро провёл пальцем по сверкающей изморози. Вздохнул почти укоризненно:
— Ретано… Ты всё видишь во мне какого-то обманщика и злодея. Я же сказал: сниму! Сниму с тебя приговор, можешь забыть о Судье уже сейчас…
— Так и избавь меня СЕЙЧАС! К чему эти разговоры, язык охота почесать?!
— Фу, какой ты грубый, Ретано, — с отвращением пробормотал Чонотакс. Прошествовал через всю комнату к окну, отогрел круглую бойницу в заиндевевшем стекле, уставился в далёкую даль; взгляд у господина мага был такой отрешённый, как будто там, над ясным морозным горизонтом, проплывали сейчас светлые воспоминания о его первой любви.
— Приступай, — сказал я кротко. — Выполняй обещание.
Черно Да Скоро вздохнул. Провёл ладонью по голому черепу; странно, что ничем не согретая башка господина мага до сих пор не покрылась изморозью.
— Видишь ли, Ретано… Дело в том, что я продолжаю нуждаться в твоей помощи. Вспомни, как мы договаривались, — «услуга за услугу»… Я прошу тебя — потерпи, помоги мне ещё чуть-чуть, тебе это нетрудно, зато я буду обязан по гроб…
Он говорил не оборачиваясь. Буднично, словно советуясь со мной по поводу погоды.
Я прямо-таки физически ощутил, как по клинку моей шпаги бегут холодные мурашки.
— То есть как? — спросил я страшным голосом. — Вы ОТКАЗЫВАЕТЕСЬ признать условия сделки… выполненными?
— Они выполнены не до конца. — Черно наконец-то оторвался от созерцания и обернулся ко мне. По выражению чёрных глаз нельзя было понять, издевается он или просит прощения.
Моя шпага вылезает из ножен почти бесшумно. Одно движение — и острие упёрлось Чонотаксу в горло. Чуть ниже подбородка.
Ещё никто на свете не вызывал во мне такой ненависти.
— С-скотина… Обманщик. Тебе придётся выполнить обещание, или…
По клинку фамильной шпаги побежала крупная мутная слеза. Будто капля воска по тельцу свечки; позабыв закрыть рот, я смотрел, как тает моё оружие. Будто воск. Сталь оплывает, клинок укорачивается, мутные капли падают на пол, кап, кап…
На самом деле всё произошло мгновенно. Моя шпага стекла на пол, и упавшие капли сложились в рисунок, какой-то цветок вроде хризантемы, и я ещё целую секунду смотрел на этот цветок, сжимая в руке странно лёгкий эфес.
— Ретано, — сказал Чонотакс почти что жалобно. — Зачем ты такой нервный, я же говорю с тобой как с другом…
Я запустил в него эфесом. Промахнулся с трёх шагов; жалобно брякнув о стену, огрызок фамильной шпаги проскакал по комнате из угла в угол.
— Ретано, всё или ещё что-нибудь?!
Так не бывает.
Я могу преспокойно драться один против двух десятков, но бритая бестия с чёрными узкими глазами, вызывающе спокойная бестия едва не свела меня с ума.
Ярость моя была как смоляная яма, разверзшаяся вдруг под ногами. Ещё минута — и я ухнул бы туда с шумом и плеском, с рёвом уязвлённой гордости, отчаянно и безвозвратно. И в сладостном процессе мести превратился бы в беснующуюся, брызжущую слюной, бессильно кидающуюся обезьяну. Возможно, я взялся бы душить господина мага, или бросать в него мебелью, или бить ногами; вероятно, я позабавил бы Чонотакса Оро. И ещё вероятнее — потом, не переживя позора, повесился бы на первом суку.
Я чудом сдержался.
Я горжусь собой — я сдержался; под взглядом чёрных, малость сумасшедших глаз вернулся в кресло. Сел и закинул ногу на подлокотник, хотя мышцы были как деревянные.
— Ретано… Имей терпение. Я сделаю всё, что обещал… чуть позже. И чем охотнее ты станешь мне помогать, тем скорее произойдёт это освобождение… Понимаешь?
— Шантажист, — сказал я сквозь зубы. — Ты…
Я сроду не боялся магов, никаких. Более того — для моего дела требовался именно сильный маг, я ещё, помнится, радовался любому доказательству Чонотаксовой состоятельности… А теперь у меня впервые возникла мысль, что, возможно, мне вообще не следовало переступать порог этого дома.
Мысль показалась мне унизительной, и, стирая саму память о ней, я издевательски усмехнулся:
— Горами двигаем? На ярмарку, зарабатывать — не пробовал? Нет?
Черно не обиделся. Пробормотал без улыбки, как-то даже грустно:
— Горами… А ты как думал, Ретано? Ты вот ездил-мотался, много нашёл охотников твой Приговор отменять? В очередь, поди, становились?
Я отвёл глаза.
Он был прав. Ни одна скотина не взялась; а были ведь, как тот старичок на болоте, вполне приличные маги…
Я вспомнил, как радостно таскал чужие кошельки амнистированный Кливи Мельничонок. У нас с ним разные приговоры — но Судья-то один и тот же!..
— Ты, значит, у нас особенный, — процедил я, глядя в сторону. — Маг из Магов Чонотакс… Прямо-таки воплощение великого Дамира. Да?
— Какая разница, ЧЬЁ именно воплощение, — рассеянно вздохнул Черно, и от этих его слов мне почему-то сделалось не по себе.
Короткий зимний день подходил к концу. Белый матовый свет понемногу наливался красным — завтра будет ветрено, и ветер будет обжигать…
Холод, которого я до сих пор не замечал, внезапно подступил со всех сторон, пробрался под одежду, залез в сапоги; мне захотелось взяться руками за плечи, но я удержался. То был бы жест, выдающий слабость.
— Ретано… Ты сказал Алане, что золото ржавеет?
Я поднял голову. Некоторое время смотрел господину магу в глаза, потом отвернулся снова:
— Иди… к псам. Хватит, комедия закончена. Я тебе служить не стану, жалею только… что девчонку в это дело втравил. Ну да ничего, молодая вдовушка… снова замуж выйдет. Будь здоров, Чонотакс Оро. Счастливо оставаться.
И, ощущая странное облегчение, поднялся и вышел.
До замка я добрался уже в полной темноте. Итер встретил меня на пороге, и с первого же взгляда на его вытянувшуюся физиономию стало ясно, что умереть спокойно мне не дадут.
— Госпожа Алана… Она… ещё как вы ушли, солнышко было… прогуляться… в рощу… Отчего не прогуляться?! Час нету… Два нету… Я мальчишек послал… следы, говорят, ейные через рощу да на дорогу, а там полозья… потеряли, короче. Я уж и в посёлок… посылал… нету, как языком слизали…
Алана.
Усталость надавила, навалилась, вжала в землю, кажется, даже следы мои на снегу сделались глубже. Волоча ноги, я вернулся к конюшне, тяжело взобрался в седло и поскакал в посёлок.
Сколько там кабаков? Два? А в соседнем посёлке? А притоны, о которых я ничего не знаю?..
Вот как, я обидел Алану. Дважды подряд обидел, оба раза страдала память о её драгоценном брате, неудивительно, если в первом же трактире я обнаружу пятнадцатилетнюю жёнушку пьяную как сапожник…
Привязывать буду, подумал я, ожесточённо нахлёстывая лошадь. От меня не убежишь… на цепь посажу. Узнает, каково… позорить имя Рекотарсов…
А позору не оберёшься. Здесь не город; здесь только один господин Рекотарс на всю округу, и в кабаке, где пьянствует нежная госпожа, наверняка уже собрались зеваки…
Лошадь возмущённо вскричала. Я обращался с ней по-свински. Эдакий хряк в седле…
Аланы не оказалось ни на постоялом дворе, ни в большом трактире, ни в маленьком трактирчике на окраине. Более того — никто её и не видел, все глаза смотрели с одинаковым удивлением, а ведь здеш