Жив. Вырвался, прорвал серую плёнку неотвратимой смерти и вот стою на насыпи, мокрый и окровавленный из-за многочисленных ссадин, бессовестно живой, холодный, грязный…
Окружившие нас люди о чём-то возбуждённо говорили, но я перестал слышать их голоса. Новое осознание подобно было падению дубины.
Горка песка на дне песочных часов. Круглый деревянный календарик, и бегущие по кругу дни вычеркнуты один за другим. Ещё три долгих дня, три с половиной ночи…
Я почти мёртв. Алана овдовеет раньше, чем мои ссадины заживут.
К нам подвели лошадей. Я видел, как Танталь поспешно вытирает волосы невесть откуда взявшимся полотенцем. Как Алана со страдальческим выражением лица отжимает подол платья. Река за нашими спинами всё ещё ревёт — кажется мне или нет, но прежней ярости в жёлтом потоке уже не наблюдается, как будто после нашей переправы жизнь для реки потеряла смысл…
Мне заглядывали в лицо. Их было полным-полно — горожан с натруженными руками, стражников с кирками и лопатами, а этот, в пышном парике, не иначе как бургомистр…
Все они будут жить и завтра, и послезавтра, и через неделю.
Я опустил голову. Нехорошо, если кто-то прочтёт на моём лице малодушную, бессильную ненависть.
Глава 17
Я не узнавал города. Я не мог вспомнить улочек, по которым вёл нашу кавалькаду полковник Солль; прохожие шарахались из-под копыт, я старался держаться рядом с Аланой, всем известно, какая она наездница… Через три дня всё это перестанет меня волновать, но, пока я жив, с Аланиной головы не упадёт ни волоса.
Всё живое есть вызов смерти. Мы строим дома и рождаем младенцев — зная, что всему придёт конец; я ничем не отличаюсь от прочих. Не через три дня, так через тридцать лет, но результат один и тот же, а мне хотелось бы, чтобы мой собственный вызов смерти прозвучал как можно более дерзко…
Сменяли друг друга узкие улочки. Сопровождающая нас тройка стражников предусмотрительно отстала — Эгерт Солль гнал, как по большой дороге, и Танталь не отставала от него, и даже Алана, закусив губу, крепко держалась в седле…
Ты не умрёшь, мягко сказал невидимый страж, охраняющий мой рассудок от сумасшествия. Не может быть, чтобы ты умер. Не может быть…
Это повторялось в сотый раз. Внутри меня раскачивался огромный маятник: я путешествовал от отчаяния, сдобренного философией, через упрямство и ярость — к расслабленной вере в собственное бессмертие. Туда-сюда. Туда-обратно…
Копыта простучали по горбатому мостику, смутно знакомому, и через несколько кварталов обнаружился дом.
У крыльца дома Соллей стояли два красно-белых стражника, и пики в их руках были скрещены перед входом — несколько картинно, я бы сказал. Что они, всё время так стоят? Или устроили спектакль, заслышав приближение полковника Солля?
Так или иначе, но при виде Эгерта им следовало бы отсалютовать, но они не двинулись с места. Ни один не повернул головы.
— Сарки! — крикнул Солль, соскальзывая с седла. — Доф!
Я помог спешиться Алане. Она тяжело оперлась о мою руку; я слышал, как Танталь бормочет в ухо собственной лошади: дома… вот и дома…
Эгерт шагнул вперёд; Сарки и Доф, или как их там звали, плотнее сдвинули свои пики:
— Нельзя. Никому нельзя. Вход закрыт.
Отовсюду — из двора напротив, из окон, из соседних подворотен — осторожно выглядывали, потихоньку подступали любопытные.
Солль, надо сказать, очень быстро обрёл потерянный дар речи.
— Это Я! — рявкнул он в лицо того из стражников, что был повыше. — Именем начальника стражи — приказываю прекратить балаган и следовать за мной!
Стражники вдруг заулыбались — одинаково, как братья. Улыбки их ничего общего не имели с весельем; я слышал, как охнула за спиной потихоньку собравшаяся толпа.
— Эгерт! — Голос Танталь сорвался. — Назад!
Солль отступил.
Стражники стояли, неприятно похожие на кукол с фарфоровыми головами. Пики соприкасались, и между остриями — толпа роптала всё громче — то и дело проскакивали маленькие синие молнии. И очень холодные — во всяком случае, смотреть на них было зябко.
Солль развернулся. Схватил за шиворот первого подвернувшегося зеваку, но почти сразу выпустил, обнаружив, вероятно, что жертвой стал его собственный приличный сосед.
— Что здесь… пёс, что здесь происходит?!
— Утром ещё их прислали, — пробормотал сосед, нервно оправляя воротничок. — Нормальные… ребята… мы с ними час назад беседовали, про реку, как она сбрендила… они говорили, что с госпожой Торией… всё в порядке… Час назад ещё… Попросили водички попить — ну, я господам стражникам угодить всегда рад… пошёл к себе за кружкой, возвращаюсь — стоят… как в столбняке… Я к ним с водичкой — куда там… Страх… колдовство это, господин полковник, как есть…
Все обернулись на Сарки и Дофа. Молнии, потрескивающие между наконечниками копий, и кукольные улыбающиеся лица как нельзя убедительнее подтверждали предположение доброго горожанина.
— Колдовство… — Соллев сосед облизнул губы. — Я ещё третьего дня приметил… крутился тут один, лысый, как… ты что делаешь, мерзавец?!
Возглас относился к мальчишке, который, проникнувшись всеобщим возбуждением, подобрал с мостовой камень и запустил его в замерших у крыльца стражей.
Мальчишка был на диво меток. Камень с грохотом ударил по шлему, пострадавший стражник тем не менее не переменился в лице, не сдвинулся с места, даже не перевёл взгляда, хотя на мундир ему посыпалась каменная крошка.
Я вдруг представил себе, как в улыбающегося стража впивается арбалетная стрела. Одна, другая; кукла не меняется в лице, она будет незыблемо стоять, даже залитая кровью, даже нашпигованная стрелами, и между остриями копий будет скакать синяя молния…
— Сарки! — жалобно позвал один из сопровождавших нас стражников. — Это же господин Солль, брось пику, слышишь?
Эгерт обменялся длинным взглядом с Танталь. Обернулся к растерянному эскорту:
— Взять их. Осторожно.
Три коротких меча бесшумно выскользнули из ножен. Растерянные стражники шагнули к своим же товарищам, с кукольным усердием охраняющим вход; пики выглядят устрашающе, но совершенно бесполезны в пешем бою на улице города…
Три меча остались лежать на мостовой. Один из нападавших упал, не сумев увернуться от потрескивающего молниями острия. Двое отскочили — хорошая реакция спасла их раньше, чем они поняли, что происходит.
— Колдовство… — в ужасе выдохнула толпа.
Солль шагнул вперёд. Танталь охнула, но полковник не собирался повторять попытку штурма. Поднырнув под размазанные в воздухе древки, он ухватил лежащего за пояс и рывком оттащил от крыльца; запричитали женщины.
— Оружие, — угрюмо распорядился Солль. — Оружие мне… — короткий взгляд в мою сторону, — и ему… господину Рекотарсу.
Мне нередко приходилось лазать через заборы. Даже и более высокие, даже и снабжённые шипами; как правило, на той стороне меня поджидала любвеобильная дама, а путь к ней загораживали нехитрые препятствия в виде супруга либо опекуна…
Соллям не от кого было прятаться. Ни один вор, будь он в здравом рассудке, не решился бы лезть в дом полковника Эгерта, я уж не говорю о возможных любовниках; сейчас во дворе не было даже собаки. Солль перебрался первым и принял из моих рук сперва Танталь, а потом и Алану.
— Вот уж не думал, что вот так придётся входить в собственный дом…
— В жизни много неожиданностей…
Глубокомысленная фраза, жёванная до меня сотнями поколений доморощенных философов, навязла на зубах, подобно волокнистой лепёшке.
— Ждите, пока позову, — сухо сказал Эгерт женщинам. — Без приказа — ни шагу…
Танталь пробормотала что-то полуразборчивое — нечто вроде «привык командовать»….
Короткий меч не приживался в моих руках. Неудобное и непривычное оружие; впрочем, С КЕМ я собираюсь сражаться?..
— Дюла! — позвал Эгерт, распахивая входную дверь. — Клов! Эй, кто здесь!
Я скорее почувствовал, нежели увидел движение у него за спиной.
— Солль!
Тяжёлый закопчённый котёл, рассекший воздух в том месте, где только что была голова полковника, с диким грохотом грянулся об пол. Эгерт стряхнул меня и вскочил; надеюсь, что к тому времени он уже научился мне доверять и ни на мгновение не поверил, что я сбил его в порядке вероломного нападения. А в следующую секунду ему вообще стало не до мыслей, потому что из дверей столовой на него шла, подняв мясницкий нож, румяная горничная.
Как если бы хозяин театра марионеток решил позабавиться — и поменял кукол прямо в процессе представления, передоверив роль людоеда хорошенькой пышногрудой девушке; девушка улыбалась фарфоровой белозубой улыбкой.
Я убью тебя, Черно!..
— Дюла, назад, — прошептал Солль, поднимая меч. — Назад! Пожалуйста, прекрати!
Дюла шла, держа свой нож привычно и умело, словно бывалый убийца-мясник. К опрятному передничку пристали пластинки рыбьей чешуи; абсурдность ситуации довершала прозрачная бутылочка с подсолнечным маслом, зажатая в Дюлиной левой руке.
Мне кажется или по дому расползается запах горелой рыбы?!
За моей спиной скрипнула дверь, ведущая, кажется, в гостиную. Я рывком обернулся; в проёме стоял лакей, помнится, я всё никак не мог определить цвет его глаз. Этот улыбался тоже, и в руках у него была кочерга.
Мы с Соллем не успели даже переглянуться.
Со стороны это выглядело в лучшем случае комично. Два прославленных воина против милой горничной и толстенького слуги…
Дюла целенаправленно шла к полковнику. А слуга с кочергой достался, по-видимому, на мою долю…
Мне легче. А вот как станет сражаться Эгерт — с девушкой, с собственной горничной?!
А избежать сражения, как оказалось, не удастся.
Дюла ударила. Она не рычала и не брызгала слюной, как, согласно всеобщему представлению, положено вести себя одержимым чужой волей существам. Она уже и не улыбалась, но била сильно и точно, Солль прикрылся мечом, и от соприкосновения двух клинков родились трескучие синенькие искры, на которые было холодно смотреть.