«Ишь, ты», — подумал старый Угл.
«Как он говорит!» — подумала Лина.
«Беден, как крыса», — подумал трактирщик и решительно шагнул вперёд:
— А позвольте узнать, мой господин, какая такая надобность привела вас, человека нового, незнакомого, в наши заброшенные и ничем не примечательные края?
Незнакомец обнажил вдруг в улыбке два ряда блестящих зубов:
— Рад, что моя персона заинтересовала вас, добрый трактирщик… Я — путешественник и знаменитый охотник за бабочками, но иногда не прочь наняться на работу… Дрова колоть, воду носить, детей нянчить, шить, мастерить, играть на музыкальных инструментах… Не надо? — он вопросительным взглядом окинул примолкших гостей.
Кто-то удивлённо фыркнул.
Трактирщик между тем вдруг отступил, потом снова приблизился, не сводя с гостя напряжённого взгляда. Тот подмигнул Лине, взял со стола бутылочную пробку и вставил в глаз подобно моноклю.
— Быть не может! — воскликнул тут трактирщик громко и радостно.
Он пританцовывал на месте и в восторге хлопал ладонями по коленям.
— Господин Руал Ильмарранен собственной персоной!
Пробка выпала из широко открывшегося глаза. Улыбка застыла на лице незнакомца.
— Видано ли! — причитал Регалар. — У меня, здесь, так запросто!
В трактире стояла удивлённая, исполненная любопытства тишина.
— Вы не помните меня, господин Ильмарранен? Три года назад! На ярмарке в Ручьях! Мы ещё в кегли играли… И студент этот… И кондитер… Вот компания! Помните? Лина! — он порывисто обернулся к племяннице. — Да познакомься же с настоящим великим магом!
При слове «маг» всё пришло в движение. Люди вставали, лезли на скамьи, возбуждённо галдели, стараясь разглядеть нечто новое в таинственном посетителе.
— Вы меня не узнаете, господин Ильмарранен? — трактирщик, казалось, готов был заплакать. — Вы угощали нас всю ночь… Студент под стол упал… А вы творили чудеса, помните? Помните, как перепугался ночной дозор?
И, вдохновлённый, раскрасневшийся, он обернулся к восторженным зрителям:
— Почтеннейшие, это было немыслимо и потому незабываемо! Грубые стражники назвали нас дебоширами, представьте! Они даже хотели нас задержать, но господин Руал…
Трактирщик вдруг скорчился, сотрясаемый внезапным приступом смеха:
— Госпо…дин Руал… Одним махом превратил их в винные бутылки… А сам обернулся штопором… Смеху было! Бедняги перепугались до смерти… Получив обратно человеческий облик, бежали без оглядки, а пики побросали… А господин Руал превратил пики в… в…
Трактирщик окончательно зашёлся смехом. Свидетели этой сцены, по-видимому, слышали его историю не впервые — оживление нарастало.
— Да, дружище… — пробормотал странный гость. — Не очень-то удачно… А дело, собственно, в том…
— О! — отсмеявшись, трактирщик перешёл на оглушительный шёпот. — Вы путешествуете инкогнито, понимаю! Прошу прощения, но здесь ведь все милейшие, достойные люди — все свои! Это — Лина, моя племянница…
— Вот что, — хмуро сказал молодой человек и встал. Взялся за котомку. Шагнул вперёд… И встретился взглядом с двумя восторженными васильками. Зрачки у Лины были неправдоподобно широкими — давно, очень давно на Руала Ильмарранена так никто не смотрел.
— Вы правда… Настоящий? Всамделишный волшебник? Да?
Он перевёл дыхание.
— Конечно… — и добавил, по-прежнему глядя на девушку: — Конечно, я узнал вас, дружище Регалар.
…Тысячи людей из разных селений и городов могли похвастаться личным знакомством с Руалом Ильмарраненом. Гордый, иногда надменный до чванства, он мог вместе с тем кутить в одной компании с лавочниками, портными, студентами — все одинаково его боготворили.
Однажды в городе Мурре он на спор превратил белую мышь в оперную певицу, и та весь вечер блистала на сцене местного театра, чтобы ровно в полночь юркнуть в норку на потеху честной компании.
В тот же день он спьяну наделил даром речи башенные часы на ратуше, чем причинил жителям множество неудобств, так как у часов обнаружился оглушительный бас вдобавок к скверному характеру.
В посёлке Мокрый Лес господин Руал повздорил со старостой и сгоряча превратил его в мула; одумавшись, задумал обратное превращение, да только мул-староста уже затерялся в общем стаде, и господин Руал, махнув рукой, превратил в старосту первое попавшееся животное. Никто из сельчан не заметил подмены.
Выходка, о которой вспомнил трактирщик, была лишь звеном в длинной и славной цепи. Однако неудивительно, что добрейший Регалар запомнил этот случай на всю жизнь.
…Руала окружили, засыпали вопросами, старались незаметно потрогать. Кто-то засомневался и поспорил, кто-то намекнул на то, что неплохо бы, мол, своими глазами увидеть подобное чудо. Трактирщик рявкнул на маловерных: он-де, Регалар, чудеса-то видывал! Он бы не рискнул на месте некоторых раздражать господина Руала — худо будет! Толпа тут же отхлынула, а трактирщик потащил Ильмарранена в собственную комнату, где чествование продолжалось. В дверь то и дело просовывались чьи-то любопытные носы. Широкий дубовый стол ломился от яств и кувшинов.
Далеко за полночь, когда гости давно разошлись, а Лина тихонько прикорнула на сундуке в углу, трактирщик, сжимая Руалову руку и с трудом ворочая языком, горячо убеждал:
— Оставайтесь, господин Руал. Смею заверить, милейший господин… Очень нуждаемся в вас… Вдруг засуха… Или потоп там… Заболеет кто или расшибётся… Оставайтесь! Дом вам всем миром… Отблагодарим, не обидим… Смею заверить…
Руал тупо смотрел в пол и, тоже с трудом произнося слова, отвечал всё одно и то же:
— Дело необы… необы-чайной важности призывает меня в дорогу.
Из угла сонными, влюблёнными глазами смотрела осоловевшая Лина.
В эту ночь, впервые за много ночей, Руал Ильмарранен засыпал на пуховой перине. Он был совершенно пьян — не столько от терпкого вина, лившегося рекой за обильным ужином, сколько от всеобщего восторженного поклонения. Переживший тяжёлые времена, истосковавшийся по вниманию к собственной персоне, Марран засыпал со счастливой улыбкой на потрескавшихся губах.
Сладко кружилась голова; чистые простыни пахли свежескошенной травой, а за окном бледнело небо, гасли звёзды. Марран глубоко, умиротворённо вздохнул, закрыл усталые глаза и повернулся на бок, ткнувшись щекой в согнутый локоть.
…Онемевшие руки, деревянные колени, спёртый запах мокрых плащей и курток, ленивая муха, ползущая по щеке… По месту, где должна быть щека… Открывается входная дверь, промозглым холодом тянет по сведённым судорогой ногам, и шуба, ненавистная шуба свинцовой тяжестью наваливается на пальцы, пригибает к земле…
Руал вскочил, хватая воздух ртом, мокрый, дрожащий, раздавленный ужасным воспоминанием.
За окном вставало солнце.
…Был вечер. Ларт сидел за клавесином.
У него был старинный, изящный инструмент работы великого мастера, хрупкое произведение искусства с чудесным звуком. И он не умел на нём играть.
Конечно, он мог заставить клавесин играть самостоятельно, и тогда в библиотеке, где тот помещался, звучали дивные концерты.
Но когда хозяина охватывало романтическое настроение, он зажигал свечи, ставил на пюпитр первые подвернувшиеся ноты, садился на вертящийся стул и задумчиво колотил то по одной, то по другой клавише, внимательно вслушиваясь в резкие, немузыкальные звуки, которые при этом получались.
Эти звуки явственно доносились в соседнюю с библиотекой гостиную, где я перетирал бархатной тряпкой золотой столовый сервиз на сто четыре персоны.
Гостиная, обширное помещение со сводчатым потолком, утопала в полумраке. Посреди неё помещался стол, дальний конец которого терялся из виду. С портретов на стенах презрительно щурились Легиаровы предки; все как один они походили на Ларта — Ларта, с которым случился крупный карточный проигрыш. Узкие окна были наглухо завешены красными бархатными портьерами — тяжёлыми, громоздкими, снабжёнными золотыми кистями. Кисти эти жили своей обособленной жизнью — подёргивались, вздрагивали, сложно шевелились, как водоросли на дне. Однажды я видел своими глазами, как одна такая кисть поймала муху и съела.
Жалобно вскрикивал истязаемый Лартом инструмент. Я задумчиво водил тряпкой по тусклому зеркалу большого плоского блюда. Вычищенная перед этим посуда была уже водворена обратно в шкаф и тихонько возилась там, устраиваясь поудобнее.
Ларт нажал на несколько клавиш сразу — я увидел, как болезненно сморщилось моё отражение на матовой поверхности блюда. Развлекаясь, я показал себе язык. Потом скорчил гримасу отвращения, которая, бывало, часами не сходила у Ларта с физиономии. Получилось на удивление похоже.
Раздухарившись, я придал своему лицу выражение мрачной мечтательности, с которой Ларт сидел за клавесином — и покатился со смеху, чтобы через секунду угрожающе сдвинуть брови. Тут вышла заминка, потому что у Ларта одна бровь была выше другой. Старательно гримасничая, я поднёс зеркальное блюдо к лицу, вгляделся в отражение — и отпрянул.
За моей спиной, там, в глубине гостиной, маячила в полумраке тёмная человеческая фигура.
Я оглянулся — и никого, конечно, не увидел. Тусклая лампа едва освещала ближайших ко мне Лартовых предков.
Уняв дрожь, я решился снова заглянуть в своё зеркало.
Тот, который там отражался, преодолел уже половину пути и находился теперь где-то у середины стола.
Я взвыл. Ларт, умолкнув было, через секунду возобновил свои упражнения. Тогда я бросился вон из гостиной и поспешно захлопнул за собой дверь.
За дверью осталась забытая мною лампа. К счастью, мой хозяин играл не переставая и этим дал мне возможность ориентироваться в темноте.
Вломившись в библиотеку, я несколько успокоился. Ларт бросил на меня невнимательный взгляд и извлёк из инструмента длинную резкую трель. Горели свечи по сторонам пюпитра, да поблёскивали золотом корешки массивных волшебных книг.
— Ммм… — начал я. И опять увидел того, что отражался. На этот раз в крышке клавесина, отполированной до блеска. Я замер с открытым ртом.