– Послушайте, а ведь после этой находки мы спокойно можем отдавать обломки «Нормандца» Коссару, – возрадовался Внебрачный Лорд, наверняка почувствовавший себя в эти минуты неслыханно богатым. – Единственное, о чем я могу сожалеть, что не буду видеть рожи этого крысолова, когда он обнаружит, что ничего, кроме тушек дохлых крыс, в трюмах нашей посудины он уже не обнаружит.
– Да, джентльмены, с этой минуты мы с вами становимся людьми состоятельными. И можете не сомневаться, что содержимое этих сундуков будет поделено совершенно справедливо, – заверил Рольф членов своей команды, более чем сдержанно осмотрев невесть откуда свалившиеся на них сокровища. – Но пока что требую забыть о золоте и заниматься погрузкой. Если мы не успеем вовремя укрыть плот за мысом Крушений, все это состояние окажется у моряков «Черного принца» Нам же достанутся только саваны. Да и то… вряд ли. Обойдутся без них.
Услышав это, Констанция встревоженно взглянула на Рольфа. Ей показалось, что капитан предчувствует что-то недоброе. А Грей не хотелось, чтобы он впадал в уныние, особенно сейчас, да к тому же первым из экипажа. Она была уверена, что пока что все идет прекрасно. И что пребывание их на «Нормандце», да и вообще на Острове Привидений, завершится – пока что неизвестно как, но обязательно благополучно. Во всяком случае, Грей очень хотелось этого.
После короткого, но нескудного обеда – с мясом, вином и политыми медом сухарями – команда «Нормандца» вновь принялась за работу. Напряжение нарастало с каждой минутой. Чем дальше солнце уходило от зенита, тем все чаще моряки посматривали в сторону мыса Спасенных, откуда должен был появиться «Черный принц». Теперь они почти физически ощущали приближение опасности и старались сделать все так, чтобы оказаться готовыми к ней.
– Все, все! – первым не выдержал Гунн. – Хватит. Плот пора уводить. Я не желаю, чтобы этому презренному испанцу досталось хоть что-нибудь из такого трофея.
– У вас какая-то особая нелюбовь к испанцам, боцман, – заметила Констанция. – С чего бы это? Уж не была ли испанкой ваша бывшая жена?
– Жены у меня вообще никогда не было, – блаженно ухмыльнулся Гунн, давая понять, что безбрачие – одно из немногих достоинств, которые ему удалось сохранить целиком и полностью. – Но ты, Грей, прав: испанцев терпеть не могу. И не потому, что они испанцы. Если уж, в конце концов, Господь, среди всех прочих человеков сподобился создать и такое несовершенство, как чванливых испанцев, значит, для чего-то ему это понадобилось. Но мы здесь, в океане и в колониях, мы, английские подданные, ненавидим их так же, как ненавидят их французы, голландцы или венецианцы. Не будем выяснять, почему. По разным причинам. Так повелось. Что же касается лично меня, то испанцев я ненавижу за то, что они жестоко истребили почти все индианское население своих колоний, а к той части его, которая еще только подлежит истреблению, относятся с такой же немыслимой жестокостью. А разве по-иному они вели себя в Нидерландах?
– О, да в отношении испанцев у вас существует целая философия, – поощрила его монолог Грей, помогая Гунну устанавливать на плот последнюю бочку с сухарями. Поскольку места было мало, ее решили закрепить прямо на крыше надстройки.
– Это не только моя философия.
– Но и Господа?
– Не богохульствуйте. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать об епископе Лас Кассасе?
– Кое-что. Как-никак, два года я провел в Падуанском университете.
– Ты-ы?! – изумленно взревел Гунн. – В университете?! Падуанском?
– Меня ведь не поражает, что даже ты, и то умудрился запомнить имя епископа, написавшего несколько трактатов в защиту американских индейцев.
– Ты знаешь о том, что Лас Кассас написал такие трактаты?! Вот уж не ожидал, что на «Нормандце» появится столь просвещенный штурман, – откровенно и безо всякой иронии удивился боцман. – Так вот, в свое время, когда я учился в одном из университетов Франции… я упускаю детали…
– Ты, – прервала его Констанция, – ты учился в университете?
– Учился, – как-то слишком уж робко подтвердил Гунн.
– Вы, очевидно, шутите, мистер Гольд? – вдруг, сама того не замечая, она вновь перешла на «вы».
– Если я уточню, что учился в двух университетах – парижском и генуэзском, – вы, конечно же, согласитесь, что я совершенно не настроен иронизировать по поводу своего образования. Окончил я, правда, только парижский. В генуэзском же проучился всего полтора года, затем нанялся на судно, уходящее в Александрию. Проплавав год, вновь вернулся к наукам, но уже в Париже. При этом многие принимали меня за итальянца, что значительно облегчало мою жизнь во Франции.
– Почему же вы не используете добытые знания в более цивилизованных формах человеческой деятельности, нежели пиратство? – Грей заговорила в таких выражениях, в каких и следовало говорить с человеком, обучавшемся в двух старейших университетах Европы.
– Во-первых, штурман Грей, я никогда не считал себя пиратом. Даже когда ходил под Веселым Роджером.
– Кем же вы считали себя, сэр? – не удержался Рольф, спустившийся на еще незавершенный плот, который мастерил Вент и который стоял рядом с «Ковчегом привидений», ближе к берегу, почти соединяя его с выступающим из прибрежья плоским валуном.
– Мстителем, господин капитан.
– Кем-кем? – бестактно сорвалось у Рольфа.
– Вы не ослышались, барон. Я сказал: мстителем. Едва завершив учебу, я опять нанялся на корабль, на сей раз уходящий на Ямайку. Оттуда я прибыл на Тортугу и, захватив вместе с двадцатью парнями, навербованными мною единомышленниками, испанский барк, начал нападать на прибрежные поселения испанцев. Не на корабли, а именно на поселения. Это уже потом, командуя парусником «Меркурий» и приобретя опыт морских боев, я более двух лет истреблял все испанские корабли, какие только оказывались в поле моей досягаемости. И можете не сомневаться в том, что не было ни одного случая, когда бы я помиловал хотя бы одного испанца. Слышите: хотя бы одного! Я истреблял и буду истреблять их везде: на всех морях, островах и континентах мира.
Вся команда – кто, стоя на плотах, кто по правому, осевшему борту «Нормандца» – с удивлением слушала Гунна. Явись сюда апостол Павел, то и он не поразил бы их своими откровениями настолько, насколько поразил Гунн. А поскольку все они в той или иной степени недолюбливали, а то и ненавидели местных потомков конкистадоров, то и смотрели на боцмана, как первые рыцари-крестоносцы на Пьера Отшельника[15], готовые по первому призыву его ринуться в поход за освобождение гроба Господнего.
И лишь барон со свойственной ему иронией позволил себе поблагодарить Бога, что тот не сподобился сотворить его в подобии нечестивого испанца.
– Вот только потом мне не повезло, – пропустил его колкость мимо ушей Гунн. – Однажды, после боя с французским корсаром, напавшим на меня только потому, что тот решил, будто я – английский торговец, мой корабль дал сильную течь. Отбиться-то мы отбились, однако «Меркурий» пришлось уводить в ближайшую бухту, чтобы основательно заняться его ремонтом. Там-то нас и обнаружили три испанских военных корабля, сопровождавших большую королевскую эскадру. Во время расстрела из более чем ста орудий судно наше пошло на дно, а мне вместе с уцелевшими матросами пришлось уходить высоко в горы, где испанский десант не смог бы нас достать. Ну а потом мы захватили рыбацкий баркас, вышли в море и были подобраны командой проходящего мимо пиратского судна. Им-то как раз и оказался «Нормандец», на обломках которого вы сейчас стоите. Все, господа, на этом моя первая и последняя исповедь закончена. Будем же считать, что вами, равно как и Господом, она услышана.
– Капитан прав: всем нам очень повезло, что среди нас не оказалось ни одного испанца, – молитвенно вознес руки к небесам Вент.
– Вам действительно повезло, – хрипло прорычал Гунн, потрясая мощными, волосатыми кулачищами. Громадина эта источала такую силу, что, глядя на нее, Грей с ужасом подумала о тех, кому приходится сталкиваться с ним в рукопашном бою. С таким же ужасом она подумала и о себе, если бы ей вдруг пришлось оказаться подмятой этим «мстителем» в постели.
– Позволю себе заметить, что однажды мне приходилось слышать, будто между Антильскими островами и Эспаньолой начал рейдировать некий корабль под командованием капитана по прозвищу Истребитель, – проговорил Внебрачный Лорд, свешиваясь через фальшборт так, что чуть было не касался указательным пальцем огромной оголенной груди Гунна. – Который фанатично нападает только на испанцев, а захваченное у них добро раздает в основном морякам, чьи корабли погибли во время боев с испанцами. Да еще, вроде бы, индейцам, что крайне удивляло всех, кому приходилось слышать эти легенды об этом странном пирате. Моряков – дело понятное… Аборигенов – зачем одаривать?
– Из ненависти… Ко все тем же испанцам, – уже самим ответом своим признал Гунн, что этим странным пиратом был некто иной, как он сам.
– Да и мне тоже приходилось слышать о монахе-капитане, который, вроде бы, поклялся на Библии истреблять всех, кто в его присутствии осмелится назвать себя испанцем или кто решится жестоко обращаться с американскими индейцами, – молвила Констанция.
– Можете не сомневаться, Грей, что и в данном случае речь шла обо мне. Дело в том, что, прежде чем отравиться на Ямайку, я принял монашеский сан. Это привело к тому, что и называть меня стали пиратом-монахом.
– И вы до сих пор монашествуете?
– К счастью, нет. От сана мне пришлось отказаться по настоянию одного епископа, которого я слишком хорошо уважаю, чтобы не прислушаться к его мнению. Так вот, он уговорил не связывать святое звание монаха со «званием» пирата, – рассмеялся боцман. – Но Гунн-Истребитель[16] – прозвище, которое сохраняется за мной до сих пор. Очевидно я принял слишком близко к сердцу учение защитника индейцев епископа Лас Кассаса.