— Убийца!
Нил поставил косилку и медленно двинулся к межевым кустикам.
— Привет! Что за странные слова, мистер Хантер? Это официальное обвинение или обычное оскорбление? По-моему, вам лучше извиниться.
— И не подумаю! Никакое это не обвинение и не оскорбление, это констатация факта. Вы только что загубили несколько тысяч жизней, и не только не заметили этого, но еще и полны гордости за содеянное, а это страшный грех!
Старик был в гневе, аж щеки тряслись от злости.
— Сэр, поверьте, я никого не убивал, даже намерений таких не имел и не имею. Вам, наверное, нездоровится. Могу я чем-нибудь вам помочь?
— Даже сейчас, когда вы просто стоите на траве, вы убийца! Под вашими ногами невинно гибнут жучки, гусеницы, возможно, даже муравьи!
Дед распалялся все больше и больше.
— Позвольте, мистер Хантер, но ведь невозможно ходить по земле и не наступать на насекомых.
— Насекомые — такие же живые существа, как и мы, и от природы наделены теми же правами, включая неотъемлемое право на жизнь! — торжественно провозгласил мистер Хантер.
— В таком случае, исходя из ваших же принципов, вы тоже убийца.
— Я был убийцей раньше и, как все невежды убивал живое, но сейчас я придумал, как избежать этого, во всяком случае, предельно минимизировать. У меня много научных разработок на эту тему. Могу вам продемонстрировать. Вот хотя бы самое простое. — Он достал из кармана куртки обычный портативный фен на батарейках. — Когда я хожу, я воздухом сдуваю насекомых, и они разлетаются невредимыми, освобождая мне безопасный путь. Иначе нельзя… Но это лишь первый шаг, у меня много чего придумано, только я не все еще изготовил…
— Очень интересно. А как же тогда бактерии? Ведь они тоже…
— Бактерии? Вы сказали — бактерии? — Старик призадумался. — Это интересно, раньше я как-то не думал об этом. Надо же, бактерии… А что, бактерия — это тоже живая клетка, значит, и ей не должно быть отказано в праве на жизнь! И не усмехайтесь, молодой человек, а лучше прекратите употреблять молоко и молочные продукты, не говоря уже про мясо и рыбу, если не хотите и дальше оставаться убийцей! Хуже того, людоедом! И вором в придачу, ведь молоко вы крадете у теленка, оно только ему и предназначено природой!.. Вы молчите, потому что у вас нет аргументов, нет оправданий. Не только у вас лично, но и у всех человеко-шовинистов!
Нил действительно молча слушал бред старика. Американский маразм в такой форме ему еще не встречался.
— Надо объединиться в борьбе за живой мир, не все имеют равное право на жизнь! Прекратить природоубийственную и братоубийственную войну человека и всего живого! — выкрикнул он прямо в лицо Нилу.
Нил невольно усмехнулся, уж очень сильно старик напомнил ему пламенного героя какого-нибудь «Броненосца Потемкина». Да, встретить в Америке революционера-фанатика — это интересно…
Через полтора месяца старика увезли в больницу с тяжелейшей кишечной инфекцией. Через два дня из инфекционного отделения перевели в психиатрическое. Его дом после мощнейшей санобработки был опечатан санинспекцией, а многочисленных питомцев в несколько приемов развезли неизвестно куда…
Ужинать в ресторанах, как бывало в Париже, у четы Баренцевых не получалось никак, потому что состыковаться по месту и времени было практически невозможно. Нилу пришлось всерьез овладевать профессией домашнего повара. Поначалу это забавляло его. После пережитых стрессов нервы потихоньку приходили в порядок, день ото дня прошлое таяло в памяти, успокоенное расстоянием и медлительной монотонностью здешних будней, состоящих для него из хозяйственных забот и многочасового досуга перед экраном телевизора. Даже самые тупые передачи имели для него немалый познавательный интерес — он открывал для себя новый континент.
Для Сесиль время шло совсем в ином ритме, она сделалась настоящей трудоголичкой. Приезжала вымотанная, сразу же мчалась в душ, наспех поглощала мужнину стряпню, потом утыкалась своп компьютер, не вожделея ни общения, ни супружеских ласк. Нил неоднократно ловил себя на том, что тоскует по ней, единственному, как ни крути, существу, к которому, хоть и с оговорками, подходило определение «родное».
Закупленные в супермаркете продукты Нил предусмотрительно растягивал до уик-энда, в субботу утром радовал Сесиль оладьями из хлебных крошек, размоченных в скисшем молоке, или каким-нибудь «ирландским рагу» из всевозможных найденных в холодильнике остатков, а потом ставил вопрос ребром: заводи, милая, свою колымагу и айда пополнять запасы провизии.
Так повторялось трижды, а в четвертую субботу Сесиль прореагировала на его напоминание весьма неожиданно — подскочила, будто ошпаренная, и со словами: «Забыла, я начисто забыла!» — устремилась наверх.
Нил бросился следом… ну, не то, чтобы бросился, сначала все-таки дожевал тост с анчоусовым маслом и допил кофе и только потом поднялся в спальню.
Сесиль стояла посреди комнаты перед ворохом одежды, вывернутой из шкафа.
— Что это значит? — полюбопытствовал Нил.
— О Боже, сейчас за мной заедут, а я еще не одета…
— Погоди, как это — заедут? Кто заедет? Мы же собирались в супермаркет.
— Милый, сегодня не получится, я совсем забыла сказать, мы едем на пикник всем нашим отделом, на Лосиный Ручей, с ночевкой, я бы с удовольствием взяла и тебя, но будут только коллеги, без семей, так что… — Сесиль тараторила, не прекращая рыться в груде тряпок. — Как думаешь, если я надену сапожки и клетчатые брюки, а сверху красную курточку, не замерзну? По радио обещали наступление холодного атмосферного фронта.
— Но в доме не осталось ни крошки…
— Милый, что ты все о каких-то пустяках? Съезди сам, туда, кажется, ходит автобус.
— Автобус ушел два часа назад, а следующий только завтра.
— Ну хорошо, хорошо, придумаем что-нибудь, может быть, у Криса в машине найдется местечко для тебя. Тогда я попрошу его сделать крюк до супермаркета…
Местечко нашлось — в кузове мини-грузовичка, на котором приехал сослуживец Сесиль Крис — улыбчивый верзила с челюстями квадратнее, чем у мультяшного майора Сидорова из «Шпионских страстей». Весь путь до супермаркета Нил протрясся, скорчившись между походным мангалом и сложенной утепленной палаткой; обещанное похолодание он ощущал каждой своей косточкой и на торговый перекресток прибыл куском мороженного мяса.
— Бай, дарлинг! — Сесиль махнула ему рукой в окошко грузовичка и исчезла, оставив за собой лишь жидкое облачко бензинового выхлопа.
Нил кое-как доковылял до «Макдональдса», постепенно отогрелся тремя кружками горячего супчика и опасливо вылез на улицу. Северный ветер, разогнав скопившиеся за ночь тучи, стих, неяркое осеннее солнышко ненавязчиво пригревало физиономию, снова хотелось жить.
Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.
Достопримечательностей было несколько — четырехэтажный Дворец Игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое…
Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекло название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке — веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной Площади, перекособоченный мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:
«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех — на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя…»
— Привет! К вам можно?
Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку. Прошу.
Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».
— Тоже за покупками выбрались?
— Угу… — Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженая брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер 50-х, огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.
— А вы, значит, и есть тот самый француз, — неожиданно выпалила девушка.