— Зачем вам это нужно?
Рудольф вздохнул.
— Ради искусства, Андрей, ради искусства. А там видно будет. Конечно, вы будете как бы «проверять» мои, если можно так выразиться, тезисы. Вам их будет тяжело так сразу принять. Понятно, вы только что приехали, вам было плохо, вы в каком-то смысле всё-таки полны надежд. Понятно, что трудно поверить в то, что рай — это ад. Но рая не только нигде нет, более того, вы просто переходите от одной формы ада к другой. Вот и всё. Пока вы не осознали этого, в промежутке возможна небольшая передышка. Но здесь вам будет тяжелее всего, намного тяжелее, мой друг… Позвольте дать вам небольшой совет: когда будете «проверять», внимательнее читайте наши крупные газеты. Как, опять-таки, у вас говорят, между строк. И вы быстро постигнете технику «демократии» и «свободы». Ничего особо сложного в ней нет. Вот и все пирожки — так у вас принято говорить?
И Рудольф потёр руки.
— Значит, — произнёс Андрей, — вы будете за мной наблюдать?
— Наблюдать за вами? За вами и так наблюдают, мой друг. За каждым из вас, кто приехал в эту страну. Скажите спасибо, что один из тех, кто за вами будет «наблюдать», — ваш же доброжелатель. Ибо я вам желаю добра, если только добро существует, — несколько даже возвышенно сказал Рудольф.
— Да. То-то моя рукопись, которую я передал через одного американского дипломата, попала к одному почтенному профессору, как мне сказал ещё один мой доброжелатель из ФБР или ЦРУ… Я был поражён — ну зачем, зачем копаться в текстах, которые я сам хочу опубликовать? С этой рукописью обошлись так, как будто это какие-то подпольные, зашифрованные тексты. Ну что они могли искать, ведь это чистое искусство, там нет никакой политики, там несколько эссе о смерти и природе!
— Именно потому, что там нет никакой политики, это, может быть, и насторожило… А потом, и многое другое они могли искать. Друг мой, вы очень ещё наивны и не представляете себе всей широты наших исследований о русском человеке. За вами тщательно наблюдают, причём с той точки зрения, о которой вы и не подозреваете. Вы уже под микроскопом, правда, как я уже говорил, микроскоп не очень совершенный. Нечто важное, главное, всю бездну не улавливает. И этот Большой Брат видит не только эмигрантов, а вообще всех, живущих здесь. Спите и помните нашу свободу: Большой Брат всегда смотрит на тебя.
— Брр. Значит, Оруэлл?
— Какой там Оруэлл! Оруэлл был просто дитя. Ищите глубже.
Андрей почувствовал себя как-то неважно. На сердце легла почти физическая тяжесть, словно кто-то коснулся его.
Они поговорили ещё немного. Рудольф оплатил счёт.
— Плачу из своих, личных, Андрей, — улыбнулся он. — Когда с вами будут обедать потом, при различных полуофициальных встречах, помните, что обычно платит не тот, кто вас пригласил, а организация, к которой он принадлежит, — университет или даже ФБР, если им это так уж нужно. Но я плачу за вас от себя.
— Ну а весь этот разговор, конечно, между нами?
— Безусловно. Не из боязни за вас, а для чистоты эксперимента. Жене вы, конечно, скажете, но говорите не в номере, а лучше на улице, в толпе. Другим — очень не советую. Несите эту тяжесть сами. А я вам непременно позвоню. Но не скоро. Мы встретимся второй раз. И тоже фундаментально. За это время у вас многое переменится. Где бы вы ни жили, я вас найду во имя этой второй встречи. Я буду знать, что с вами.
И они расстались.
К тому времени Михаил Замарин уже вернулся из Бостона. Ему удалось продать там несколько картин. Это было почти чудо. Но он никак на это чудо не реагировал. Лицо его было таким же непроницаемым, как и тогда, когда он сидел на кладбище и рисовал.
— На нём лежит печать почти трёхлетней жизни в Нью-Йорке, — шутила Любочка Кегеян. — Мы пока только новички. Один Игорь чуть-чуть впереди нас.
Кегеяны уже жили в своей маленькой, но весёлой трёхкомнатной квартире на Девяносто седьмой улице. Любочка отчаянно работала.
Замарин позвонил им; у Кегеянов был Игорь, и Миша пригласил всех во вторник в один американский дом пообщаться с представителями местной богемы. Но во вторник Кегеяны были заняты. Игорь же согласился.
Они встретились в баре у Пятой авеню. Выпили по пиву и направились.
— Как тебе показался Андрей? — спросил Игорь у Замарина.
— Он меня долго и немного истерично о многом расспрашивал. Но ты знаешь, кроме некоторых чисто практических вещей, я отмалчивался. Пусть почувствует всё сам, на собственной шкуре.
— Но познает и хорошее.
Миша удивлённо посмотрел на Игоря.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну публикации, университеты…
— А, — равнодушно ответил Миша.
— Он пробьётся, — ответил Игорь, чуть удивлённо взглянув на Замарина. — Но я уже устал. Я целый год тут, и никакого результата. Да результата и не может быть. Кому здесь нужна поэзия? Даже русским её даром не надо. А при всём своём образовании я не хочу делать ничего другого. Нет, на что-то чуть-чуть достойное я бы согласился. Но предлагают такое дерьмо — да и то его надо пробить, — что руки опускаются. Ухаживать за больными старухами, сидеть сторожем. Чистить говно — это уже привилегия, платят больше, но нужна протекция. Не пробиться. Я не знаю, если и за такие места надо драться, то пошли они к чёрту. Лучше сидеть на социальном пособии в грязном отеле, с сумасшедшими, чёрными пенсионерами и тараканами.
— Скажи спасибо, что тебе так удалось устроиться, — заметил Замарин. — Вэлфер могут отменить в любую минуту.
— Ну только не для чёрных, иначе они всех перережут. Хотя для остальных…
— Что думать о будущем — нам-то ничего не известно. Меня больше сейчас интересует вопрос, почему Лермонтов был сирота.
И Замарин дружелюбно похлопал Игоря по плечу.
Квартира американских приятелей Замарина была довольно большая, но явно запущенная, правда, со следами старой роскоши. На длинном синем бархатном диване сидели молодые люди. Посредине огромной этой комнаты — стол со стульями. И больше ничего в ней не было. Хозяин — курчавый, энергичный (он так же энергично сменял одно доступное наслаждение другим) — раздал своим русским друзьям сигареты.
— Это всего лишь марихуана. Почти легально. Наслаждайтесь, — сказал он.
Молодые люди были в основном студенты, аспиранты университетов. И ещё два-три художника без бороды. Хозяин тут же куда-то исчез, словно он всё время куда-то торопился.
Игорь и Миша сели за стол. Все курили — медленно, как бы тихо — и разговаривали. Проблемы отсутствия формального контакта не было.
Игорь остановил свой взгляд на молодой женщине небольшого роста с очень белой кожей и живыми, нежными глазами. Последним она особенно отличалась от других. Она вдруг отъединилась от своего места и подсела к Мише.
— Меня зовут Клэр, — представилась она. — Хотя я итальянского происхождения. Я давно хотела познакомиться с русскими.
— Здорово, — ответил Игорь невпопад.
— Я люблю Россию. Но для меня она как Индия. Где-то совсем далеко. И вы, однако, похожи на нас, — засмеялась она почти звонко.
— Мы такие же и не такие, — сурово поправил Миша.
Но разговор как-то завязался сам собой. Даже Мише она чуть-чуть понравилась.
— А это мой бойфренд, — представила Клэр худощавого, но холёного молодого человека. — Он юрист, аспирант, но уже немного преподаёт.
Оказалось, что Клэр кончила университет по романской литературе, работы, конечно, нет и не будет, немного она художница, немного переводчица, иногда даёт частные уроки. Она много курила, зрачки её были уже расширены, глаза красны от напряжения, но говорила она правильно и, казалось, во всём контролировала ситуацию и ум свой.
«Чудна́я девка. Какая-то женственная, живая; так не похожа на американок. Те ведь абсолютно мужеподобные, какие-то сухие изнутри, как автоматы. И решительные. А эта другая. Каждое движение как у женщины, — молниеносно подумал Игорь. — Ну и ну».
Миша — и тот улыбнулся.
Они проговорили с Клэр целый час, не обращая внимания на других. Обменялись телефонами.
— Ну неудобно всё-таки. Пойду к остальным, — проговорил Миша и пересел на диван.
Там говорили о цивилизациях. О разных цивилизациях на земле, в истории и сейчас. И о том, как меняет цивилизация людей. Получалось, люди добры и одинаковы изначально (и внутри себя), но их «делает» та или иная цивилизация, поэтому они такие разные. Поэтому все простые люди, фермеры, живущие на природе, например, так похожи в разных цивилизациях друг на друга. Миша кивал головой…
Неожиданно в квартиру ворвалась целая компания молодых людей — вместе с хозяином. Были они немного иные — более толстые и напористые.
— Привет каждому! — заорал один из них, с банкой пива.
— Привет каждому, — более холодно крикнули другие.
Галдёж разразился в комнате, в квартире. Но всё было как-то целенаправленно, хотя и без всякой страсти. Погалдев и взяв трёх девочек с дивана, компания уехала.
— Куда они их взяли? — спросил Игорь у жены хозяина.
— Наверно, хотят подарить им много любви.
— А мне показалось, что они везут их в какую-то контору, для бизнеса.
— Может быть, и так. А какая разница? Любовь — тоже дело, а не времяпрепровождение.
Подошла Клэр.
— Мы уже собираемся уходить. Пойдёмте вместе?
Все четверо — Игорь, Миша, Клэр и её худощавый юрист — вышли на улицу. Холодный дождь моросил по небоскрёбам, влага стекала с крыш, точно промывая здания.
— Налево опасно идти, — предупредила Клэр. — Нам тут недалеко, только пару кварталов. А вы лучше идите так, — она махнула рукой. — И выйдете к метро.
Она протянула руку:
— Обязательно встретимся. Ведь мы теперь друзья.
…Около станции Игорь предложил Замарину:
— Давай возьмём вина и поедем в мою конуру. Хочу почитать тебе стихи. Я давно никому ничего не читал.
— Я устал, старик, извини. Как-нибудь в другой раз, — ответил Замарин, а сам подумал: «Пусть лишний раз почувствует, что он один. Он выдержит. Так надо».