Поэт с деловитым видом стряхивает куртку и напяливает ее на себя. Обматывает шарф вокруг шеи так, что почти прикрывает себе рот. Поднимает с пола белесые перчатки.
— Ну что, будешь мне помогать?
Очень смешно.
— Я буду тебя вдохновлять на честный и благородный труд.
— Да, в самом простом труде есть нечто вдохновляющее, — на полном серьезе откликается он. — Знаешь, когда работаешь руками, голова свободна, и мысли в нее прилетают сами, легкие и радостные, искрящиеся. Или пусть даже не радостные, но удачные. Я за предыдущие дни примерно половину новой поэмы сочинил. Хочешь послушать?
— Немного попозже, — деликатно уклоняюсь я от предложения. — Как ты думаешь, зачем разрушают эти два дома? Они ведь еще вполне крепкие. Их бы слегка подновить и можно не тратиться на строительство.
Поэт пожимает плечами.
— Кто же знает, что на уме у хозяина участка? Он купил землю со всеми потрохами, решил строить новый дом. Здесь можно возвести целый замок, места хватит. В здешнем мире вообще не особенно бережно относятся к старине. А эти два дома стояли здесь с незапамятных времен. Еще до… как они называют… революции. Прежде тут жил владелец целой округи. Вернее, жил в большом доме, а здесь был домик для гостей. Или для слуг.
— Откуда такие сведения?
— В первый день с нами работали двое местных. Деревня рядом, взгляни.
Он машет рукой.
— Поднимись чуть выше, не бойся.
— Кто сказал, что я боюсь?
Действительно, вдалеке виднеются серые крыши. А справа — раскинулся берег реки, живописный обрыв. Такой простор… Флигель стоит на некотором возвышении, так что все просматривается отлично. Между деревней и дорогой, ведущей к реке — полуразрушенный храм, сквозящий огромными щелями. Когда-то он наверняка был изящным и красивым… Время и люди все портят.
— Деревенские день проработали, а больше мы их не видели, — продолжает поэт. — Как капля на язык попала, так все. Что за люди? Не понимаю я этого беспробудного пьянства.
Кто бы говорил.
— То есть, когда творец некоторое время таким способом подпитывает вдохновение, это нормально. Более чем нормально! — поправляется поэт. — Но во всех прочих случаях, оправданий нет.
Он натягивает перчатки и принимается за дело. Причем довольно уверенно и ловко. Вот уж не ожидал от него. Приставляет острый конец металлической пластины к стыку между двумя кирпичами в верхнем ряду, постукивает молотком. Поднимаются мелкие фонтанчики цементной пыли.
— А в этом флигеле, — не очень разборчиво произносит поэт, уткнувшись в собственный шарф, чтобы не наглотаться пыли, — когда-то случилось убийство. Тоже местные рассказывали. Тебе не скучно?
— Пока нет.
— Жаль, что ты не материален. Был бы у меня напарник. Как считаешь, скоро мы отсюда выберемся? В смысле, не отсюда, а вообще из Города?
— Зависит от остальных. Собственно, не так уж и много цифр осталось набрать. Если, конечно, принять предположение волшебника. Я же тебе разъяснил вечером его догадки. Уже многие внесли свой посильный вклад. Ты, ведьма, палач, волшебник.
— Вот принца бы разговорить, — поддакивает поэт. — Хотя к нему сложно найти подход. В целом крайне интересная натура, я его даже в свою новую поэму вставил.
— Правда?
— Да. У него ведь такая поэтическая внешность. А то, что характер кошмарный, про это в поэме не обязательно упоминать. Принц меня не очень-то приветливо встретил тогда, в подвале. Но я зла не держу… Так хочешь послушать мою новую…
— Чуть позже! А как этот инструмент называется?
— Зубило, — охотно поясняет он, продолжая постукивать по кирпичной поверхности — Ну, тогда другое послушай…
Кирпич уже высвобожден от цементных объятий. Поэт подхватывает его на руки, стряхивает пыль и перебрасывает кирпич в угол.
В той бесконечности, где спрятан
Начальный смысл твоей судьбы
Нет ни погрешностей, ни пятен,
Все волшебство разрушил ты.
Каково? Это тоже ван Баастен. В те времена, когда я скитался по всяким поэтическим собраниям и квартирникам, часто декламировал его поэзию. Один перец сказал, что у него имя голландское. Случаются же подобные совпадения! В здешнем мире такая страна есть — Голландия. Звучит немного похоже на название модных пряжек для башмаков — голлэнд. Помнишь такие?
— Смутно. Название припоминаю, а как такие пряжки выглядят, забыл.
— До чего же странная у тебя память…
А вот это помнишь?
Оскаленный череп в хрустальном ларце
Вот все, что нашел он в роскошном дворце.
Там роскошь былая рассыпалась в прах,
Там смолкла живая…
Поэт промахивается, попадает себе по пальцу и замолкает. Однако не надолго.
— Какие рифмы, какой ритм! Восхитительно. Разве это не чудо — мы находимся в чужой стороне, говорим на другом языке и в то же время осознаем красоту поэзии Баастена. Это ли не волшебство? Но я никак не могу умом постичь природу этого явления.
— Пожалуй, не стоит и пытаться.
Хотя бы на некоторое время придержал язык. Мне гораздо больше нравится любоваться безмолвным простором за пределами дома.
— Я как-то перевел кусок этой поэмы на древнеаверхальмский. Перевод предельно точный, слово в слово. Не зря я так долго изучал древние рукописи в замке Зеленых созвездий. Хочешь послушать?
— Не то, чтобы очень.
Жаль, поэту согласия собеседника не требуется.
Эль фертум лаш, от хакен кредж,
Ан соллем боррен лак,
Эль фертум лаш…
Вдруг поэт обрывает сам себя и замирает, к чему-то прислушиваясь. Мне из всего этого словесного набора знакомы только «лаш» — означающее «в» или «на» в зависимости от контекста, да «кредж» — подвиг…
— Мне показалось, что кто-то глубоко вздохнул за стенкой, — поясняет поэт. — Ты ничего не слышал?
— Нет.
Показалось? Вероятно.
Старые, как весь аверхальмский мир, слова напевно звучат снова:
Эль фертум лаш, от хакен кредж…
Стена шатается, в одно мгновение рассыпается на части, вокруг поднимаются столпы пыли. Посреди пола возникает глубокий колодец. Неодолимая сила, с которой бесполезно бороться, увлекает меня вниз, в черный провал…
Глава 23
Падение… падение… падение…
Остановить стремительный полет невозможно… Пролетаю сквозь рассыпающиеся в прах доски, кирпичи, все вокруг мелькает и движется… Когда это закончится?
Закончилось… Где-то глубоко внизу, бесконечно далеко от воздуха и света. Темное помещение, только на стене расплываются тусклые синеватые огоньки, в их свете мало что разглядишь. Деревянные обломки и еще какой-то хлам на каменном полу… На этот хлам сверху обрушивается тело. По счастью, я уже успел переместиться чуть в сторону… Поэт несколько секунд остается неподвижным, потом встает на четвереньки, осторожно приподнимает голову.
— Ты цел?
Он отвечает не сразу.
— Кажется, ничего не сломал. Что это было, а?
— Я бы тоже хотел знать ответ на твой вопрос.
Поэт разворачивается, усаживается на пол, поджав под себя ноги.
— А ты-то каким образом грохнулся? Ты ведь невесомый.
Если бы у меня были плечи, я бы ими сейчас пожал. Однако в моем распоряжении лишь голос.
— Сам удивляюсь. Словно затянуло в эту дыру. Мы, похоже, в подвале.
— Видимо, моя судьба — внезапно оказываться в подвалах. Здесь еще принято говорить «карма», — уныло отзывается он. — Ну, что будем делать?
— Смотря по обстоятельствам. Возможно, мне удастся подняться наверх и оценить обстановку. Только что-то я дырку в потолке не вижу.
— Наверное, ее обломками завалило. Никакого просвета.
— Думаю, нас будут искать. То есть тебя одного, конечно.
Поэт почесывает затылок, принимается вытряхивать мелкий мусор, приставший к шарфу.
— Когда это еще будет. Рабочий день только начался, кормежка не скоро. Могут и вообще забыть позвать, тут о людях не особо заботятся. Прораб может заглянуть проверить, как идут дела. Но это не обязательно. Я не горю желанием под землей до вечера торчать.
— Думаешь, я очень хочу?
— Подозрительно как-то. Все шло путем, пол крепкий. На нем скакать можно было, ничего бы не случилось. С чего вдруг? Началось с того странного вздоха. Помнишь, я еще обратил внимание? Сразу после того, как произнес:
Эль фертум лаш…
— Замолчи немедленно!!!
Однако уже поздно. От дальней стены отделяется густая тень, темным облаком приближается к нам.
— Зачем вы призвали меня?
Тишина… Собственно говоря, пугаться не стоит. Какой вред незнакомец способен причинить нам, уроженцам Аверхальма, угодившим в ненавистный Город? Разве может быть еще хуже после того, что сотворила с нами злобная судьба?
Между тем облако обретает вполне явственные очертания. Мужчина, кажется, довольно молодой, в костюме и галстуке. Однако в целом одежда лишь напоминает ту, что носят сейчас в Городе.
Поэт безуспешно пытается что-то сказать, в конце-концов пересиливает себя:
— Мы… мы… вовсе никого не призывали. Просто беседовали и читали вслух стихи… Прости, почтенный дух, что случайно потревожили твой вечный покой.
— Ах, если бы покой, — печально отзывается глуховатый голос. — Вы в самом деле не имели такого намерения? Когда я услышал призыв на неведомом языке, что-то во мне будто перевернулось. Слова, которые я не понимал и не мог понимать, подействовали непреодолимо, удивительно… У меня не хватает воображения, дабы выразить…
— Это мой перевод поэмы на древнеаверхальский, — вставляет осмелевший поэт.
— Не доводилось слышать о таком наречии.
— Естественно, это ведь нездешний язык. Мы…
— Простите мое любопытство. Вы изволите говорить «мы», но кроме вас я никого…
Настает момент выйти из тени, хотя пользы в том никакой, я полагаю. Однако поэт меня опережает.
— Это мой старший друг, — слегка понизив голос, сообщает он. — У него исчезла тленная оболочка, зато его чистый разум творит чудеса. Именно он собрал выходцев из Аверхальма, заброшенных к вам. С его помощью мы надеемся вернуться домой.