Стрижикурка проводил нас в знакомый мне кабинет с камином в лазуритовой облицовке, с собранием голых и полуголых девиц на бархатистых темно-вишневых стенах. Зеленое сукно бильярда, золоченые корешки антикварных фолиантов, мозаичный карточный столик все с той же опаловой пепельницей… Но, поскольку место сие было заповедным для его хозяина, ни одному дизайнеру, как видно, не дозволялось посягать на эту лихорадку красок и стилей.
— Что, по рюмашке за знакомство? — улыбнулся какой-то звериной кабаньей улыбкой мэр.
Тут же нашелся и бар, которым оказался стоявший в углу огромный старинный глобус. При нажатии на какую-то там кнопку передняя полусфера раскрылась, обнажив свои горячительные сокровища под исполненную музыкальным механизмом расхожую фразу из хабанеры Бизе. Стрижикурка извлек из бара матовую зеленую бутылку коньяка той марки, которая по его убеждению и убеждению его окружения должна была, как и лазуритовый камин, упрочивать величавый статус своего обладателя. И я подумал в тот миг: сейчас появится икра.
— Ну что, немного икорки под закусь? — покорно отыграл предписанный пассаж Стрижикурка.
Теперь он должен был сказать: красную или черную?
— Красную я не держу, — тут же озвучил мои мысли хозяин.
— Да, черная — конечно, — сказал я, потому что пора уже было что-то сказать.
А Святослав продолжал скромно молчать, и это было к лучшему.
Мы выпили по рюмке «за знакомство», потом — еще по рюмке «за то, чтобы все у нас получалось». Кабанье лицо мэра порозовело еще гуще, кожа на нем расслабла, мелкие капельки пота засверкали на верхней губе и залитых жиром скулах, но проворные злобные глазки все также пытливо косили, раз за разом проверяя и перепроверяя доступное им. Однако, вот мэр потянул широким носом воздух, напряженные ноздри секунду трепетали… и успокоились. От тлеющих в камине углей исходил бальзамический запах эвкалипта.
— Ну что, мужики, — вновь что-то отдаленно напоминающее улыбку обнажило клыки мэра, — я думаю, все понятно: мне нужен самое главное стопроцентно надежный вариант. Я понимаю, что задаром и чиряк не вскочит, поэтому я предлагаю так: триста баксов на каждую курицу. Сто баков отдаете девочке, сто — на вас двоих, и еще сотня на то, чтобы подруга была проверена досконально. Мне сюрпризы не нужны, — и добавил многозначительно: — И вам, надеюсь, — тоже.
— Это точно, — сказал я.
Стрижикурка несколько недоуменно покосился на Святослава, и продолжал:
— Каждый раз курочка должна быть новой, и надо подумать, как сделать, чтобы она меня не узнала.
— Но — о… — вырвалось из меня.
— Может быть укол какой ей надо сделать… Надо раскинуть мозгами, — он на секунду задумался, затем сглотнул слюну и вновь заговорил. — Мне эти вот… не нужны. Я, вон, всех с дороги убрал, чтобы вас сюда провести, потолковать. Оно, конечно, ничего, но зачем это нужно, если можно без него. Правильно я говорю?
И тут вдруг взговорил Вятичев.
— Правильно, — сказал он.
Вроде бы ничего особенного сказано-то и не было, но, видимо, острое ухо Стрижикурки моментально уловило какой-то оттенок интонации, особый нюанс тона, — тот же миг мэр пульнул в Святослава тревожным взглядом; маленькие хищные глазки, обеспокоенные тенью чего-то подозрительного, перепрыгнули на меня, вновь на Святослава, и опять на меня…
— Анатолий Иваныч, всецело с вами согласен, — попытался я исправить положение, используя знакомый ему язык, и, предусмотрительно повысив тембр голоса на два тона, что неизменно воспринимается людьми, как знак подчинения. — Вы такое ответственное лицо… И мы со своей стороны в полной мере осознаем ту ответственность, которая на нас возложена. Конечно, мы сделаем все необходимое…
— Хотя, конечно, может, нам лучше поговорить в другой раз, — торопливо проговорил вдруг Стрижикурка. — Кстати, совсем забыл, у меня тут пара дел назначена. И надо сейчас сделать один важный звонок, — он потянулся за трубкой мобильного телефона, лежавшей на столе.
Ситуация, как видно, переменилась невозвратно. Хмельная томность напрочь слетела с физии мэра, он все беспокойнее раздувал ноздри своего широкого носа-рыла, а маленькие глазки и вовсе спрятались в щелочках прищура. Казалось, он каждое мгновение открывает что-то новое и неизбежное во мне и моем товарище.
— Да как раз о том же самом, что и вы, я говорил вот ему, — тараторил я, указывая на Святослава. — Да он и предложил немало самых радикальных средств… в смысле, как лучше… и, чтобы никаких, там, проблем…
— А что же сам-то он молчит? — с раздражением буркнул мэр. — Да он вообще имеет отношение…
Все равно эта минута должна была наступить, но теперь уже было очевидным, что время кончилось. Я сунул руку за полу пиджака, выхватил из-за пояса АПС, и, приблизив навинченный на ствол глушитель почти к самому невысокому лбу Стрижикурки, нажал на спусковой крючок.
Но за секунду до того вроде бы постоянное, вроде бы всегда неизменное время вдруг здорово переменило свою природу. Оно замедлилось до такой степени, что сделались зримыми его миллисекунды. Прежде какая-то книжка уверяла меня, что так способна иногда переменить картину мира для человека изрядная доза адреналина. Я видел, как увеличивались на физиономии Стрижикурки глаза, придавая ей совсем иное выражение. Я видел, как тронутая отдачей отплыла назад моя рука, как из ствола вылетела пуля… Я видел, как она вонзилась в кожу лба Стрижикурки, и даже то, как он в этот момент зажмурил глаза, как дернулись волосы на его макушке, как куски черепа и брызги мозга медленно полетели прочь…
И вновь обыденная реальность предстала передо мной в своем общеустановленном виде. Издав едва уловимый очень высокий звук, Стрижикурка повалился навзничь, поскольку сидел на какой-то вырезной скамейке без спинки. Массивное тело глухо грянулось об пол, и Святослав тут же поднялся из своего кресла. Не обменявшись ни единым словом, мы вышли из кабинета и разошлись в противоположных направлениях для того, чтобы обследовать просторные площади этого логова, так напоминавшего большой универсальный магазин.
В четырех комнатах, которые выпало осмотреть мне, ничего важного не обнаружилось. Святослав же вышел мне навстречу со словами:
— Там сейф. Большой.
— Сейф? — удивился я. — Разве мы пришли сюда искать денег?
— И все-таки в него следовало бы заглянуть, — настаивал Вятичев.
Такой поворот дела изумил меня до чрезвычайности, но ситуация была неурочная для выяснения отношений.
Ключи, обнаруженные в кармане бездыханного Стрижикурки, оказались родными небольшому сверкающему железному шкафу. Правда, у меньшего верхнего отделения замок был кодовым, зато большая дверца открылась без труда. Сложенные в штабеля пачки стодолларовых банкнот заполняли достаточно вместительное пространство.
Вятичев выгреб их столько, сколько могло поместиться в его руках и двинулся в обратном направлении, к кабинету, в котором нашел вечное успокоение его недавний хозяин. Ноги у меня сделались ватными, и ледяной ужас заскользил по телу… Неужели, столь гибельно я ошибся в своем друге?! Деньги? Нет… Все перед глазами скручивалось, разламывалось и, дико заливаясь немым воем, неслось, неслось куда-то… Бессильно глотая разъедающую горечь предательства, я поплелся за Вятичевым, позабыв, казалось, обо всем на свете.
— Куда… ты, как же это… — бормотал я нечто, не находя более подходящих слов.
Святослав прошел в кабинет и… Да… как мне удалось пережить тот день? Слишком много слишком ярких слишком переходчивых переживаний разворачивал он передо мной.
Прямоугольные пачки одна за другой летели в оживающее жерло камина. Какое-то время огонь точно присматривался, принюхивался к предлагаемому ему харчу, и тут же с жадностью набрасывался на него.
— Слава, — медленно выговаривал я слова, загипнотизированный то ли струящимся танцем огня, то ли избыточно крутой переменой чувств, — у нас нет, совсем нет времени… И не лучше ли было отдать эти деньги тем, кто в них нуждается?..
— Нет, Тимур, не лучше, — отвечал он, — это средство не в состоянии решить ни одну из проблем, которые стоят на нашем пути и пути нам подобных. Ничего, кроме новых бед, они не могут принести. Да ты и сам это прекрасно знаешь.
Конечно, и я это знал, иначе не пришлось бы нам с Вятичевым столь точно угадать друг друга. А на слова те вовсе и не возлагалось никакой информативной нагрузки, главным в них была интонация, в которой мне так хотелось передать моему соратнику заслуженное восхищение им.
Покончив с долларовыми залежами, Святослав огляделся по сторонам и подхватил со стола коньячную бутылку. Эта штука опять же немало удивила меня:
— Не время же, ей-богу…
Но он, высмотрев свободное пространство посреди комнаты, ни слова не говоря вылил содержимое бутылки на шелковый светло-голубой ковер в нимфеях Манэ рядом с развалившейся тушей мэра. Он попытался поджечь коньячное пятно спрошенной у меня зажигалкой, но коньяк горел плохо, слабо, и потому пришлось прибегнуть к любезности углей из камина.
Слои смрадного дыма становились все гуще, и времени для промедления теперь совсем не оставалось, не смотря на то, что Вятичев уже успел отключить систему пожаробезопасности, чуткими пластмассовыми носиками рассыпавшуюся по гипсокартонным потолкам с фальшивой лепниной.
Мы покинули гибнущие покои Стрижикурки, плотно притворив за собой стальную плиту входной двери. На этаже охрана появиться еще не успела. Попытка вернуться той же дорогой, которой нас привел сюда опочивший Стрижикурка, вряд ли увенчалась бы успехом: гараж был закрыт, да и обстановка на этом пути могла не один раз перемениться. Впрочем, не далее, как вчера, нами был оговорен иной план прощания с этим чудным домишкой, весьма простой. Потому мы направились к парадной лестнице, проходившей рядом с лифтовыми площадками. Не спеша спустились по ней. Дополнительная охрана на этажах, как видно, для прочих жителей предусмотрена не была. Во всяком случае, не смотря на нашу осмотрительность, просторные холлы неизменно встречали нас безмолвием напыщенных кожаных диванов и поддельных деревьев. Но внизу, у самого входа (я знал) помещается контрольный пункт, — небольшая комнатка, в которой неусыпно дежурит, как минимум пара хозяйских прихвостней возле мониторов, транслирующих взгляды дюжины видеокамер, установленных вокруг сего дворца.