Отложив недописанное письмо, Вася выбрался из-под телеги, потянулся, так что хрустнули суставы, смахнул капли пота с лица, осмотрелся.
Саксаул рос недалеко от места их привала. Только надо перевалить через бархан. Взбираться на него было тяжело. Ноги утопали в песке, что с тихим шорохом, словно вода, стекал сверху и тут же затягивал следы. «А по снегу взбираться легче, — подумал Вася, — он в глаза не лезет, ноги не натирает. Снег, он мягкий, пушистый, ласковый какой-то…»
Вот и вершина. Вокруг, насколько хватал взгляд, расстилалась пустыня. Бугрилась барханами, темнела зарослями саксаула, песчаной акации, щетинилась верблюжьей колючкой. Неожиданно Вася заметил следы какого-то животного. Присмотревшись, понял, что их оставил варан или, как зовут туркмены, зем-зем. Он уже слышал о них, но не видел, а посмотреть так хотелось. Рассказывали, что если зем-зема рассердить, он кусается, а мощным хвостом может нанести серьезный удар… Вася решил и об этом написать Анюте. Следы резко поворачивали и уходили вниз в заросли саксаула. «Сейчас посмотрим, что это за зем-зем, — мелькнула мысль, — говорят, что точная копия крокодилов. А вдруг он в ногу вцепится? Заорешь с перепугу… Вот уж смех ребята поднимут. Проходу не дадут, а Медведушка, тот вообще… Ну, да ничего, как говорится — за битого двух небитых дают. Вперед!..
Внимательно вглядываясь в следы, что четко вырисовывались на песке, Вася вошел в заросли. Двигался крадучись, стараясь не спугнуть варана. Следы привели к толстому саксауловому дереву. Вася взглянул на кору, скользнул взглядом вверх. На одной из веток заметил несколько узких, похожих на детские ладошки, зеленых листиков. «Вот эти и пошлю Анюте», — подумал он и, привстав на цыпочки, потянулся к листикам…
В это время и полоснул его по горлу остро отточенный нож.
Закружилось белесое от жары небо, все убыстряя свое вращение, вертелись веточки саксаула. Руки инстинктивно рванулись к горлу, зажали его изо всех слабеющих сил. Кровь хлестала сквозь пальцы, заливала гимнастерку. Вася храпел, силился что-то сказать, но судорожно открытый рот лишь хватал раскаленный воздух и он, вместе с кровью, булькая, выходил из перехваченного горла… Он хотел повернуться, чтобы увидеть того, кто нанес удар, но подгибающиеся ноги уже не повиновались… Закачавшись, Василий сделал несколько шагов… На какой-то миг возникло перед тускнеющим взором смеющееся лицо Анюты, облепленное снегом — таким запомнил его Вася, когда они, еще дети, играли в снежки. Раскаленный песок, в который он упал лицом, показался ему холодным голубым сугробом…
Ярко светило солнце. Было тихо, лишь слабо булькала кровь, вытекая из молодого сильного тела, да чуть покачивались ветки саксаула, листочки которого Василий сжимал в руке…
…Басмачи вырвали из наших рядов ряд героев-красноармейцев. Обреченный на неизбежную гибель классовый враг пытается оказывать нам дальнейшее сопротивление. Решительными действиями наших частей остатки басмачей будут уничтожены в ближайшие дни. Окончательный разгром басмачей в Туркмении — лучший памятник нашим беззаветным героям.
…С окаменевшим лицом нес Алексей своего друга. Нес, как носят малых детей, прижав голову к широкому плечу. Он был хрупким и очень легким Вася Федорин — паренек с берегов Волги, весельчак и пересмешник, комсомолец и любитель музыки… Кровь пропитала гимнастерку Алексея, но он ничего не замечал, все внутри его сжалось в комок, а окружающее виделось словно в тумане.
По следам определили, что неизвестный долго наблюдал за отрядом с соседнего бархана, и выждав, когда пограничник отошел от товарищей и углубился в заросли, неожиданно напал на него, подкравшись сзади. Часовой ничего не заметил, так как Вася спустился с бархана и стал ему невидим. Первым его хватился Алексей, когда, проснувшись, не обнаружил друга рядом. Он и нашел его…
Под большим стволом саксаула в зарослях нашли глубокую свежевыкопанную яму. Видимо, бандиты хотели что-то спрятать, скорее всего оружие, но Василий помешал им…
Следы чарыков, традиционной туркменской обуви из сыромятной кожи, обнаруженные на месте преступления, уводили к такыру, где и терялись на его глинистой поверхности. Преследовать не имело смысла — времени прошло порядочно, дело шло к ночи…
Обоз ждали на заставе, кончилась вода, а преследование могло занять несколько дней. Единственной уликой, кроме следов чарыков, оказался старый застиранный платок, которыми обычно подпоясывают халаты местные жители. Вероятно, один из бандитов выронил его, стараясь побыстрее уйти с места преступления.
Шагая рядом с подводой, на которой, прикрытый брезентом, лежал Василий, Алексей сосредоточенно смотрел под ноги. В ушах звучал веселый голос, перед глазами стояло веснушчатое, улыбающееся лицо…
Скрипели колеса, всхрапывали кони, маленький отряд продолжал путь. Солнце скрылось за барханами, пустыня постепенно оживала. Первые звезды появились на небе, чуть подмигивая, смотрели на бескрайние Каракумы…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
…По социальному положению трое сподвижников и участников налета Фузаила принадлежат: первый — имам (духовное мусульманское лицо) Мухамед Шарипов, второй — бывший чиновник свергнутого бухарского эмира Роджаб Миррахматов и третий — бай Закир Рахимов.
Все трое проживали на советской территории, за три дня до налета Фузаила устроили специальное совещание, на котором обсуждали способы помощи шайке. На совещании обсуждалось полученное письмо от Фузаила, который просил организовать содействие его банде. Все трое судом приговорены к расстрелу».
Не повезло колхозному чабану Бекмураду с женитьбой: и двух лет не прожил — умерла жена. Видно, прогневил чем-то аллаха… Долго жил бобылем — расходов меньше. Но говорят: «Жизнь без жены — грусть, без детей — мука!» Вот и женился на вдове с дочерью. Выгодное дело — и калыма не надо платить, и сразу две работницы в доме. Энай — новая жена была не только статной, красивой женщиной, но и работящей. С утра до ночи покоя не знала. Крутилась среди овец и коровы, бегала за травой и хворостом, делала кизяк, пекла чуреки, стирала и варила. Каждую осень валяла кошмы. Зимой — ткала торбы, чувалы, обмотки, алача — для женских платьев. Как она поспевала все делать, сам Бекмурад удивлялся. Но вслух это не говорил. Считал, что все женщина обязана успевать. Вот только и с новой женой детей не было. Одно утешение — дочь Айнур, которая зовет его отцом. Но дочь — не сын, уйдет в чужой дом, в другую семью.
Айнур оказалась под стать матери. Говорят в народе: «В доме где дочь — работа не залежится». Помогала матери во всем. Днем собирала колхозный хлопок, вечером шила платья, вышивала, быстро и ловко управлялась с домашними делами. Была мастерицей на все руки, чуреки получались на удивление вкусными, румяными, ароматными. Но суровый отчим почти никогда не произносил «Молодец, дочь!». Может потому, что была Айнур чужим ребенком… Ворчал часто. Сделала как-то Айнур карман на платье из кетени, — уж такой скандал поднял отчим! До аллаха дошел… Пришлось зашить… Задержалась на комсомольском собрании — опять шум, заговорила с кем-то на работе — нотации, угрозы. Хотел, чтобы и работу в библиотеке бросила, да уж очень деньги любил. Работа — не тяжелая, а зарплата идет регулярно. Поэтому и не отпустил падчерицу после средней школы в институт. Мечтал в душе о хорошем калыме. За такую — работящую, да смазливую денег не пожалеют…
Много лет пролетело над головой Бекмурада. Белыми стали когда-то черные пышные усы и борода. А на голову словно иней выпал, да так и остался. Глубокие морщины избороздили лицо, но еще сильными были жилистые руки, если что схватили — не выпустят! Единственное, что могло разжать их бульдожью хватку — звон монет и похрустывание радужных бумажек. Кожа на ладонях была такой толстой, что мог Бекмурад брать из костра угольки, чтобы прикурить — зачем тратить спички, если костер есть? Взгляд исподлобья, всегда колючий и быстрый. Взглянет, словно из мультука выстрелит, и опять вниз… Случилось раз в жизни счастье — пять рублей нашел! С тех пор и привык шарить по земле взглядом: а вдруг еще найдет что-нибудь…
…Проводив машину с пограничниками долгим взглядом, Бекмурад разгладил окладистую бороду и вошел во двор, цепким глазом окинул хозяйство: искал чем бы занять руки. Если на душе кошки скребут — надо что-то делать, мастерить, прилаживать. Схватил ржавую продолговатую лопату, выколотил старый черенок, стал насаживать новый. Стукнув несколько раз увесистым молотком по торцу черенка, зло обратился к Айнур, хлопотавшей у тамдыра:
— Разве не знаешь, что нельзя девушке разговаривать с незнакомыми парнями? Да еще русскими!
— Почему я молчать должна, если люди со мной здороваются, а лейтенант у нас чай пил и в библиотеку заходит, — спокойно ответила девушка.
— Ты и обрадовалась, что поздоровались, — осуждающе покачал головой отчим. — Раньше, знаешь, что бы с тобой сделали?
— То, что раньше было — уже не вернется! Тогда бы вы меня пять лет назад продали, — резко ответила Айнур, и сама удивилась своей смелости.
— Ты как со старшими разговариваешь? — с силой опустив молоток на торец черенка, вскипел Бекмурад, — Энай, где ты? Энай!
Зычный окрик Бекмурада прокатился по двору, перелетел через дувал на улицу.
Из дома вышла рослая женщина, удивительно похожая на Айнур. Тот же мягкий овал лица, крутые брови, большие глаза. Только в отличие от девушки, глаза женщины были полны глубокой тоски. Продолжая яростно бить молотком по лопате, Бекмурад раздраженно говорил: