– У малагасийцев очаровательные дети, – заметила я. – И их так много!
– Это правда, – согласился он. – Когда у малагасийца четырнадцать детей, это дает ему право на переход в благородную касту.
– Я думала, касты есть только в Индии!
– Местные касты похожи на индийские. К примеру, андриана, или благородные – что-то типа индийских раджпутов. Между прочим, о кастах тут говорить не принято, но даже в фамилиях, по приставкам «андриана», «рандриана» или «ра», можно определить таких людей. А еще есть хува, или свободные, и андеву.
– А почему не принято говорить о кастах? – поинтересовалась я.
– Потому что их как бы уничтожили при колониальном режиме.
– Но они существуют?
– Отчасти. Здесь не поощряются неравные браки, а выходцы из низших каст редко получают хорошие должности, будь они хоть семи пядей во лбу. Поэтому для мальгашей так важно «облагородить» собственные корни. На постоянном месте жительства сделать это невозможно, ведь они знают всех своих предков до седьмого колена и соседи осведомлены об их родословной, так что никого не обманешь. Зато при переезде ситуация меняется.
– Или при наличии четырнадцати детей! – пробормотала я.
– Верно. Но даже при появлении седьмого ребенка отец получает право на всеобщее уважение.
– Семеро! Боже мой…
– Экстремально, особенно для женского здоровья. Но не забывайте, что детская смертность составляет здесь больше десяти процентов, так что желание малагасийцев иметь как можно больше детей вполне объяснимо. Они обожают своих ребятишек и многое им позволяют… Хотя, должен сказать, в былые времена некоторым маленьким мальгашам пришлось вдоволь натерпеться от суеверных взрослых. Считалось, что будущее ребенка сложится удачно, если его не угораздит родиться в полночь. По поверьям, на грани уходящего и приходящего дня появлялись люди, которым суждено стать злыми колдунами. И не приведи господь родиться в первые два дня сентября, когда чрево матери покидал тот, кому суждено стать богохульником! Одного этого было достаточно, чтобы новорожденного похоронили заживо или подложили в муравейник. Правда, позже стали применять более гуманные методы.
– Гуманные?! – пробормотала я, потрясенная. – Интересно какие?
– Новорожденного клали перед загоном для коров. Если его не затаптывали зебу, то малышу оставляли жизнь. Но на этом злоключения рожденных первого и второго сентября не заканчивались. Матерям запрещали кормить детей, так как «чудовища», появившиеся на свет в начале осени, недостойны материнского молока. Мать клала ребенка на дорогу, начинала причитать и плакать. Если кто-нибудь усыновлял несчастное дитя, то для него это считалось лучшим исходом.
– Вы, наверное, шутите?
– Нельзя шутить с жизнью и смертью, – покачал головой Тахир, и его серьезный вид не оставлял места сомнениям.
– Еще один малагасийский фади?
– Нет, этот фади – кашмирский.
Его лицо помрачнело.
– Я чем-то вас обидела? – обескураженно поинтересовалась я. – Если так, прошу прощения…
– Вы меня не обидели, – прервал Тахир, но глубокая складка, залегшая между его бровями, говорила об обратном. – Смотрите, представление начинается!
Удовольствие я, несомненно, получила – не столько от того, что вытворяли артисты, сколько от реакции публики. Она в полной мере являлась участником происходящего на сцене, скакала, кричала, улюлюкала, пела и плясала вместе с выступающими. Народ, включая детей, бурно выражал удовлетворение или недовольство мастерством музыкантов, и даже мы с Тахиром не остались равнодушными, включившись в процесс. Уже минут через сорок я обнаружила, что подпрыгиваю рядом с ним и выкрикиваю французские и русские фразы, которые, впрочем, все равно потонули в общем гуле. Особенно мне понравился инструмент под названием марувани. Он представлял собой деревянный ящик с натянутыми внутри струнами, а его звучание оказалось сродни губной гармошке. Оказывается, у россиян есть нечто общее с малагасийцами!
Ночь обещала быть долгой.
Ив остановился перед высотным зданием и вскинул голову, глядя вверх, – так непривычно вновь оказаться среди домов из стекла и бетона, среди людей, внешне похожих на тебя самого. За последние десять лет Иву приходилось бывать во Франции от силы раз пять, да и то недолго. Скучал ли он? Вряд ли. Ив отлично ощущал себя в любом месте, куда забрасывали его судьба и работа, это было тем бесценным качеством, которое больше всего ценило в нем начальство. И все же каждый раз, приезжая в столицу своей родины, он испытывал странное щемящее чувство.
И как его угораздило вляпаться в детективную историю? Все благодаря этой русской, Тамаре… Иван был его другом, но Иву и в голову не пришло бы самолично расследовать его гибель, он удовольствовался бы сухим полицейским отчетом. Когда Амели пропала, он поискал ее и перестал, решив, что она сама не желает быть найденной, но эта русская… Она непременно хотела во всем разобраться и тем самым заставила тоненький голосок совести, почти заглохший внутри его, зазвучать в полную силу. «Как же ты можешь так? – говорил этот голос. – Твой друг мертв, твоя бывшая девушка, возможно, тоже, а ты даже не хочешь узнать почему? Да у женщины больше храбрости, чем у тебя!» Тамара действительно оказалась смелее и настойчивее Ива. Она не побоялась приехать в такую даль, ничего не зная о стране, где погиб дорогой ей человек. Она не испугалась, когда ее похитили террористы и когда едва не переехала машина… А что же он, Ив?
Глубоко вдохнув ноздрями прохладный воздух и еще раз взглянув на затянутое тучами дождливое небо, Ив вошел в двери, услужливо открывшиеся перед ним благодаря фотоэлементам. Кабинет главного редактора газеты, в которой трудилась Амели, выглядел аскетично, если не считать парочки разномастных безделушек, явно подаренных, и фотографии семьи – моложавой блондинки и двух симпатичных подростков, мальчика и девочки в спортивной форме какого-то школьного футбольного клуба. Бернар Курсель оказался невысоким, полным мужчиной с аккуратной бородкой, которой он определенно уделял большое внимание.
– Я давно ничего не слышал об Амели, – в ответ на вопрос Ива сказал Курсель, закидывая ногу на ногу и закуривая сигару. Иву показалось, что выглядело это наигранно, как в американских фильмах тридцатых годов. Но сигары, как он успел заметить, когда Курсель вытаскивал одну из коробки с логотипом, были из дорогих – кубинские, марки Cohiba Behike.
– Разве вы не посылали Амели на Мадагаскар?
– На Мадагаскар? Да с какой стати?!
Вот это номер! Получается, Амели находилась в Тане по собственному почину?
– Вы сказали, что являетесь близким другом Амели, – продолжил между тем редактор, – поэтому мне кажется странным, что она не сказала вам о своем увольнении.
– Вы уволили Амели?!
– Ни в коем случае! Ей предложили место получше. Не скрою, мне жаль было с ней расставаться, но у нас свободная страна.
Ив растерялся. Он-то думал, что редактор расскажет ему, чем занималась Амели, и станет ясно, почему она пропала. Теперь же все еще больше запутывалось!
– А вы случайно не в курсе, где ей предложили место, какая газета?
Редактор только плечами пожал:
– Она не сказала. Понимаете, в наших кругах не принято распространяться о таких вещах, во всяком случае, до поры до времени. Думаю, ее родственники или друзья скажут вам больше.
Ив стоял в длинном коридоре, не зная, куда идти дальше. Он пару раз встречался с подругами Амели, но ни с кем из них не общался, даже не знал телефонов. Оставалась, правда, ее мать. Иву не хотелось с ней встречаться, ведь непременно возникнет куча вопросов, включая и причины их расставания. Он хорошо относился к пожилой даме, но это не означало, что можно позволить ей вмешиваться в их с ее дочерью отношения!
– Ив, верно? – раздался голос за спиной, и он резко обернулся. Перед ним стояла высокая, полноватая молодая женщина с копной спутанных рыжих волос и невероятным количеством бижутерии, блестевшей в искусственном свете, словно елочные украшения в новогоднюю ночь. – Я видела, как вы входили к Бернару, – добавила она. – Вы меня не помните?
– Простите…
– Селин, – представилась она. – Селин Папюс, подруга Амели.
– А-а, да, разумеется!
Он понятия не имел, кто это, но вежливость обязывала «вспомнить». То, что женщина запомнила его, Ива не удивило: в ее серых глазах читалось восхищение, которое он привык видеть в глазах представительниц противоположного пола.
– Вы приходили поговорить об Амели? – спросила она.
– Да, но, оказывается, она уволилась…
Селин огляделась, словно проверяя, не смотрят ли на них.
– Да не увольнялась Амели, ерунда это! – понизив голос, сказала она. – Мы почти каждый день общались по скайпу, и, если бы у нее было намерение уйти, она бы меня предупредила.
– В самом деле?
– Слушайте, Ив, – снова оглядевшись, сказала Селин, – здесь не самое лучшее место для беседы. Предлагаю встретиться через пару часов где-нибудь в городе. У меня есть что вам рассказать. У вас, по-видимому, тоже!
Флоранс Дегрэ, как и ожидал Ив, встретила его на взводе: она давно не имела известий от Амели и надеялась, что хотя бы Ив в курсе ее нынешнего местонахождения.
– Ко мне приходила полиция! – воскликнула женщина, едва он переступил порог ее дома.
– Полиция?! – переспросил Ив изумленно. – Но почему?
– Квартиру Амели ограбили!
– Когда это случилось?
– Около двух недель назад.
– И что же полиция хотела от вас?
– Чтобы я сказала, какие вещи похитили, а также помогла им связаться с Амели. Но я понятия не имею, где моя дочь! Выходит, и ты не знаешь?
Ив огорченно покачал головой:
– И много вещей украли из квартиры Амели?
– Да ничего толком и не взяли, – махнула рукой Флоранс. – Бардак устроили, все перерыли…