Но ночью она кричала, и надо было объясниться.
– Мне иногда снятся плохие сны, – сказала Вика, когда они пили чай, сидя напротив друг друга.
– Я это понял.
– Я тебя не сильно напугала?
– Нет, – ответил он и взял бутерброд с сыром. – Все в порядке. Если есть желание, можешь до работы поехать со мной на акварельные этюды. Восстановим то, что вчера пришло в негодность.
– Желание есть.
Конечно, он ей солгал. Вика Егора напугала. Еще как. Вторая ночь в его доме и второй кошмар. Егор сидел, смотрел, как она пьет чай, и думал о том, насколько часто ей снятся такие кошмары. Как часто она кричит во сне? И просыпается в одиночестве. Это же очень страшно. Это не жизнь, это непрекращающийся ужас, и надо что-то делать. Но что именно делать, Егор пока не придумал. Он просто смотрел на Вику. А она пила чай и спрашивала, куда они поедут восстанавливать акварели.
– На Цветной бульвар.
Через час они были на Цветном. Работать с ней под боком было практически невозможно. Вика молчала. Она сидела рядом на лавочке, наблюдала, как Егор набирает краски и смешивает их на палитре, как наносит светлый тон на бумагу, делая ее мокрой. В общем, Вика очень старалась, но Егор чувствовал ее присутствие и не мог сосредоточиться на аллее в уже начинающей желтеть листве, на лавочках и забавных скульптурах перед цирком. Вика сидела рядом, и он думал о ней, рассеянно водя кисточкой по бумаге и тщетно пытаясь поймать пропорции.
– Знаешь, – наконец заговорила она, – я раньше себе художников представляла исключительно как представителей богемы. Ну… все эти мастерские, натурщицы, ночной образ жизни…
– Секс, наркотики, рок-н-ролл? – уточнил Егор.
– Что-то типа этого, да, – согласилась Вика. – А ты… если не считать винтажного жилья и внешнего вида, практически домашний. Такой хороший, правильный, трудолюбивый мальчик.
У Егор потекла краска, он не успел ее поймать. Сделал вверху щедрый мазок, и акварель тонкой струйкой потекла вниз. Они оба наблюдали за этой зеленой струйкой.
– Красиво, – сказала Вика.
«Ошибка», – подумал Егор.
– Тебе не нравятся трудолюбивые мальчики?
– Нравятся. Только непривычно. Ведь считается, что художники должны искать вдохновение, им нужны эмоции и интересный опыт, безумные романы и страсти.
– Это кто тебе такое сказал?
Ручеек пришлось убирать сухой кисточкой. А может, и к лучшему, что зеленый потек. Интересный эффект может получиться.
– Фильмы, книги, биографии великих.
– Стереотип, – резюмировал Егор. – Художники такие же люди. Кто-то холерик, кто-то флегматик. Кому-то нужна компания, кому-то одиночество. Огромное количество выдающихся мастеров жили долгой семейной жизнью, растили детей, и это не мешало им создавать шедевры.
– Например?
Егор пожал плечами:
– Например, Рембрандт, Вермеер, а из наших Поленов, Серов. Им не надо было проводить жизнь в кабаках, пить и веселиться с проститутками.
Она сидела рядом, и он совсем не мог работать.
– Хочешь кофе? – вдруг спросила Вика.
– Хочу.
Она поднялась со скамейки и направилась в ближайшее кафе. Когда через четверть часа Вика вернулась в двумя бумажными стаканчиками, Егор придумал, как обыграть подтек. Добавил немного голубого. Сочетание теплого и холодного дает большую глубину и выразительность. А потом он сделал перерыв. Они пили кофе на лавочке и молчали. О живописи больше не говорили. Да и зачем? Им было просто хорошо сидеть вот так рядом и пить кофе.
В Москве начиналась осень. А у них начиналась своя новая жизнь.
Потом Вика выбросила стаканчик в урну и уехала на работу в «Роки», а Егор вернулся к акварели.
В перерывах между клиентами она читала комментарии к статье и думала о том, что обязательно надо написать про затерянное прошлое в центре Москвы.
Он за день нарисовал три этюда и наконец дождался звонка из галереи. Его картину готовы были принять пятого сентября.
И вот уже сентябрь. Странное время. В детстве и юности оно, конечно, всегда ассоциировалось с началом учебного года в школе, а позже в институте. Потом актуальность Дня знаний прошла, и Аня начала чувствовать некое безвременье этой поры. Уже не лето, еще не осень. Настоящая осень начнется чуть позже. Если повезет – будет бабье лето и золотая пора. Не повезет – значит, будут зонты, лужи и низкое небо. А пока – бархатный сезон. Даже в Москве. Ведь еще не совсем осень. Просто уже не лето.
Последние две недели Аня ездила на выходные к родителям. Оставаться в столице было почему-то одиноко. В прошлую пятницу после работы она даже проходила мимо мастерской Артема. Было не поздно, но уже недостаточно светло. В его окнах свет не горел. Хозяин мастерской уехал на выставку. Наверняка он прибыл туда заранее. Ведь надо принять груз, проверить, как развешаны картины, и все такое прочее. В Италии сейчас, наверное, тоже бархатный сезон. Хотя в Сети пишут, что там почти июльская жара.
Интересно, «Облако света» будет иметь успех? Мысли скакали, перепрыгивали с Италии на картины, с картин на каталог, с каталога на Крым, а с Крыма на Артема.
Он о ней хоть изредка вспоминает? Хоть иногда?
Она вот – каждый день. Надо же было так влипнуть.
Аня постояла немного около мастерской, посмотрела на окна, а потом, повернув в сторону метро, купила во французской пекарне булочки, которые летом всегда брала по дороге на сеанс. Булочки были такие же свежие, как тогда, с хрустящей корочкой и пахли так же вкусно. Только теперь не с кем было разделить их под кофе. Да, в Москве Аня чувствовала себя одиноко. Это потому что бархатный сезон.
У родителей выходные проходили быстрее. В этом году было много яблок. Яблони стояли высокие, раскидистые, с налившимися плодами – нарядные. Артему такие понравились бы. Он бы их точно зарисовал.
В рабочие дни хандрить получалось меньше – слишком много забот. За правдолюба Ане выговор все же влепили. Татьяна Александровна долго извинялась перед спортсменом, тот принимал извинения с явным наслаждением, Ане было противно. Она еле выдавила из себя:
– Простите за грубость.
Зато работа над авторской прозой Владимира Ревельского оказалась сплошным удовольствием. И проза была прекрасна, и макет получался под стать. Даже жалко, что сотрудничество подходило к завершению. В последний раз Ревельский приехал в редакцию с двумя коробками конфет. Одну вручил Татьяне Александровне, а вторую Ане с Леной.
– Для чаепития, – улыбнулся он.
– Вы нас балуете, – слегка покраснела Лена.
– Девушек полагается баловать, – прозвучал ответ. – Аня, я посмотрел обложку. Если можно внести небольшие изменения…
И он рассказал о своих соображениях по поводу шрифтов и цвета. Она пообещала попробовать и посмотреть, что в итоге получится.
– Ты ему нравишься, – объявила Лена, когда Ревельский ушел.
– Не говори глупости. Давай лучше чай с конфетами пить.
– Нет, я серьезно. Он бы эту коробку лично тебе подарил, но воспитание не позволило. Одной конфеты, а другой ничего.
– Вот любишь ты фантазировать, – Аня поднялась из-за стола и нажала на кнопку чайника.
– А ты любишь ничего не замечать, – парировала подруга. – Он же с тебя глаз не сводит. А ты уткнулась в свой экран и ничего не видишь за его пределами.
Вика все чаще оставалась ночевать у Егора. Он продолжал ее встречать, а она, садясь в машину, решала, едет домой к себе или к нему. И так получалось, что заворачивать к нему было лучше. Потому что сны, да. А с Егором не страшно. К Егору можно прижаться и ничего не бояться. С Егором сны начали меняться. Самое главное, они стали приходить реже. И если снились, то уже не такие страшные, потому что Род в них боялся Егора. Теперь Вика реже видела кошмары и быстрее успокаивалась. Как только становилось по-настоящему страшно и Вика кричала Роду: «Нет!» – сразу же слышалось: «Все хорошо, это просто сон. Все хорошо». И Род начинал таять.
Иногда Вика просыпалась и лежала с открытыми глазами, глядя в темноту, чувствуя рядом Егора, обнимая его. Но все чаще не просыпалась. Достаточно было его голоса, прикосновения, чтобы прогнать все плохое и начать видеть другой, хороший сон.
Егор никогда не задавал ей вопросов про прошлое и шрам. Вика была ему за это благодарна. В один из дней она все рассказала сама.
Это был ее выходной, и снова шел дождь, как в их первую ночь. Только на этот раз дождь сентябрьский, казавшийся в сумерках грустным и унылым.
Егор безуспешно пытался привести в порядок комнату, которая одновременно была мастерской. Из-за присутствия Вики он хотел придать ей некоторый уют, но экраны, холсты, лампочки, краски, кисти, растворитель, бумагу и уголь все равно некуда было девать. Поэтому после часа усиленного труда в комнате почти ничего не изменилось. Вика, сидя на диване, наблюдала за его мучениями и в конце концов сказала:
– Оставь. Дом должен быть удобным. Тебе в этом удобно.
– А тебе? – он повернулся к ней лицом.
– Мне тоже.
Вика не знала, как начать. Ей казалось, что бы она ни сказала – все прозвучит неуклюже и не так. Но губы уже выговаривали сами:
– Наверное, нам давно надо было поговорить. Я все искала подходящий момент…
Егор моментально насторожился. Вика видела, как его высокое, чуть вытянутое тело вдруг напряглось.
– Что случилось?
– Ничего. Просто сны… они стали приходить реже.
– Но ведь это отлично, разве нет?
Он отложил в сторону очередную панель и сел рядом, но на расстоянии, словно боясь притронуться.
– Это практически чудо, – тихо ответила Вика. – Я уже и не надеялась…
Егор вздохнул, придвинулся, обнял ее и поцеловал в висок.
– Мы справимся.
Ей очень понравилось это «мы». «Мы» вселяло надежду. Это значило, что у них есть будущее. Во всяком случае, Егор его видит.
– Род… Родион Ионов, музыкант, помнишь?
– Помню, – хмуро отозвался Егор.
– Я когда-то на него работала. И не только работала.