Да, глухонемая девчонка неожиданно взлетела в цене.
В гостях у барончика меня встретил вооружённый отряд (судя по их одежде, оружию и выправке — из недавних крестьян). Барончик, не будь идиотом, орал мне с крепостной стены, что опекуном Тиши его назначил король. И на два месяца раньше меня. А значит, он (чёрт, забыла имя этого болвана) и должен стать протектором. Так-то.
В этой истории был только один очевидный плюс: гонца от советников, прискакавшего сюда раньше меня и пытавшегося напоить юную королеву отравленным вином, повесили на воротах. В назидание — похоже, что мне.
Три дня барончик и его «солдаты» признавались моим хмурым гвардейцам в любви к короне, безудержном патриотизме и прочих добродетелях. Пока не подошли солдаты Грегори, и не повесили барончика рядом с послом.
Жена барончика торжественно бросилась с башни в ров (судя по вышине башне, баронесса просто утонула). Детей я приказала не трогать, а с Тиши больше не спускала глаз.
Девчонка обрадовалась мне, как небесному посланнику. Жестикулировала, знаки какие-то показывала — я не понимала. Только записками кое-как и объяснились. То, что она королева, Тишу не волновало. Её волновал Дэниел. «Где Дэни?» Даже не дядя — Дэни.
Я орала на неё. Кричала, что если бы не её Дэни, я бы свернула её тонкую шею — и дело с концом. Кричала, чтобы она не смела даже называть, то есть, писать его имя. Что Дэни мой и только мой.
Потом стояла у распахнутого окна, делала вид, что рассматриваю дымящийся горизонт, и глотала злые слёзы.
Тиша, вместо того чтобы реветь в уголочке, всё время моей истерики непонимающе таращилась на меня. А потом тихонько подошла и обняла, прижалась к моей спине, как доверчивый котёнок. Я дёрнулась, попробовала освободиться, оттолкнуть девчонку. Но комок слёз в горле сделался таким громадным, что стало невыносимо дышать — я повернулась, стиснула девчонку, спрятала лицо в её серебристых, точь в точь как у Эрика, волосах. И разрыдалась.
«Тебе никогда не бывало одиноко?»
Наверное, именно тогда я и призналась себе, что хочу трон не потому что он означает власть. А потому что власть означает Дэниела. Я найду его, и он снова будет мой — если я стану протектором. То есть если я сохраню жизнь его девчонке. Всё просто.
А Тишу теперь пытались убить все, кому не лень. Ей подавали отравленную воду в трактирах, где мы останавливались. В её спальню врывались наёмники — четверо за одну ночь. В неё летели стрелы — чуть не из-за каждого куста…
Драгоценную глухонемую Тишу, дочь и племянницу шлюхи, я всё-таки привезла в столицу живой. И, так как ехали мы во главе трёхтысячного отряда Грегори, советники и судейская палата согласились готовить коронацию. А то они уже пытались убедить себя, что никакого завещания не было.
«Какая коронация?» — поинтересовался ночью Грегори, когда я, уложив Тишу в свою кровать, привычно дежурила у двери. «Елена, на троне будем сидеть мы с тобой. Девчонку надо убить — сейчас». Я объяснила, что убить Тишу нужно принародно, чтобы потом не возникло лже-Тиш. И тогда сесть на трон — законно. Грегори посмеялся, сказал, что Вейстеру вполне хватает и одного глухонемого недоразумения, чтобы ещё его двойников плодить. И пообещал подготовить убийство во время коронации.
Утром голову Грегори надели на пику солдаты моего брата, которому я, естественно, написала как только вырвалась из королевского дворца. Братец во главе армии гордо въехал в вейстерскую столицу, радостно улыбался обалдевшим вейстеровским советникам и с энтузиазмом подключился к коронации.
Месяц я терпела его присутствие во дворце — а народ терпел его солдат в своих домах. Потом, заручившись помощью советников и судей (которые с удовольствием задружили со мной против моего хозяйственного братца), выдворила его и его армию прочь из Вейстера.
Народ это отпраздновал и прославил королеву. Меня не славили — я же была чужеземкой, сестрой «этого проклятого» и, кстати, убийцей их короля. Но ещё протектором. Так что меня терпели. А я не теряла времени и, честно говоря, не гнушалась интригами, довольно грязными — что совсем не было мне внове.
Тиша жила вместе со мной. Я в прямом смысле не спускала с неё глаз и таскала, как куклу, на церемонии и приёмы. Я пробовала её еду, я укладывала её в свою постель. Я стерегла её с большей страстью, чем мать стережёт своё дитя. Дэниела, тем временем, искали. Эриковы шпионы, слуги, советники, — все клялись мне, что знать не знают никакого Дэниела. А кое-кто из советников приватно поделился со мной мнением, что даже если дядя королевы действительно существует, то его следует убить, потому что по закону именно он должен опекать племянницу.
Я понимала, что они правы. И, честно говоря, не могу сказать, что делала, если бы нашла Дэниела тогда. Нет, переспала бы с ним, естественно. А вот потом — потом, быть может, и убила. Его и Тишу. Это в лучшем случае.
Но Дэниела не было — не было нигде, как бы тщательно я ни искала, какую бы награду ни предлагала. Его не было, а я так хотела его увидеть! И не получала то, что хочу.
Я заботилась о Тише. Сначала потому что она была ценной как королева и как способ давить на Дэниела. Потом — по привычке. К этой девчонке, тихому зверьку оказалось легко привыкнуть. С ней можно было, не боясь, разговаривать о её дяде. Да обо всём можно было. И это приносило облегчение, которое я сначала воспринимала как слабость, а потом — как наркотик. Вроде её же Дэни.
Дэниел превратился для меня в навязчивую идею. Эрик правильно называл его игрушкой — я хотела его, как девочка хочет красивую куклу. И расстраивалась как расстраивалась бы эта девочка, если над куклой кто-то надругался. Я не любила расстраиваться — поэтому я спала с Эриком. А может, ещё и потому, что чувствовала, что нужно этому венценосному мерзавцу — моё сопротивление и моя ярость, которую он путал со страстью. И не хотела её давать. Меня Эрик не получил бы — никогда, я доказывала это ему каждой ночью, не отвечая на его попытки меня «расшевелить». Но всё равно уже тогда Дэниел был нужен мне, как воздух. Однако глупо признаваться воздуху в любви.
Чем дольше я не получала то, что хочу, тем сильнее становилось желание. Через два года, сходя по Дэниелу с ума, видя его во снах, замечая его глаза в каждом мужском взгляде, я уже не знала, что буду с ним делать, когда, наконец, получу.
Я тискала его Тишу и почему-то утешалась. Мне казалось, что через неё я становлюсь ближе к нему. Я заботилась о девчонке, как о любимой подруге. И грезила Дэниелом.
Спустя три года я убедила себя, что если и найду его, то вряд ли живым. Наверняка Эрик убил его ещё тогда, до нашей свадьбы. Это было бы логично, а Эрик был логичным человеком. По крайней мере, всегда казался мне таким.
Я отчаялась и, чтобы отвлечься, интриговала — в Вейстере теперь царил мир, на границах — покой, и даже брат уяснил, что не получит от сестры ни кусочка, ни деревеньки. А также вспомнил, что со мной лучше дружить. И не он один.
Тиша росла — народу она очень нравилась. Глухонемая девчонка как-то сумела договориться со слугами — я больше не боялась оставлять её одну. И на переговоры Тройственного союза три года спустя поехала одна.
Переговоры устраивал брат — и там-то, у себя дома, я случайно наткнулась на Дэни.
Мне и в голову не могло прийти, что Эрик спрячет его не в Вейстере. Да вообще я их обоих уже похоронила… Но по привычке предлагала награду наёмникам — предложила и сейчас. Точнее, отдала приказ секретарю где-то между разбором черновиков договора.
И однажды вечером среди писем нашла у себя на столе пухлую папку на имя «Дэниела Глэстера» и записку от секретаря. За папку наёмники просили пятьсот тэленнов — цена загородного дома недалеко от столицы. Мало, но деньги я приказала пока попридержать. А по указанному на папке адресу отправилась сама на следующее же утро.
И ещё думала, что, судя по слухам про эти дома для душевнобольных, лучше бы Дэниелу быть мёртвым.
Я совершенно не верила, что действительно найду его там.
…Но это был он.
Я смотрю ему вслед, и не замечаю начавшейся грозы. Дорожку заволакивает туманом дождя, а я стою, не в силах шевельнуться, даже стереть проклятые капли со щёк. А в голове настойчиво бьётся мысль, что самым правильным сейчас будет уйти. Уйти и постараться забыть про эту тюрьму, маскирующуюся под дом для душевнобольных, куда ссылают «неудавшихся» детей богатенькие родители. Или любовников своих жён — как Эрик. Да, уйти будет правильно, потому что таким мне Дэниел не нужен. Потому что от него осталась только тень, а она не сможет приносить мне удовольствие. И потому что существование Дэниела опасно для моего положения при вейстерском дворе. Конечно, его нужно оставить здесь, в этом «госпитале» — тут его никто не найдёт. Заплатить врачам, как наверняка платил Эрик. И спать спокойно.
Всё это логично и правильно. И я, наконец, опускаю взгляд, набрасываю на голову капюшон и иду к садовой калитке.
А потом долго стою у неё, ломаю руки и думаю, что избавляться от наркотика нужно именно силой воли. Но этой самой воли у меня слишком мало, чтобы просто протянуть руку, открыть калитку и шагнуть к экипажу.
Я слабая.
Странно, но эта мысль не вызывает негодования. Наоборот, мне становится только лучше, когда я разворачиваюсь и иду к дорожке, по которой увели Дэни. Мне лучше и лучше с каждым шагом. Мне просто никогда не было так хорошо — за все эти проклятые три года. А я не умею отказываться от того, что делает меня счастливой. Даже если это логично и выгодно — отказаться.
Я поднимаю голову, стираю влагу со щёк и спокойно смотрю на заступивших мне дорогу санитаров.
— Госпожа, — начинает один, — вы не должны здесь находиться.
Нет, именно здесь я и должна находиться. Здесь и нигде больше.
Я делаю требовательный жест рукой и высокомерно приказываю провести меня к Дэниелу Глэстеру. Приказ и пара словно бы обронённых золотых решают дело.
— Я буду неподалёку, госпожа, — говорит один из санитаров, с надеждой поглядывая на кошелёк, который я всё ещё верчу в руках.