Алкоголь облегчил переход к сексу. Было немножко больно, но я смогла расслабиться гораздо глубже, это уж точно. Помню, что было неудобно. Еще помню, как подумала, что пенис Нэйта слишком велик и у нас ничего не получится. Потом даже удивилась, что он все-таки сумел. Хотя это было не так уж приятно, мне все же понравилось. Несмотря на дискомфорт, мне понравилось чувство близости. Понравилось ощущать вес тела Нэйта на мне. Все было таким новым и странным, а он все время смотрел мне в глаза, говорил, что все будет хорошо. Мне очень понравилось.
В то лето мы проводили вместе каждый день. Уезжая в колледж, решили не расставаться окончательно, а посмотреть, как само получится. В первую неделю созванивались несколько раз, затем гораздо реже. Через пару месяцев я узнала, что Нэйт собирается домой на выходные, чтобы попасть на концерт Сантаны. Уговорила двух подружек, прыгнула в поезд и тоже поехала. Я хотела сделать ему сюрприз, и, в общем… так и получилось. Я увидела его в компании еще нескольких школьных приятелей, а рядом стояла какая-то девица. Не знаю, кто она была такая, но все время липла к нему, а он не сопротивлялся. Когда я поздоровалась, Нэйт лишь кивнул и больше не обращал на меня внимания. В то время мне казалось, что я не имею права сердиться, поскольку мы же договорились, пускай все идет своим чередом, но теперь, вспоминая прошлое, считаю, что вполне могла предъявить претензии — мы же не расставались официально, в конце концов.
Нынешний священник Дэниэл тогда был лучшим другом Нэйта и тоже пришел на концерт. Он увидел, что я огорчена, предложил поговорить, и я согласилась. Помню, подумала еще — понадеялась, — что Нэйт увидит, как я ухожу с Дэниэлом, приревнует, поймет, что любит меня, и бросится следом. Ничего подобного.
Мы с Дэниэлом сначала целовались на парковке, а затем, как вы уже знаете, занялись сексом на заднем сиденье отделанного деревом джипа его мамочки. Тогда, помнится, я думала, что Дэниэл закрывал глаза, потому что вспоминал Нэйта и переживал, что занимается любовью с бывшей девушкой своего лучшего друга. Сейчас, зная, чем все закончилось, я понимаю, что он в тот момент думал только об Иисусе.
Нэйт узнал о нас с Дэниэлом и в следующем месяце дважды звонил мне с обвинениями, отчего я чувствовала себя счастливой — потому что ему было небезразлично. (Да, в подобном чувстве есть некоторое извращение; но, с другой стороны, это вполне нормально.) Той зимой родители Нэйта переехали из Коннектикута в Колорадо, и он перестал приезжать на каникулы. Больше мы с ним не виделись и не разговаривали.
Расплатившись за бензин, сырные палочки для Евы (она просто «тащится» от них) и массажный коврик для своей спины, я вернулась в машину и еще раз перечитала приложение к письму Колина. Видимо, Нэйта арестовали во время одной из акций по защите окружающей среды, вместе с другими демонстрантами. Изучая его досье, я обратила внимание на два адреса. Один в Теллуриде, а другой, как ни странно, на Франклин-стрит, на Манхэттене. Мне казалось, я знала бы, если бы он переехал на Восточное побережье, особенно в Нью-Йорк, впрочем, может, и нет — я не слишком активно общаюсь с одноклассниками. Расстроенная тем, как все закончилось с Абогадо, в отчаянии, я набрала единственный указанный телефонный номер — тот, что в Колорадо. Разумеется, сработал автоответчик. Я решила оставить сообщение.
— Привет, Нэйт, — осторожно начала я. — Понимаю, звонок довольно странный, но это Делайла Дарлинг. Мы не общались целую вечность, но я вспоминала о тебе. Не так давно я случайно встретилась с Дэниэлом…
Черт! Зачем я сказала про Дэниэла? Это же верный способ оживить дурные воспоминания.
— Э-э… не важно, — продолжила я. — Просто вспомнила, как здорово нам было вместе когда-то, и… не знаю… иногда я скучаю по тебе.
Ну да, еще глупее — прошло одиннадцать лет!
— В смысле вспоминаю о тебе. — Я пыталась поправиться. — В общем, позвони мне как-нибудь.
Оставив номера домашнего и мобильного телефонов, положила трубку и опустила голову на ладони.
Черт!
Надо было заранее отрепетировать.
Внезапно зазвонил телефон, я даже вздрогнула от неожиданности. Нэйт не мог перезвонить так быстро (он же в тюрьме), я взглянула на определитель. Это Колин.
— Ну, и как идут дела с шеф-поваром? — сразу же поинтересовался он.
Идут? Даже смешно — уже прошли.
— Не твое дело, — огрызнулась я, все еще злясь на него за вчерашнее.
— Ладно, ладно, — шумно вздохнул он. — Не понимаю, отчего ты такая скрытная. При том что Китти такая откровенная и общительная.
— Китти? — с недоумением переспросила я. — Ты имеешь в виду мою маму, Китти?
— Именно так, твою маму Китти.
О нет! В животе все оборвалось.
— А-а… откуда ты знаешь, как зовут мою маму?
— Она сама представилась сегодня утром, когда разбудила меня в восемь часов, барабаня в дверь.
Я тут же вспомнила сообщение Мишель. Черт! Нужно было выполнить ее просьбу — перезвонить маме.
— А почему моя мама барабанила в твою дверь? — спросила я, хотя совершенно не желала слышать ответа на свой вопрос.
— Она стучала в каждую дверь. Просто я оказался тем счастливчиком, который все-таки открыл. Она разыскивает тебя. И очень обеспокоена. Она сказала, что оставила множество сообщений для тебя, но ты не перезвонила, поэтому она попыталась найти тебя на рабочем месте и услышала, что тебя уволили. Я спросил, не пыталась ли она звонить на мобильный, и она сообщила, что у тебя его нет. Делайла… почему же ты не дала матери номер своего мобильного телефона?
— Ты же ее видел, — защищалась я. — Ты бы на моем месте дал?
— Собственно говоря, я дал ей свой, когда мы закончили пить чай.
— О, ты горько пожалеешь, попомни мои… погоди-ка… ты пил чай с моей матерью?
— Да, она в абсолютном смятении, ей необходимо было с кем-нибудь поговорить.
— Она в смятении? — Что за черт? — По поводу чего?
— Ну, Дейзи перенесла свою свадьбу. — Колин говорил так, как будто прекрасно знаком с ней. — Она состоится не через два года, а через два месяца, в середине июня в «Уолдорф-Астории». У Эдварда большие связи на Уолл-стрит и вообще, поэтому ему удалось назначить дату и все заказать.
Он продолжал говорить таким тоном, словно знаком и с Эдвардом тоже.
— Но Китти была совершенно спокойна, пока… — замолчал Колин.
— Пока?
— Пока не узнала, что Эдвард — иудей.
— Эдвард — иудей?
— Ага.
Иудей? Почему же я этого не знала? Почему Дейзи ничего мне не сказала? И вообще никому?
— Постой… Он черный и при этом иудей?
— Так бывает. Про Ленни Кравитца слышала?
— Да, знаю, но это не обычное правило.
— Полага-а-аю, ты права.
Ух ты, Эдвард, оказывается, еврей. Ладно, это я переживу.
— Понятно, что маму эта информация застала врасплох, — заметила я. — Но почему она расстроена?
Может, она и сумасшедшая, но уж точно не антисемитка.
— Потому что брачная церемония Дейзи и Эдварда состоится не в католической церкви, и это разбивает ей сердце.
— Разбивает ей сердце? Умоляю тебя! — Мама все излишне драматизирует. — Колин, не будь дураком и не думай, что она ярая католичка. Когда я была маленькой, она иногда водила нас с Дейзи на мессу в местной больнице, потому что служба в часовне занимала всего двадцать минут.
Клянусь, все так и было.
— Уверен, у нее были на то причины, — пытался защитить ее Колин. — Она очень занятая женщина.
— Ладно, проехали. Итак, сейчас с ней все в порядке?
— Полагаю, да. Когда виски начало действовать, она, кажется, успокоилась.
— Виски? Колин! Ты поил мою мать виски в восемь утра?
— Эй, не надо вцепляться мне в глотку! Ничем я ее не поил. Она сама вытащила фляжку из сумочки и добавила себе в чай.
— Не может быть, — не поверила я.
— Серьезно. Маленькая серебряная фляжка с монограммой.
— С монограммой?
— Ага.
— О Бо… — Мне не верилось — моя мать носит с собой фляжку с монограммой. Странно, но я начала уважать ее.
— Ты должна ей позвонить, — заметил Колин. — Но не раньше трех. У нее сегодня йога.
— Йога… ага…
После долгой паузы Колин несколько неохотно проговорил:
— Знаешь, Делайла, я не собирался тебе говорить, но твоя мама спрашивала, когда я в последний раз видел тебя, потому что она очень волнуется. Я сказал, что прошлой ночью, потому что не хотел, чтобы она так беспокоилась. Едва я произнес эти слова, как ее глаза вспыхнули, словно рождественская елка, она бросилась мне на шею и обняла так, что у меня в глазах потемнело. Наверное, она подумала, что мы с тобой провели ночь вместе.
— Ты ведь шутишь… правда?
— Боюсь, нет.
О Господи, мне так неловко!
— А после этого, — продолжал Колин, — она без умолку говорила, как волнуется за тебя, из-за того, что Дейзи первая выходит замуж, и все такое.
Так, я смутилась еще больше. Что мама думает? Говорить обо мне со своими приятелями — это одно. Но с парнем, с которым я, по ее мнению, встречаюсь, — это совсем другое дело.
— Колин, моя мама порой ведет себя не совсем адекватно, — попыталась объяснить я. — Прости, что тебе пришлось оказаться в положении «жилетки».
— Да не переживай, — успокоил он. — Делайла, я понимаю. Это не мое дело, но ты ведь разыскиваешь старых приятелей не потому, что твоя сестра выходит замуж, а?
Я закатила глаза. Ненавижу это дело — ненавижу защищаться.
— Нет. Понимаю, выглядит именно так, но — нет.
— Тогда не понимаю, зачем ты это затеяла. То есть ты ведь пытаешься возродить отношения с теми парнями, которых я разыскал? Верно?
Ненавижу. Ненавижу, ненавижу, ненавижу.
— Колин, все очень сложно, и мне не хочется объяснять. Пожалуйста, не слушай мою маму. Если что-то в моей жизни противоречит ее представлениям о нормальном, она сразу делает вывод, что я несчастна. Она разочарована, что я не следую за массами, не иду тем же традиционным путем, что дочери ее приятельниц. Понимаешь?