Ночь кончалась. Я выключил свет, и окно отпрыгнуло назад. В кабинете душно. Распахиваю раму и сажусь на подоконник. Отсюда, со второго этажа, видна часть улицы, подпирающей круглую, как блюдце, площадь. Верещат птицы. В воздухе настоянный запах осени. Где-то вдалеке скрипит телега. Вскоре она выползает из-за дома и катит к площади. На телеге бидоны с молоком. Рядом шагает возница. Я узнал его по кепке-шестиклинке. Видимо, почувствовав на себе взгляд, он поднял голову. Опознал меня. И дружески приветствовал взмахом руки. Это был Кузьмич. Тот самый, с пристани…
Кто-то вошел. В кабинете было темнее, чем на улице, и я не мог различить, кто вошел. Щелкнул выключатель. У стены стоял мужчина с непроницаемым, как икона, лицом. Он положил на тумбочку рулон, который развернулся. Девушка в спортивном трико смотрела на меня с плаката. Она улыбалась и замахивалась диском.
Мужчина сказал:
- Каиров.
Вот он какой, начальник городского отделения милиции. Я представился. Бросив взгляд на стол, где высыхало фото Бабляка, Каиров спросил:
- В чем дело? Убийство?
- Да… Девять часов назад… Его фамилия Бабляк, - сказал я. - Это ничего не говорит вам?
- Первый раз слышу, - быстро ответил Каиров.
Он вызвал дежурного и назначил служебное совещание
на восемь тридцать…
Я, кажется, уснул. Разбудила секретарь-машинистка. Я видел ее еще вчера. Она тронула меня за плечо:
- Скорее в кабинет Каирова.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Нелли…
Ей лет двадцать. У нее каштановые, совершенно прямые волосы и загорелое скуластое лицо. Походка угловатая, мальчишеская.
- Я хочу коротко проинформировать вас, - начал Каиров, - о совещании, которое проводил начальник ОГПУ Северокавказского края.
Обстановка на Кубани напряженная. Борьба с кулаками вызвала известные временные осложнения. На реке Малой Лабе, в окрестностях заповедника орудует банда одного из царских полковников. Фамилия его точно неизвестна. Скрывается он под кличкой Козяк. Людей в банде немного. Триста-четыреста. Но они отлично вооружены. Кто-то регулярно снабжает их боеприпасами. Есть сведения, что боеприпасы поступают через наш порт.
Октябрь выдался теплым. И листья на деревьях еще держались; они были серые от пыли и немного желтые от старости, но ветры, дующие с моря от берегов Турции, еще не могли сбить их. Листья держались до ноября, до тех пор, пока норд-ост, развернувшись в Новороссийске, не устремился к югу и желтая его дорога не протянулась до самого Батуми.
Я снял комнату у полной особы, которая уверяла, что двадцать лет назад у нее была осиная, самая тонкая талия на всем побережье Северного Кавказа. Когда я при-шел к ней, хозяйка спешила на концерт. Она была пианисткой.
- У вас современный вид, - сказала она. - Вы не спали и не брились по меньшей мере трое суток. Я не вижу причин, чтобы не уступить вам комнату. Судя по всему, вы ответственный работник.
- Я из угрозыска.
- В наше время такой квартирант - просто находка. Я возьму с вас вдвое дешевле.
Комната мне понравилась. Дом стоял на горе. Из окон, выходивших в маленький розарий, было видно море, порт, пристань… Но акация, что росла за соседним домом, густой кроной, точно пологом, закрывала то место на берегу, где в теплую сентябрьскую ночь произошло неразгаданное убийство. Я чувствовал, что другой, более опытный человек разобрался бы в этом деле. Вероятно, тогда на парткоме следовало проявить большую принципиальность и отказаться от неожиданного назначения.
Тяжеловато. И Каиров - человек трудный, настойчивый. Я признаю за ним силу воли. Но во многом не понимаю его…
Однажды Нелли, я и Каиров шли обедать. Был полдень. И солнце грело вполне. Цыганка в пестрых юбках сидела у входа в отделение. Это было не очень умно со стороны цыганки - усесться в таком месте, да еще, схватив Каирова за полу пиджака, нараспев сказать:
- Позолоти ручку, черноглазый. Как звать, скажу. Счастье угадаю…
Она, конечно, не знала, кто такой Каиров. И нахальничала, как с самым рядовым прохожим.
- Филиппов!
Милиционер появился на пороге.
- Проверь документы, - бросил Каиров, указывая на цыганку.
- Откуда они у нее? От сырости? - лениво сказал Филиппов.
Каиров предупредил:
- Не отпускать до моего прихода.
Потом цыганку выпустили. И может, не стоило бы это вспоминать… Но в общении Каирова с людьми есть что-то панское. Я не понимаю, откуда это взялось у старого партийца. Возможно, виною возраст. Возможно, просто старый человек думает, что он самый умный, что он никогда не ошибается. Конечно, люди в пожилом возрасте бывают мудрые. Но и молодой, и средний возраст не состоит из одних дураков…
Нелли разделяет мою точку зрения…
Я нарочно избегал писать о Нелли. Но, видно, наступила пора сказать о ней сразу…
Это очень сложно рассказывать. Кто думает, что писать о любви проще пареной репы, тот либо никогда не любил, либо это было у него лет пятьдесят назад. Срок простительный, внушающий понимание.
Дело в том, что в феврале девятнадцатого года я женился на военфельдшере Тамаре Исаковой. Мне было девятнадцать лет, моей жене и того меньше. Свадьба случилась на фронте. Мы пили горилку из темных эмалированных кружек, закусывали квашеной капустой…
Я не верю в то, что есть песни, которые задумывались без души, без веры в их нужность, в их будущность. Но почему же тогда бывают плохие песни?
Кажется, именно взаимное непонимание, возникшее между мной и Тамарой в последние годы, побудило меня уехать из Ростова.
Обстоятельства сближают людей. Это не ново. Но верно. И многое кажется значимей и желанней, чем оно могло бы казаться в другое время.
Нелли я увидел в первый день, когда сидел у Волгина. Волгин вертел мои документы, а в .соседней комнате стучала пишущая машинка. Потом машинка перестала стучать, а из комнаты вышла девушка. Она быстро взглянула на меня и сказала: «Здравствуйте». Я сказал:
«Добрый вечер». Но девушка уже положила ключи на стол и ушла. И в дежурке опять стало нерадостно и дымно…
Кабинеты наши были напротив, и я встречал Нелли в коридоре. Я улыбался, ее же лицо не выражало никаких эмоций. Она всегда к кому-то торопилась с зеленой папкой в руках, а когда работала за машинкой, надевала очки. Раз или два в день она заходила в мой кабинет с поручениями от Каирова. И скоро я понял, что мне приятно видеть ее упрямые глаза и короткие, словно у мальчишки, волосы.
В воскресенье меня разбудили на рассвете. Посыльный сказал, что ограблен торгсин. Мы долго возились с этим делом. Только к трем часам дня я закончил диктовать Нелли протокол допроса сторожа, которого мы нашли в кладовой целым и невредимым, завернутым в ковер.
Из отделения вышли вдвоем. Поднялись к площади, где под мимозой дремал милиционер в белых перчатках.
Купили каштанов. Старый грек, насыпая каштаны в банку, бормотал:
- Каштаны печеные, каштаны вареные… Лучше пирожного, лучше мороженого… Разобрали - не берут!
В единственном в городе кинотеатре шел новый звуковой фильм «Путевка в жизнь». Зрители брали кассы приступом.
Нелли сказала:
- Пойдем в кино.
- Пойдем, - согласился я.
Администратор, посмотрев мое удостоверение, заверила, что обеспечит на последний сеанс двумя приставными стульями.
Чтобы как-то скоротать время, мы пошли к старику Нодару, с которым меня недавно познакомил Каиров.
Сидели в беседке за дощатым столом. Светило солнце, й белые облака бежали на запад. Нелли положила локти на стол, ладонями уперлась в подбородок. Нодар принес обмотанную тряпками бутыль и граненые стаканы.
- Прошлогоднее, - сказал он. - Взгляните, какое ясное…
Нелли усмехнулась. Вино было светло-розовое, ароматное. Старик Нодар добавлял в него инжир, хотя ни за что на свете не хотел в этом сознаться.
Ветер дул из щели. Он был зябким. И желтые виноградные листья падали на стол. И он выглядел почти праздничным. Я поднял бутыль. И налил вино в стаканы.
- Выпей с нами, - сказал я Нодару.
Нодар покачал головой. Он покосился на старый, увитый глицинией дом, вздохнул и негромко пожаловался:
- Скандальная у меня баба. Не женись, кацо!
- У тебя нет такта, Нодар, - лукаво сказала Нелли. - А вдруг я хочу женить его на себе?
- Вай! Вай! - смутился Нодар. - Сохраню на свадьбу бочку вина. Первый сорт! Изабелла…
- Не храни, Нодар… Оно скиснет. К сожалению, личные дела наших сотрудников проходят через мои руки.
- Удобная штука - личное дело, - усмехнулся я. - Человек как на ладони.
- Скука… Неразгаданное лучше. - У нее был твердый, почти жестокий взгляд и строгие, сдвинутые брови, на которые спадала челка прямых волос.
…Мы не торопились, но пришли в кино еще задолго до начала сеанса. Когда поднялись в фойе, Нелли сказала:
- У меня есть боны. Пожуем чего-нибудь…
В торгсиновском буфете лежали узкие баночки шпрот, пирожные, бутерброды из настоящего белого хлеба и зернистой икры, черной и блестящей, точно бусинки. И еще лежали там многие другие приятные вещи, среди них - папиросы «Пушка».
- И «Пушку» возьмем, - сказала Нелли. - Я ведь тоже изредка покуриваю…
- Не нужно тратиться, - остановил я. И, смеясь, добавил: - Насытимся духовной пищей…
В фойе была фотовыставка. На ней экспонировались работы местных любителей. Выставка называлась «Наш город». Несколько морских снимков с густыми низкими облаками были талантливы. Остальные - дрова…
Уже прозвенел звонок, и народ хлынул в зрительный зал. Нелли потянула меня за руку, как вдруг на стенде, что стоял возле самого окна, я увидел фотографию… Фотографию, б которую не мог поверить. Уголок сквера, на заднем плане - пристань. А у фонтана, сделанного в виде маяка, на скамейке сидят двое мужчин. Сидят и курят. Их лица так ясно и четко выделяются на фоне зелени, словно фотограф именно на них наводил резкость. По жестам и мимике лиц было очевидно, что это не просто два случайных человека. Нет, они курили и беседовали. Нелли перехватила мой взгляд.