- Мы тоже знаем, что это бандиты. Но зачем бы им озлоблять вас? Смысл какой?
- А чтобы я на красноармейцев больше злости лютой поимел. Да меня не проведешь. Я калач тертый. Известно мне, что они не в первый раз в форму красных переодеваются.
Лицо Воронина было суровым, глаза жестокими…
- Поможете нам, Воронин? - перегнувшись через стол, в упор спросил Кравец.
Воронин степенно кивнул. Кивнул с чувством осознанной силы, непримиримой, злой…
- Решено, - сказал Кравец. - Мы свяжемся с вами, когда вы нам понадобитесь. А сейчас возвращайтесь домой и ведите себя так, словно и вправду верите, что красноармейцы убили вашего племянника и его семью.
Воронин еще раз кивнул… Ушел не простившись.
Через полчаса Кравец послал две шифрованные телеграммы. Одну начальнику ОГПУ Северокавказского края, вторую - руководителю операции «Парижский сапожник» Каирову.
Между тем Воронин, прежде чем отправиться к себе домой, заглянул на почту и у окошка «До востребования» спросил, не поступило ли письма на его имя. Женщина в платке протянула конверт с зеленой маркой.
Выйдя на улицу, Воронин еще раз внимательно оглядел конверт, но распечатывать не стал и спрятал во внутренний карман. Потом сел на коня и уехал.
Сто шагов… Кравец отсчитал сто шагов и остановился посреди кабинета. Кабинет был маленький. И Кравец несколько минут ходил из угла в угол. Сизая темнота заполняла комнату. И она немного давила, эта темнота. Во всяком случае, мешала думать… Тогда Кравец снял стекло с керосиновой лампы. Чиркнул спичкой и коснулся ею паленого фитиля. Желтый огонь, подернутый черной копотью, потянулся кверху. С хрустящим стуком влезло в гнездо стекло. Сразу же сделалось светлее. Кравец поднял лампу и, приблизившись к стене, повесил . ее на гвоздь.
Ни из Ростова, ни от Каирова ответных телеграмм еще не поступало. Кравец подумывал, не связаться ли ему лично с командиром кавалерийского отряда и, воспользовавшись помощью Воронина, накрыть бандитов врасплох.
Это было очень заманчиво - покончить с Козяковым одним ударом, понеся при операции минимальные потери. А он, Кравец, был уверен, что бандиты не ожидают нападения и не смогут оказать особого сопротивления.
С другой стороны, как человек опытный, он должен был взвесить все варианты. В том числе и самый худший… Но Кравец уже не спал двое суток. И в голове у него гудело. Неплохо бы отдохнуть…
Однако явился новый свидетель и задал новую задачу.
Переминаясь с ноги на ногу, колхозник Никодим Буров сказал, что подозревает в убийстве Антипова егеря Воронина.
- Встретил я его намедни. Плачет в тряпочку, да уж больно усердно. Жаль ему Илью… Может, это все и правда… Горе человеческое осмеивать грех… Но по тому, как знаю егеря Воронина характером, радоваться смерти племянника он должен… Известно мне, что они золотишко на Лабе при англичанах промывали и опосля тоже. И где-то вместях, как говорил однажды выпивший Антипов, до лучших времен заховали.
- Когда Антипов говорил про золото?
- Года два… три назад. На пасху…
- А если он просто болтнул?
- Я здесь родился и всю жизнь безвыездно и безвыходно… Как облупленного Антипова знаю. Месяцами пропадал он на Рожкао. Красный камень толок…
- Конгломерат?
- Он самый.
- А разве вы в тех местах не бывали?
- Случалось, за ладаном ходил. Много его в горах. Попы хорошо за ладан платили…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТРЕВОГА
1. ИВАН ПОДДУВАЙЛО
- А ты знаешь, как зовут моего щенка? - спросил Егорка.
- Бобик, - ответил Иван.
- Фи, - сказал Егорка. - Бобик в каждом дворе есть. Кот Васька. И собаки: Жучка или Бобик. В зависимости, к какому роду относятся - мужчинскому или женскому.
- Ты и в этом разбираешься, - ухмыльнулся Иван, присел на лавочку, что стояла у крашенного в желтый цвет забора.
Егорка поднял с земли крупный камень, высоко пульнул его в небо. И, заломив набекрень шапку, ответил:
- Я мужик. Потому и разбираюсь. А как же иначе? Мне целых девять лет…
- Много, - согласился Иван, достал кисет с махоркой. - Не куришь?
- Горько. И не интересно.
- А что интересно?
- То, что другие не делают.
- Потеха, - сказал Иван. - Другие вниз головой не ходят.
- А я умею. На руках… Смотри.
Егорка вначале снял шапку, потом вынул из кармана рогатку, гвоздь, сломанный ножик и темную ружейную гильзу. Сложил все в шапку. Протянул ее Ивану:
- Держи.
Стал на руки. И, едва покачивая ногами, одолел метров десять. Потом согнулся. Присел на корточки. Лицо красное. Глаза улыбчивые.
- Вот, - сказал Егорка. - Ты, конечно, так не сможешь…
- Тебе бы циркачом, - уважительно сказал Иван.
- Нет. Я стану изобретателем. Самолет, понимаешь, хочу придумать с пропеллером на хвосте.
- Шиворот-навыворот…
- Как считать… А может, мотор впереди и есть шиворот-навыворот… Ты почем знаешь? Один мудрец надумал собак звать Бобиками. А все решили, что так и нужно.
Иван задымил самокруткой. Лукаво следил за тем, как Егор прячет в карманы свои сокровища.
- Покажи саблю, - вдруг попросил мальчишка. - Она у тебя большущая.
Иван сказал:
- Сабля как сабля… Обыкновенная.
- Хоть одного бандита зарубил?
- Зачем же одного? - степенно ответил Иван. - До десяти считать умеешь?
- До тыщи.
- Хвастанул.
- Могу посчитать… Только шестнадцать минут слушать придется.
- Тогда сдаюсь…
- То-то… - Егор присел на лавочку рядом с Иваном и милостиво сказал: - Так и быть… Щенка я назвал Аскольдом.
Иван в удивлении приподнял брови.
- Никому не нравится, - согласился Егорка. - А мне очень. Открытка есть такая. На ней корабль с пушками. И написано: «Крейсер «Аскольд».
- Но щенок же не крейсер…
- Конечно, нет… Но ведь имя же красивое…
- Сносное…
Егорка махнул рукой;
- Бестолковый ты… Не пойму, зачем ко мне каждый день приходишь?
- Сынок в Виннице таких лет, как ты, остался.
- Егорка тоже?
- Нет. Тарас…
- Хорошо. Представляю, была бы скучища, если бы всех Егорками звали…
- Имен в святцах много, - сказал Иван.
- А что такое святцы?
- Ну… У батюшки…
Иван не закончил фразы. На окраине станицы, у речки, где уже белел редкий туман, раздался звук военной трубы.
«Тра-та-та…»
Тревога!
- Прощай, Егорка, - сказал Иван. - Живы будем - свидимся!
2. СЕМЕН ЛОБАЧЕВ
День был сухой. И земля не липла к подошвам. И у заборов вновь зеленела трава, короткая и очень яркая трава. Солнце тоже было ярким, почти весенним. Но земля пахла иначе, чем весною. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Через улицу на протянутой веревке сушилось белье. У кого-то на чердаке ворковали голуби. Тощая собака лежала возле церковной паперти и, урча, покусывала на себе шерсть. Церковь была заколочена двумя досками крест-накрест. На одной из них чернела надпись: «брутто 600».
В центре площади, хранившей следы колес и лошадиных копыт, горбатый мужик торговал керосином. Керосин был в цистерне, закрепленной на телеге. Пегий конь уныло шевелил хвостом.
С десяток женщин - кто с ведром, кто с банкой, кто с бутылью - стояли друг за дружкой.
Семен узнал Марию. Она стояла второй от конца очереди, держа в руке бутыль, покрытую плетеным чехлом. Мария тоже увидела Семена. Но не улыбнулась, не кивнула, а посмотрела, словно незрячая… Семен сделал вид, что не знает ее. Но убавил шаг. И пошел тихо-пре-тихо, потому что торопиться теперь просто было ни к чему.
За околицей, где дорога разветвлялась, находился колодец. Возле колодца мутнели лужи. И веревка на барабане была мокрой.
Семен вспомнил, что нужно было простирнуть носовой платок. Но ведра у колодца не было. И вообще стирать возле колодца неприлично.
Тропинка медленно сползала вниз, а потом опять поднималась вверх, огибая три раскидистые акации, поодаль от которых стоял сарай для сена с широкими распахнутыми настежь дверями.
Вначале Семен остановился под акацией. Закурил. Темные, похожие на двоеточие муравьи торопливо ползали, нет, бегали вверх-вниз по стволу дерева. Семен обдал муравьев дымом. И длинная цепочка стала еще подвижнее. «Насекомое, - подумал Семен. - Захочу - и раздавлю». Но давить не стал. Просто пугал их дымом. И все…
А когда самокрутка укоротилась до величины наперстка и уже обжигала губы и пальцы, Семен щелчком бросил ее на дорогу.
И она полетела, оставляя за собой хвост мелких, быстро гаснущих искорок…
Семен пошел к сараю…
Он упал в душистое сено лицом вниз. И лежал так до тех пор, пока не почувствовал, что начинает засыпать. Тогда он сел, протянув длинные ноги, и принялся растирать виски.
Мария показалась в светлом проеме двери как-то неожиданно. Она оперлась рукой о косяк и смотрела на Семена. Он не мог сказать, смотрит ли она с интересом, с любопытством или с волнением, тепло ли, холодно… Она глядела без улыбки и без зла. Глядела, может, просто потому, что у нее есть глаза. И она не могла стоять на пороге сарая и жмуриться, точно от яркого света.
Он позвал:
- Иди сюда.
Она покачала головой, чуть разжав губы: они были у нее влажные и темные. Вероятно, она часто облизывала их.
- Иди сюда, - повторил он.
- Мне так лучше, - сказала она. - Я смотрю на тебя сверху. И ты кажешься маленьким. ,А ведь ты большой, как дом. И я боюсь тебя.
Мария повела головой, и коса свесилась через плечо. Мария стала расплетать ее, словно здесь никого не было.
- У тебя косы, как у цыганки, - сказал он.
- Ну и что?
- Просто красиво. И глаза у тебя красивые, и лицо. И все остальное.
Она покраснела. И он поднялся и стал рядом с ней.
- Ты боишься меня? - спросил он.
- Я боюсь темноты. И мышей, - ответила она.
- Не надо стоять в дверях, - сказал он. - Нас могут заметить. И пойдут разговоры.
- Обо мне и так идут разговоры, - возразила она.