- Не в глаз, а в бровь… У этой хрупкой женщины бедра как лошадиные.
- Зря, мама… - возразил Жан. Правда, не очень уверенно. И даже опасливо.
- Противоборствуешь? Разума не приложу, Жан… Однажды ты ее шлюхой называешь, вторижды - интеллигенткой, хрупкой да красивой. Таишься что-то… Сдается мне, влюбился в нее? Али ревнуешь?
- Мне двадцать лет, мама. А я на вас работаю. Получку до последней копейки на этот стол кладу. Вы же мне от щедрот своих по пятерке _ на кино выдаете. При таких деньгах, опять же рост мой учитывая, у меня век невесты не будет.
- Глупый, - ласково, нараспев произнесла Марфа Ильинична. - При такой маме у тебя все будет. Что надулся, как индюк? Таньку пожалел… На родную мать рассердился. Эх! Глупый, глупый… Своя матка бья не пробьет, а чужая гладя прогладит.
- Вам легко говорить. Вы старая…
Марфа Ильинична руки в бока. Глядит козой:
- В старухи отрядил. Рановато, сынок! Мне пятьдесят шесть лет. Да если я захочу, ко мне еще сватов засылать станут. При моем доме, при моем саде, при достатке моем…
Усмехнувшись, раздумчиво покачала головой Марфа Ильинична:
- Только не захочу я этого, не пожелаю… Для тебя живу, для сына своего… А Танька пустая. На мужиков падкая. Думаешь, она за тебя не пойдет, роста твоего постесняется? Ничего подобного. Посулить ей богатство нужно… И все хлопоты!
- Вот и посулите, - Жан, кажется, испугался собственного упрямства.
- Нет! - словно отрубила Марфа Ильинична. - Старше она тебя на четыре года. Мужиками избалована.
- Красивая да гладкая…
- Слышал, как в народе говорят: на гладком навоз кладут, а на рябом пшеницу сеют.
- Рябая мне не нужна.
- Без тебя знаю. И сама обо всем позабочусь, - эти слова она произнесла строго. Но потом ласка появилась у нее в глазах. Она приблизилась к сыну, положила руки ему на плечи. - Думаешь, для чего я в городскую баню вот уже второй месяц хожу? Невестку себе присматриваю. Жену тебе, глупенький. В бане девчонки-то без маскарада, как под стеклышком…
- У меня свои глаза есть, между прочим, - напомнил уныло Жан. - И потом, душа-то в шайке не моется. Ее-то как разглядишь?
- Хватит! - нахмурилась Марфа Ильинична. - Спать пора. А мне еще помолиться надо.
Она пошла в угол, где под потолком висела большая широкая икона - дева Мария с младенцем Иисусом на руках. Опустилась на колени. В это время в наружную дверь громко постучали.
- Матерь божья, пронеси и помилуй… - зашептала Марфа Ильинична. Кивнула сыну: дескать, ступай к двери, спроси.
- Кто там? - голос у Жана был неуверенный, дрожащий.
- Откройте! Милиция!
ЖИЗНЬ ВООБЩЕ, СЕМЕЙНАЯ В ЧАСТНОСТИ
Каиров обнял Нелли. По-отечески поцеловал ее в обе щеки. И она поцеловала его.
Золотухин прошел вперед. А они замешкались у крыльца. И Каиров сказал:
- Пойдем. Я хочу рассмотреть тебя при свете.
Перила - их было видно в темноте - подпирали крыльцо, но длинные ступеньки оставались невидимыми. И Нелли посветила фонариком, а Каиров держал ее под локоть.
Дверь, которую успел открыть Золотухин, оголила светлый проем, прикрытый колышущимися портьерами. Каиров поднялся на крыльцо. И его крупная фигура едва протиснулась сквозь дверь, а занавески он раздвинул руками.
Нелли поставила графин с вином на стол. Подошла к Каирову.
- Постарела я? Сильно? - спросила она с надеждой, чистой и чуть-чуть забавной.
- Что значит постарела? Я не постарел, а в твои годы… Тридцати нет.
- Скоро двадцать восемь.
- Двадцать восемь? Я этот возраст за детский считаю. Вот когда тебе будет шестьдесят, а мне девяносто, ты придешь, спросишь: «Постарела, Мирзо Иванович?» А я отвечу: «Шутишь, Нелли, ты стала зрелой женщиной».
- Вы такой же веселый человек, как и прежде…
Каиров и вздохнул и улыбнулся:
- На том стоим, Нелли… Грусть - она хуже старости.
- Раздевайтесь, Мирзо Иванович. Нелли заговорит кого угодно.
- Ладно, Золотухин, - Нелли сказала с улыбкой, но решительно, - не проявляй остроумия.
Каиров посмотрел на стол. Покачал головой, вздохнул:
- Сдаюсь… Тут уж ничего не поделаешь…
- Сейчас мы организуем патефон. И довоенные пластинки, - сказал Золотухин и ушел.
- Как живете? - спросил Каиров, передавая Нелли шинель.
- По-семейному…
- Не ругаетесь?
- Он так выматывается на службе, что не способен даже ругаться.
- Мне не нравится твой ответ, дочка… Аршалуз Аршаковна просила передать тебе привет. И велела разузнать все о твоем житье-бытье.
- За привет спасибо. Житье-бытье у меня обыкновенное. А для военных лет - прямо хорошее. У других мужья на фронте, а мой рядом. У других дома разбомбили, а наш целый…
- Не нравится мне твой голос, Нелли.
- Ой, милый Мирзо Иванович, мне много чего не нравится.
- Выкладывай.
- Пойдемте на кухню. Умывальник на веранде, но гам нельзя зажигать свет.
- Тогда я сниму китель.
- Конечно. Повесьте его на спинку стула.
Каиров склонился над белым эмалированным тазом, а Нелли сливала воду, держа обеими руками коричневый глиняный кувшин с черным широким орнаментом.
- Говори, - попросил Каиров.
- Что?
- Он тебя любит?
- Да.
- А ты?
- Вы же знаете.
- Он хороший человек.
- Хороший.
- Чем же еще недовольна?
- Засосала меня семья!
- Вай! Вай! Некрасиво говоришь.
- Домохозяйка я. Повариха, прачка, садовник, огородница…
- Полезные специальности.
- Я литературу люблю. На педагога хотела учиться.
- Еще не поздно.
- Легко говорить. А мне газету почитать некогда, не то что книгу.
- Э… Умение выкраивать время - это тоже талант.
- Сколькими же талантами должен обладать человек, чтобы прожить так, как он хочет?
- Видимо, многими. Однако к талантам нужна еще одна штука - сила воли. Иногда ее подменяет везение…
- Тогда все верно, - Нелли подала Каирову полотенце. - Значит, я на своем месте. И Золотухин здесь ни при чем… Понимаете, когда-то вы давали мне маленькие задания, пустяковые… А я, дура, думала, что вот так, от одного дела к другому, смогу стать оперативным работником. Человеком полезным… Увы, наивные мечты кончились детьми и корытом…
- Видишь ли, Нелли, - они еще минуту стояли на кухне, - возможно, у вас с Золотухиным где-то и не все ладно получилось. Но нельзя игнорировать и то сложное время, в которое мы живем. Не погибни от пули бандита Гена Мироненко - и твоя жизнь могла сложиться сейчас иначе. И ты бы не стояла, как говоришь, у корыта, а может быть, работала разведчицей в тылу врага… Или исполнилась первая мечта - и ты читала бы литературу в школе… Понимаешь?
- Понимаю… А поныть иногда все равно хочется.
Каиров засмеялся, хлопнул Нелли легонько по плечу:
- Ребенок ты еще маленький… А говоришь, постарела.
- А что мне еще говорить…
- Правильно. Тема исчерпана. Молчание… Нет, дочка, ты мне открылась, теперь моя очередь. Слушай, жизнь сложна, но и несовершенна. И мы в этой жизни не случайные гости, а бойцы. Так уж повелось, что у бойцов не спрашивают, кем бы они хотели быть, чем бы желали заниматься. Наше дело бороться за то, чтобы жизнь стала лучше. Я, сама знаешь, только и занимаюсь тем, что разных подонков и сволочей вылавливаю. А душа у меня, между прочим, к другому лежит. Если бы жизнь была идеальной, если бы не было на земле врагов рабочего класса, я знаешь бы чем занимался? Не поверишь, засмеешь… Я бы растения домашние выращивал…
- Цветочки?!
- Это для человека непосвященного они цветочки, травки, кустики. А у них имена есть, да еще какие… Мирзина африканская, санхезия благородная, бегония королевская, рафиолепис индийский, арегелия представительная… Вот так-то, милая. Я недавно роман одного американца прочитал про сыщика Ниро Вульфа. Толковый такой сыщик, ленивый, правда. Так он, дочка, не только всякие убийства раскрывает, но и выращивает орхидеи самых редких, самых знаменитых сортов.
Нелли ласково положила руку на плечо Каирова. Тихо и очень искренне сказала:
- Мирзо Иванович, вы хороший…
- Хороший, хороший… Лучше некуда. А бедные цветочки возрастают сиротинками.
Они вернулись в комнату.
Золотухин поставил на пластинку круглую, как луковица, мембрану, спросил:
- Подходит?
Песенка была глупенькая, но очень модная в довоенное время. И мелодия была простенькая, приятная. Вадим Козин пел слащаво, по-женски. Однако настроения песня рождала мирные, беззаботные. И слушать ее было приятно.
Хмуришь брови часто,
Сердишься все зря.
Злость твоя напрасна -
Я люблю тебя.
Улыбнися, Маша,
Ласково взгляни.
Жизнь прекрасна наша -
Солнечные дни.
- И напьюсь же я сегодня! - сказала Нелли.
- Дома можно, - согласился Каиров.
- А кто будет стол убирать? - спросил Золотухин.
- Вот так всегда, - сказала Нелли. - Сплошная проза…
Им не пришлось долго сидеть за столом, предаваться воспоминаниям. Позвонил дежурный по отделению милиции. Сказал, что вернулся старшина Туманов.
- Пришлите машину, - приказал Золотухин.
Каиров решил ехать с ним, чтобы еще сегодня побеседовать со старшиной.
Нелли сказала:
- Мы увидимся, Мирзо Иванович. Вы же не уедете не попрощавшись?
- Конечно, нет. Мы еще отведаем твоего вина, Нелли. Это я говорю, Каиров. А Каиров всегда держит слово.
Старенькая «эмка», похожая на черепаху, неуклюже развернулась и подкатила к калитке. Она пыхтела. И газ возле стоп-сигнала клубился красный.
Золотухин и Каиров сели на заднее сиденье.
Каиров сказал:
- Черствый ты человек, Золотухин. Может, слова мои покажутся тебе давно известными. Но женщины - это цветы. Розы, гранат, персик. Они требуют внимания, заботы, восхищения.
- Мужчины - камни. Цемент, бетон. Седьмой год живем… Она меня ни разу по имени не назвала. Все Золотухин да Золотухин… Наверно, и не знает, что Дмитрием зовут.