свое отношение к Дорофеевой - была ли она только любовницей Сизова или еще и соучастницей.
- Вам виднее, товарищ полковник, - сказал Чирков. - Хочу лишь предупредить. Я, слава богу, знаю свою бывшую жену. Неофициальная беседа с ней может иметь нулевой результат. Во-первых, Татьяна врушка. Во-вторых, если вы сразу не поставите точки над «и», не скажете, кто вы и зачем пришли, она решит, что вы просто набиваетесь к ней в постель. И в ответ на ваши хитроумные вопросы будет нести безответственный треп.
- Спасибо, капитан, за предупреждение.
- Не мне вас учить, но профессионально грамотнее было бы вызвать Дорофееву на допрос.
- Милый Егор Матвеевич, запомни. Контрразведка - это не просто профессия. Контрразведка - искусство. А в искусстве каждый идет своим путем…
…Низкая арка, хмуро глядевшая на улицу, вела во двор. В глубине двора по левую сторону стоял двухэтажный коттедж, в котором жила Татьяна Дорофеева. Ее квартира находилась на втором этаже. Двор был маленький. Бомбоубежище, желтым холмом возвышавшееся невдалеке от старой груши, делило его на две части. Дверь в бомбоубежище была распахнута. Темнота черным глазом смотрела на забрызганный солнцем двор и дышала сыростью. Две девчонки играли в классики. Смеялись они легко, беззаботно. Пальтишки на них распахивались, короткие и латаные.
Из репродуктора, висевшего на сером, зажатом рельсами столбе, слышался голос московского диктора. Он читал утреннее сообщение Советского Информбюро. Новости были хорошие. 4-й Украинский фронт рвался к Севастополю…
На лестничную площадку, деревянную, с перилами, давно утратившими свой первоначальный коричневый цвет, выходило три двери. Короткая и, словно трап, крутая лестница вела на чердак. Люк над ней был закрыт. Ступив вверх на несколько ступенек, Каиров убедился: крышка заколочена поржавевшими гвоздями. И нет никаких следов, что люк недавно открывали.
Еще внизу Каиров обратил внимание: окна первого этажа висят низко над землей, в доме едва ли есть подвал.
…Услышав, что он из контрразведки, Дорофеева не испугалась, не смутилась. Наоборот, с интересом, точнее - с любопытством, посмотрела на Каирова. Без улыбки, но вполне гостеприимно сказала:
- Чувствуйте себя, как дома, полковник. Давайте я помогу вам снять шинель.
- Я сам. Ради бога, не принимайте меня за дедушку.
- Зачем же? - улыбнулась Татьяна. - На мой взгляд, человеку столько лет, на сколько он выглядит.
- Я смотрю, вы прогрессивно мыслите.
- Не терплю условностей.
Каиров пристально посмотрел ей в глаза. Она выдержала взгляд.
Он сказал:
- Я думаю, разговор у нас с вами получится.
- Вы хитрый, - ответила она.
- Неожиданный вывод.
- Цыгане все хитрые.
- Я не цыган.
- Армянин?
- Я из Азербайджана.
Она села на диван. Перебросила ногу за ногу. Платье из серо-голубой материи сжалось в складки и теперь лишь самую малость прикрывало колени. Откинувшись, она вдруг заломила руки и стала поправлять прическу.
Голова Каирова уже давно из черной превратилась в цвета махорочного пепла, и он, конечно же, понимал: поза, в которой сейчас находится Татьяна, давно разучена и отработана. Но вместе с тем именно жизненный опыт не позволял сделать иного вывода - эта дама сложена безукоризненно.
- Вы обо мне плохо думаете? - внезапно спросила Татьяна.
- Я думаю о вас хорошо.
- Нет. Вы обо мне плохо думаете. Я красивая, и все мужчины думают про меня одно и то же, - горечь была в ее голосе и во взгляде тоже.
- К сожалению, я пришел сюда пе как мужчина, - он понял, что упускает инициативу в разговоре.
- Я вам не верю.
- У меня единственный способ убедить вас в обратном: задать несколько вопросов.
Она недоверчиво покачала головой и сказала устало:
- Все начинают с этого.
- У ваших поклонников бедная фантазия, - пошутил Каиров. И вынул портсигар. - Разрешите?
- Пожалуйста, - она поставила перед ним пепельницу. Вновь опустилась на диван. Пожаловалась: - Я несчастливая.
- Сейчас не время говорить о счастье, - нравоучительно заметил он. Прикурил от зажигалки.
- Что вы, мужчины, понимаете во времени. Вот вы мне в дедушки годитесь, а на вас смотреть приятно. И куда угодно с вами пойти можно.
- Благодарю.
Татьяна грустно усмехнулась:
- Доживи я до ваших лет - на меня никто и не посмотрит. Для женщин другой счет времени, полковник.
- Может, вы и правы… Но я все-таки перейду к делу. Когда вы познакомились с майором Сизовым?
- Какое это имеет значение? - вдруг напряглась она. И взгляд ее похолодел. И на лице обозначилась бледность, может быть, от испуга.
- Не задавайте встречных вопросов, - кажется, рассердился Каиров.
- В декабре. Число не помню. Но можно уточнить. Он пришел в библиотеку. Я выписала ему читательскую карточку. Там стоит дата.
- Видимо, вы знали его близко. Не было ли в поведении Сизова чего-либо подозрительного?
- Все мужчины одинаковы. В глаза: ля-ля, хорошая, милая. А из дому вышел - ни одной юбки не пропустит.
- У него была женщина?
- Значит, была, если письма писала.
- Вы их видели?
- Одно. Ну и этого достаточно.
- Поспешный вывод. Прежде необходимо прочитать письмо.
- Он учил меня другому. Ударил по лицу, сказал, чтобы я не смела читать чужие письма.
- Письмо сохранилось?
- Нет.
- Может, вспомните содержание?
- Ничего интересного там для вас не было.
- Охотно верю… Но любопытства ради хотел бы услышать.
- В начале письма она слюнявилась: дорогой, любимый… Встретиться бы желала, да обстоятельства не позволяют. Видно, замужняя, шлюха… Просила на брата по-воздействовать, который после контузии совсем опустился. И теперь вениками торгует возле бани.
- Дубовыми?
- А вы откуда знаете?
- Проходил мимо бани… Там всегда вениками дубовыми торгуют.
- Не знала. В бани не хожу. У меня ванна… Правда, горячей воды сейчас нет. Но я моюсь холодной. Привыкла. А кожа от этого становится эластичнее и здоровее. Смотрите, - она заголила руку выше локтя. Кожа у нее была смуглая, хорошо сохранившая следы прошлогоднего щедрого загара.
- Что было еще в письме?
- Ничего. - Ей был неприятен этот разговор. Настолько неприятен, что бледность, будто талый снег, исчезла с ее лица. И теперь, от злости ли, или простого раздражения, оно было покрыто большими розоватыми пятнами.
- Кем подписано письмо? - спросил Каиров.
- Подпись неразборчива.
- Обратный адрес?
- Без адреса, - она отвечала, нервно покусывая губы.
- Не обратили внимания, из какого города отправлено письмо?
- Местное… Поэтому я и выгнала его. Последнюю неделю он жил в гостинице.
- Вещей своих Сизов не оставил у вас?
- Все забрал. Позабыл только фляжку.
- Покажите ее.
Татьяна без всякой охоты встала с дивана. «Странная она женщина… - подумал о ней Каиров. - А может, и нет. Может, все закономерно. Родилась красивой.
В своем роде произведение искусства. Легкомысленная. Это тоже от рождения… Как бы выглядела жизнь на земле, если бы все женщины были вот такими красивыми. И такими легкомысленными. Наверное, сложились бы другие обычаи, нравы. Понятие морали было бы тоже совсем иным.
Почему она так разговаривает со мной? То злится, то кокетничает. Скорее всего Татьяна иначе и не может разговаривать с мужчиной. Она привыкла нравиться. Привыкла, как пьяница к алкоголю».
Татьяна принесла фляжку. Обыкновенную, из алюминия. В зеленом матерчатом чехле. Встряхнула. Булькнула жидкость.
- Что здесь? - спросил Каиров.
- Вино. Рюмочку?
- В первой половине дня не употребляю.
- Хорошая привычка.
- Сизов пил?
- Много. Но никогда не пьянел. Только глаза краснели.
- Я заберу с собой фляжку. Слейте вино в графин.
- Графин не пустой. А это вино выпейте во второй половине дня за наше знакомство.
- Спасибо, - Каиров встал. - Скажите, Сизов вел с вами разговоры о событиях на фронте?
- Редко. Мне кажется, они не очень интересовали его. Он любил повторять, что теперь фронт везде.
- Это точно. Спасибо… Всего хорошего. Извините уж…
- Пожалуйста, пожалуйста, - вежливо ответила Татьяна.
БЕЖЕНКА ИЗ НОВОРОССИЙСКА
Рыбколхоз «Черноморский» притулился к морю за высокой, ступающей в волны скалой, на которой моряки поставили мощную береговую батарею. Там же и глазастые прожекторы. Ночью, словно пули, темноту пронизывают. А днем спят под густыми пятнистыми сетками. Скала, стройная, точно девушка, красивая, приметная. Немцы на нее в сорок втором зуб точили. Только устояли моряки. Сколько чернобрюхих, крестастых самолетов дельфинами в море кувыркались!
Пострадал рыбколхоз. Конечно, меньше, чем город. Но… Семилетнюю школу прямым попаданием в щепки разнесло. На рыбзаводе от коптильного цеха лишь груды кирпичей остались. С полдюжины жилых домов тряхануло. Правда, прямых попаданий в дома не было, но с окнами, с дверями распрощаться пришлось.
Колхоз славился рыбой. До войны имел торговые договоры со многими санаториями и домами отдыха. Держал свой ларек на городском рынке. Делал консервы в цехах собственного маленького завода.
С войною улов упал. Большинство мужчин ушло в армию. Женщины теперь верховодили на шаландах. Честь им и хвала. Ничем сильному полу не уступали. Да вот беда, нынче в море далеко выходить рискованно. Немецкие подлодки еще, как акулы, рыщут. Мин - что медуз перед штормом. Промышляют колхозники возле берега. А какой улов на мелкоте - дело известное. И все же шаланды никогда не возвращались пустыми. День на день не приходился - кефаль, ставрида, хамса, битый дельфин. Дельфинье мясо было вполне съедобным. Но, когда его жарили, вонь стояла над всем поселком, уползающим в горы узкой ящерицей. Хозяйки посноровистее добавляли в жаркое стручковый перец, укроп, чеснок, лук…
Ваня Манько шмыгнул носом. Нет, есть ему не хотелось. Он сыт по горло дельфиньим мясом. Ему бы простого, говяжьего. Но это будет потом, когда батька вернется с фронта. А сейчас… Сейчас Ваня бежал с уроков. И крутой тропкой, огибающей кусты, спускался к морю. Море сегодня было ласковым и тихим. Волны не шумели, а разговаривали друг с другом шепотом, как мальчишки на уроках.