- За что стенку? Я ничего не сделала…
- Вы думаете?
- Я знаю, - ответила Татьяна запальчиво.
- Я тоже знаю. В ночь на десятое февраля в Доме офицеров происходило совещание высшего командного состава группы войск. Оно было совершенно секретным. Продолжалось с двадцати трех часов девятого февраля до ноль трех часов десятого. Вместо заболевшей буфетчицы вам было поручено подать офицерам ужин.
- Только кофе с бутербродами.
- Пусть кофе с бутербродами. Вам категорически было запрещено говорить, где вы были в ту ночь и кого видели. Это так?
- Так.
- Вы рассказали об этом Сизову. Выдали военную тайну врагу.
- Откуда же я знала, что Сизов враг? Он был ревнив как черт. Думал, что я спала с Роксаном.
- Не принимайте меня за девочку. Вы указали на предъявленной фотографии офицеров, приезжавших на совещание.
- Все было совсем не так… Когда Сизов узнал, где я была, он неожиданно поверил мне сразу. Воскликнул: «Наверняка там был кто-то из моих друзей!» Я ответила, что не знаю. Вот тогда он и показал групповую фотографию. Я опознала на ней двух или трех офицеров.
- Вы опознали командующего армией, начальника штаба и начальника оперативного отдела… Таким образом, о совещании, совершенно секретном, в то же утро стало известно немецкому командованию.
- В то же утро? - не поверила Татьяна.
- Да… Вы совершили служебное преступление. Представляете, что ждет вас, если об этом станет известно русской контрразведке?
- Вы хотите сказать, - глаза у Татьяны были еще сухие, но голос дрожал, словно она уже плакала… - Нет, нет. Меня не расстреляют!
- Вы самоуверенны. Вас избаловали мужчины. Вполне вероятно, что вас именно расстреляют. Но если вдруг органы НКВД проявят жалость, недопустимую в военное время, то вам дадут срок. Минимум лет десять. На волю вы вернетесь старухой. Лучшие годы за колючей проволокой. Печально! Может, вам повезет. И время от времени вы будете спать с начальником лагеря. Но все равно это печально.
- Как же быть? - спросила Татьяна тихо.
- Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?
- Поняла…
- Пишите, - совсем мягко сказала Погожева.
Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко сколь- зило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.
- Теперь поставьте число и подпись, - закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.
Татьяна нехотя повиновалась.
- Хорошо, - сказала Погожева. - Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.
- Я не знаю, - испуганно прошептала Татьяна.
- Плохо, - укоризненно заметила Погожева. - Плохо в первый же день врать своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.
У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.
Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров - чуть больше.
- Мало, - сказала Погожева.
- Больше не помню.
- Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.
Татьяна ничего не ответила.
- Переверните еще страницу, - продолжала Погожева. - Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.
Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.
- Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.
Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:
- А что считать? Они же запечатаны.
- Спасибо за доверие, - усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.
- Опустите пистолет, - попросила Татьяна.
- Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?
- Ясно.
- Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье…
- Они будут велики вам в груди, - сказала Татьяна.
- Что поделаешь? - вздохнула Погожева. - Подложу ваты.
Меньше чем через десять минут Погожева в одежде Дорофеевой уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:
- Ваша агентурная кличка - Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». - «Оно испорчено». - «Могу предложить в обмен мешок картошки». - «Спасибо. Мне нужна мука».
СНОВА ЖАН
Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.
Каиров сказал Чиркову:
- Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.
Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.
Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью… Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.
В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.
«СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ!
Английский документальный фильм ПОБЕДА В ПУСТЫНЕ Производство Армейского кинофотоотдела и киноотдела
Британских королевских воздушных сил. Фильм рассказывает о разгроме итало-немецких войск в Египте и Ливии 8-й английской армией.
Начало в 19 часов»
Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.
Потом в дверь постучали. Вошла горничная - широкая, низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:
- Давайте я поменяю вам постель.
Каиров поднялся. Виновато пояснил:
- Прилег на секунду - и как в воду.
- Намаялись, чай, за день, - участливо сказала старушка и задвигала губами, словно что-то пережевывая.
- Намаялся не больше обычного. Да годы не те…
- Годы - они как пузыри мыльные. Разглядеть не успеешь, а их уж нет, - белая простыня, затвердевшая от крахмала, хлопнула, словно парус, накрыла матрац.
- Давно при гостинице работаете? - спросил Каиров, удивившись ловкости старушки.
- Восьмой годок… Аккурат с весны тридцать шестого.
- Майора Сизова помните?
- Нешто забуду… Приветливый сынок такой был. Ежели придешь в номер прибрать али постель сменять, без пятерки не отпустит. Случалось, и по десять рублей давал.
- Общительный человек.
- Очень, - охотно подтвердила горничная.
Каиров снял шинель, повесил ее в шкаф. Старушка
взбивала подушку.
- Друзей к нему много ходило?
- Не скажу, что много, но случалось…
- Вы их знаете?
- Да ведь разве упомнишь. Офицеры ходили. Этот вот… Солидный моряк. По продуктам который… Фамилию запамятовала. Как зачну вспоминать - все одно забываю.
- Женщины навещали майора?
Старушка обиделась. Нос ее будто бы удлинился и морщинки покатились вниз:
- Господь с вами. Он такой хороший был, интеллигентного воспитания. В Танечку нашу влюбленный…
- Может, вспомните, когда видели майора в последний раз?
- И вспоминать нечего. Видела я его, можно сказать, перед самой кончиной.
- Где? - с надеждой спросил Каиров.
- Как ни есть супротив бани… На тротуаре они с барабанщиком нашим, Жаном, разговаривали. А потом машина возле них остановилась. Шофер что-то спрашивал.
- Не слышали, что говорил шофер?
- Нет. На дежурство торопилась. Я давеча у начальника нашего разрешение взяла с внучкой посидеть, дочку с работы дождаться…
- В какому часу это было?
- Близ девяти вечера. До девяти вечера меня начальник отпустил.
- Спасибо, - сказал Каиров.
А когда старушка уходила, дал ей десять рублей. Лицо горничной расплылось, как блин на сковородке. Запричитала она:
- Дай бог вам могучего здоровья. И прожить чтобы еще раз столько. И второй раз столько…
- Сегодня танцы будут? - прервал излияния Каиров.
- После кино.
- Понятно.
Горничная ушла. Каиров позвонил начальнику Дома офицеров.
- Добрый вечер. Это Каиров. У меня к вам вопрос. Если кто-то из музыкантов джаза не выходит на работу, вы об этом знаете?
- Конечно, - ответил начальник Дома офицеров. - Кстати, в этом году случая такого не было.
Джаз - саксофонист, барабанщик, аккордеонист, трубач, скрипач, пианист - работал на авансцене. Круглый, как солнце, барабан, отделанный красным перламутром, стоял несколько впереди, а справа и слева почтительно замерли маленькие барабанчики. Сверкающие, прямо-таки золотые тарелки салютовали яростным звоном. И свет отскакивал от них брызгами, веселыми, беззаботными.
Барабанщик Жан восседал с достоинством, как король на троне. Но на устах его была совсем не королевская улыбка, бесхитростная и приятная.
Танцевальные пары заполнили зал. Стулья были придвинуты к стене, те, что оказались лишними, вынесены в фойе. Несколько морских офицеров стояли недалеко от входа, видимо, обсуждая фильм. Один сказал:
- Впечатляюще. Пески, пальмы…
Другой возразил:
- По сравнению со Сталинградом - элементарное ученичество.
- Африканская жара что-нибудь значит.
- Жара, мороз… Все это приправа. Важна суть. Масштабы операции…
Пахло духами. Потом. Пол, слегка наклоненный к сцене, был выстлан паркетом. Скользить по нему не составляло труда, особенно вниз, к джазу. Каиров рассчитывал увидеть здесь Дорофееву. Но женщин танцевало много, преимущественно молодых.