В антракте Каиров подошел к Жану. Сказал:
- Вы большой мастер своего дела.
- Стараюсь, - ответил Жан, расстегивая ворот рубашки.
- Мой приятель, к сожалению, покойный, - Каиров вздохнул, - майор Сизов был большим поклонником джаза.
- Я знаю. Он часто приходил на танцы.
- Значит, вы были знакомы? - обрадовался Каиров.
- Жан! - позвал саксофонист. - Пошли в буфет. Нас угощают пивом.
- Приду, - ответил Жан, - через пару минут.
Кругом разговаривали люди. Передвигались, толкались… Каиров взял Жана за локоть и увлек за кулисы.
- Я вас вот о чем хочу спросить, молодой человек. Последние четыре месяца мне не довелось видеть Сизова. Скажите, не заметили ли вы в его характере уныния, беспокойства?.. Короче, только между нами, не мог ли мой друг сам наложить на себя руки?
- Не знаю. Я видел Сизова в тот самый вечер накануне его гибели. Он был весел. Мы немного поговорили.
- О чем говорили?
- Так, о пустяках.
Пропыленные бархатные занавеси темно-лилового цвета тяжело свисали с потолка, отбрасывая широкие и густые тени.
- Куда вы пошли четырнадцатого марта, расставшись с Сизовым?
- Сюда, в Дом офицеров. У нас была работа.
- В котором часу вы расстались?
- Что-то около девяти.
- И пошли сразу в Дом офицеров?
- Да.
- А мне сказали, что четырнадцатого марта ваш джаз до двадцати двух часов десяти минут играл без барабанщика.
- Я вначале зашел в библиотеку.
- Взять книгу?
- Да. «Казаки» Льва Толстого…
- Интересная повесть.
- Еще не прочитал. Со временем совсем плохо.
- Это точно. Извините за старческое любопытство. Друзья ждут вас в буфете.
- Да что там, - ответил Жан. - Сизов был хороший парень.
ЛЮБОПЫТСТВА РАДИ
Танго было старым, довоенным. Очень тоскливым и немного надрывным. Мелодия рождала банальные картинки томной, знойной жизни, свидетелем или участником которой Каиров никогда не был, но он видел такую жизнь в заграничных кинофильмах и даже слышал именно это танго в одном из них. Он забыл название ленты. Но кадры, как мусор, всплывали в памяти - берег океана, мужчина в пробковом шлеме и яркая женщина, с мольбой глядящая ему в глаза. Попугаи на пальмах, обезьяны…
Чужая тоска, чужие страсти. Дешевые, словно грим. И вот эта музыка, рожденная где-то далеко для других людей, для других печалей и радостей… Почему она здесь? Почему люди движутся в такт ей, повинуясь словно приказу? Хорошо это или плохо?
Подумать бы на досуге. Но когда он будет, этот досуг?
Выбравшись из танцзала, Каиров свернул под лестницу и увидел, что дверь в библиотеку приоткрыта. Он вошел. Роксан сидел по одну сторону перегородки, Татьяна по другую. Роксан встал, он был обязан встать при появлении полковника. Спросил:
- Вам нравится наш джаз?
Татьяна смотрела настороженно.
- Я достаточно стар, чтобы любить такую музыку, - ворчливо ответил Каиров, посмотрел на Роксана неприветливо.
Роксан все-таки смутился, но вида не подал:
- Предпочитаете симфонии?
- Марши. Они напоминают мне дни моей молодости. - Каиров повернулся к Татьяне: - У меня к вам одна просьба. Не могли бы вы дать мне почитать «Казаков» Льва Толстого?
- Книга на руках. Ой, надо напомнить Жану, чтоб вернул. Он всегда так: возьмет и держит месяцами.
Каиров вздохнул, бросил взгляд на стул, однако не сел. Сказал:
- Так уж и месяцами. Может, человек и взял ее совсем недавно.
- У меня отличная память. - Татьяна порылась в картотеке. Вынула абонементную книжку. - Смотрите, четырнадцатого марта. Он тогда еще просидел здесь чуть ли не весь вечер. Анекдоты глупые рассказывал.
- На нет и суда нет, - развел руками Каиров.
- Возьмите что-нибудь другое, - предложила Татьяна.
- Только из классиков.
- Есть Горький, рассказы.
- Это можно.
Когда Каиров проходил мимо столика дежурного администратора, услышал голос Сованкова:
- Добрый вечер, товарищ полковник. Как жизнь?
Каирову нравился этот однорукий мужчина, по-житейски мудрый, приветливый. Он остановился, пожал ему руку. Откровенно сказал:
- День суматошный выдался. А годы уж не те.
- Старость не радость, - грустно согласился администратор. - Жизнь пролетает быстрее, чем сои.
- Сны бывают долгие.
- Есть люди, которые не видят снов.
- Есть. - Каиров хотел было продолжить путь, но вдруг спросил: - Вы хорошо знали майора Сизова?
- На нашей работе трудно сказать: хорошо, плохо. Скорее поверхностно. Фамилия, имя. Номер комнаты, в которой живет… Ну и еще… В какое время уходит, в какое возвращается.
- Когда видели Сизова в последний раз, не помните?
- Очень хорошо помню. В тот самый вечер, четырнадцатого. Уходя из гостиницы, Сизов положил на этот столик ключ. И можно сказать, мне доложил. Говорит: «Петр Евдокимович, если будут звонить из штаба, вернусь после двенадцати. С Мишей Роксаном к девочкам смотаемся…»
НОЧЬ
- Страшно, - сказала Татьяна. - Сегодня останешься у меня.
- Раньше ты не позволяла мне этого, - спокойно ответил Роксан.
- В твоих словах я не слышу радости.
- В пять часов утра я выезжаю в Сочи за продуктами.
- Нельзя отменить поездку?
- Приказ может отменить лишь старший начальник.
- Я все забываю, что ты офицер.
- Нужно тренировать память.
Они шли темной улицей. Небо над ними было безлунное. И звезд на нем казалось меньше, чем обычно.
- Ты обещал подарить мне фонарик, - сказала Татьяна.
- Вот он, - Роксан вложил фонарик ей в руку.
Татьяна нажала кнопку. Пятно яркого света скользнуло по листве. Замерло.
- Сирень, - сказала Татьяна. - Персидская.
- Наломаем.
- У меня есть большой букет.
- Пусть будет два, - Роксан перемахнул через невысокий забор. И затрещали ветки…
Они поставили букет в литровую банку, потому что цветочница была занята другим букетом, и наполнили банку хлорированной водопроводной водой.
- Обычно я не опускаю цветы в такую воду, - сказала Татьяна. - Я наливаю воду, часов пять даю ей отстояться. Пока выйдет хлорка…
- За это время сирень завянет, - возразил Роксан.
- Сирени много.
- Да. Но скоро она отойдет…
Лежали молча. И она слышала в темноте его спокойное дыхание. И видела его голову, камнем вминавшую подушку. Она знала, что он не спит. И ее угнетало затянувшееся молчание.
Окно было распахнуто. Поздняя луна заглядывала в комнату вопросительно, но дружелюбно. Прохлада, свежая, ночная, приятно щекотала кожу лица, плеч, рук…
Вдруг он спросил:
- Ты меня любишь?
- Как ты меня.
- Это не ответ.
- И не вопрос.
- Ты ничего не хочешь сказать мне?
- Хочу.
- Говори.
- Со мной случилась беда.
- Со мной тоже.
- У меня страшная беда.
- У меня страшнее.
- Нет. Страшнее беды быть не может. Ко мне приходила женщина. Она сказала, что Сизов был немецким шпионом.
- Почему же до сих пор жива?
- Я подписала бумажки. И получила деньги.
- Много?
- Десять тысяч.
- Что ж теперь будешь делать?
- Я хочу убежать, скрыться.
- Куда убежать, где скрыться?
Он лежит неподвижно. Не смотрит на нее. Не хочет видеть ее лица. Больших, напуганных глаз.
- Не знаю, - отвечает она.
- Убежишь - запутаешься еще больше… Это не выход. Слушай меня. Завтра позвони Каирову. И, не называя себя, попроси встретиться с ним где-нибудь в безлюдном месте. Допустим, в городском саду. Во всем ему признайся. И еще скажи, что я приду к нему вечером, как только вернусь из Сочи.
- Почему в безлюдном месте? - спросила Татьяна.
- Возможно, они следят за тобой.
- Они… Они и тебя хотели завербовать?
- Да. Только обломилось, не удалось.
- Почему же ты жив?
- Потому что мертв другой.
- Значит, это ты Сизова… - прошептала она.
Он повернулся, посмотрел ей в глаза…
Михаил Георгиевич Роксан вышел из квартиры Татьяны Дорофеевой в четыре часа пятнадцать минут. Он не заказал машину. И теперь должен был добираться до места службы пешком.
Утро только-только зарождалось. Небо было еще серое. Видимость плохая. Под аркой, которая выводила из внутреннего двора на улицу, сгустилась темнота.
Неизвестная женщина, отделившись от стены арки, вдруг преградила Роксану дорогу. Фигура женщины казалась прямой, как столб.
- Руки от пистолета! - повелительно сказала женщина. - Вот так… Поклон от Сизова, Роксан.
АЛЕНКА ЕДЕТ В ГОРОД
Завхоза в госпитале не любили. Во всяком случае, медицинские сестры. Он был стар, скуп, подозрителен. Словом, мужик паршивый. И молодость раздражала его. Медицинским сестрам вредил он обычно по мелочам. Кровать с прорванной сеткой предложит, электрическую лампочку не выдаст: не положено, дескать, старая лампочка сгорела раньше времени. С врачами же и с другими старшими начальниками завхоз был заискивающе вежлив, внимателен. И начальство благоволило к нему. И запросто величало Федотычем.
Аленка давно мечтала сделать шестимесячную завивку. У нее были светлые прямые волосы, а ей хотелось, чтобы они вились, как у барашка или хотя бы как у хирурга Сары Ароновны. И Аленка накручивала их на бигуди. Но уже утром они развивались и обвисали, как развешенное белье. Женского мастера парикмахерская при госпитале не имела. Выбраться же в городскую парикмахерскую не так просто: или машины попутной не было, или машина шла в город, а Аленка дежурила.
И вот сегодня утром Аленка свободна, девчонки кричат:
- Старый хрыч в город едет.
Аленка - к завхозу:
- Федотыч, я с тобой.
Федотыч морщится, как от дыма:
- Я в кабине тесниться не буду. У меня ревматизма.
- А в кузов?.. Можно я в кузове?
- Тама цистерны, керосином пропахшие.
- Ничего. Я как-нибудь, - уговаривает Аленка.
- А что тебя в город несет?