– Хватит на сегодня. Лэйсы во.
– Ого, – говорит Люси, скорее удивленно, чем обиженно. Но ма не извиняется.
Люси не нравится, как ма облизывает губы, вспоминая про звездный фрукт, вкуса которого не знает Люси. Ей не нравится, что ма, говоря о черепичной крыше в доме ее детства, клянет крыши, под которыми росла Люси. Ведь иногда стук дождя по жестяной крыше или полотну может звучать не хуже, чем двуструнные скрипки, о которых говорит ма. Иногда пыль, которую так ненавидит ма, оседает на холмах чистым золотом. Люси требует, чтобы ма сказала ей, чем улицы ма лучше, чем дождь ма приятнее, чем пища вкуснее. Она спрашивает и спрашивает, ее голос разбухает, но не получает ответов, а ма с каждым вопросом все сильнее съеживается на подушках. Словно вопросы Люси – акт насилия.
Потом ба говорит «Да цзуй» и уносит Люси. Она плачет в его плечо, пока он несет ее, молотит ногами, он поднимает ее на кровать-чердак. Когда он приносит наверх и Сэм, хлюпанье, которое Люси чувствовала на плато, переходит в кипение.
– Я не поеду, – говорит ему Люси. – Я не хочу жить с этими другими узкоглазыми.
И сразу же вкус несправедливости. Как земляные пирожки, которые мальчишки лепили в школьном дворе и заставляли Люси лизать. Она заслуживает шлепка. Ба только грустно смотрит на нее. Ей не остается ничего иного, как проглотить этот вкус.
– Ты не должна говорить это слово, девочка Люси. Может быть, твоя ма права и тебя нужно увезти отсюда. Вот правильное слово.
И он называет им это слово.
Люси берет его на язык. Сэм делает то же самое. На вкус оно иностранное. На вкус оно правильное. На вкус оно такое, как домашняя еда, по словам ма: кислая и сладкая, горькая и пряная одновременно.
Но они дети. Восьми и девяти лет. Небрежные со своими игрушками, со своими коленками, локтями. Они сами позволяют этому своему названию упасть в трещины их сна с детской верой в то, что завтра всегда приносит больше: больше любви, больше слов, больше времени, больше мест, куда можно ехать, глядя на фигуры родителей на сиденьях фургона, раскачивание и потрескивание которого убаюкивает их, и они засыпают.
Вода
Люси просыпается от сухости во рту и звука дождя. Он глухо стучит по жестяной крыше – первый в сезоне. Она спускается, чувствуя, как пульсирует мочевой пузырь. Вода журчит и хлещет, словно их хибарку затопило. Луна тонким серпом висит в небе, месяц на исходе, а жестяной потолок искажает свет, отчего кажется, будто беспокойные серебряные волны накатывают на стены. Дом – океан. А корабль? Она замирает на последней ступеньке. Корабль – это матрас, а на нем морское животное, многорукое и страшное, кожа у него липкая и влажная. Горло у нее слишком пересохло – она не может закричать. А потом она видит: не одно существо, а два. Ма сидит верхом на па, ее живот придавливает его. Ее ночная рубашка ниспадает на них обоих, а ее ноги обхватывают его, вдавливают его в матрас. Она мучает его. Его дыхание быстрое и прерывистое. «…еты», – говорит ма. Она приподнимается и опускается. Он стонет под ее весом. «Билеты». Ба кладет руку на ее грудь, пытается ее остановить. «Красота – это оружие», – говорила ма, и Люси думает, что начинает понимать эти слова. Сила ма – ночная сила. Пот проступает у Люси в тех местах, где кожа трется о кожу: в локтевых сгибах, когда она складывает руки, между бедрами. Влажное тепло в комнате; наступает сезон дождей. Ба закатывает глаза. Но ма продолжает свое, пока его голова не сникает, и единственное слово срывается с его губ: «Да». И только тогда ма поднимается. Люси ощущает жжение собственной мочи, струйка которой стекает по ноге. Со стыдом она поднимается по лестнице назад на чердак. Бежать в сортир уже нет нужды.
Земля
Когда-то ма с исступлением ярости охраняла свой сундук. Она берегла его содержимое, а больше всего – запах. Внутри сундука обитает терпкий запах, горький и сладкий. Запах другой земли, ослабевающий после каждого поднятия крышки.
Теперь этот самый сундук стоит открытый, вокруг разбросаны платья и лекарства. Нет нужды складывать в него вещи – семья на следующей неделе отправляется в порт, а сундук бросает здесь. Ма с ее огромным животом – до появления ребенка остались считаные недели – говорит, что не нужно им тащить лишний груз. Вскоре они будут жить там, где этот запах повсюду.
– Хао мэй[64], – говорит ма, протягивая Люси пару изящных белых туфелек, усеянных бисером, – давний предмет вожделения Люси. – Они тебе будут впору.
Люси отворачивается, когда ма зовет ее, потом сбрасывает туфельки с ног. Она не хочет восхищаться плетением бисера. Выбегает босиком под дождь.
– Не забудь его поблагодарить, – кричит ей вслед ма.
Было время, когда похвала ма утоляла жажду Люси. Теперь похвала приходит, как нынешний сезон дождей: в избытке и слишком рано.
Шахту затапливает. Еще больше шахтеров лишаются работы. С притоком бурой воды усиливаются слухи и раздражительность. На прошлой неделе хозяин шахты пришел без предупреждения за арендной платой. Он ворвался внутрь, стреляя глазами. Люси тогда порадовалась тому, как умело спрятала ма мешочки. Ба подошел поближе к револьверу, но ма осталась невозмутима. Она улыбнулась хозяину, а когда он ушел, перешагнула через лужу, натекшую с его обуви. Только сказала, что им лучше привыкнуть к влаге перед отплытием.
Гроза покушается и на порядок в доме учителя Ли. Кусты бакхариса растрепались, ветер пригнул их. Лужа плещется у крыльца. Нелли тревожно ржет, и Люси останавливается, чтобы погладить морду кобылы. Репетирует прощание.
Настроение в гостиной тяжелое, света мало. В углу стоит разломанная лампа, разбитое окно заколочено фанерой. Другие гости – мясник и мисс Лайла, чье возвращение на восток задержала непогода, – сидят и обсуждают последнее происшествие в шахте. Поток воды унес крепи, три ствола обрушились. Восемь человек погибли.
– Хуже года по осадкам история не знает, – говорит учитель. – Ко мне даже приходили шахтеры, несколько человек, – просили о помощи. – Он скорбно качает головой. – Мне, конечно, пришлось им отказать.
– Ах, эти несчастные шахтеры, – говорит мисс Лайла, насыпая сахар в чай. – Я слышала, еще кого-то засыпало в шахте. Говорят, что, если пройти сверху, можно услышать крики внизу. Представить только такую жизнь, когда зависишь от прихотей судьбы. – Она обращается к Люси. – Твоя несчастная семья!
– Мы не шахтеры, – говорит Люси словами ба, которые сразу же приходят ей на язык.
– В этом нет ничего постыдного, дитя. – Мисс Лайла гладит руку Люси. – Чем еще может заниматься твой отец?
Они смотрят на нее, их доброта гнетет, как и погода. Люси хочет рассказать о том, как стояла на плато, о самородке – маленьком солнце в ее руке. Она прикусывает губу, все еще прикидывая, что ей сказать, когда входит хозяин шахты и здоровается с учителем. Потом он замечает Люси.
– Ты, – говорит он, подходя. – Твои родители еще не собрались? Твоя мать сказала мне, что вы можете уехать в любой день.
– Вероятно, это какое-то недопонимание, – говорит учитель Ли, движением руки отгораживая Люси от хозяина шахты, словно защищая ее. – Люси – моя лучшая ученица. Она никуда не едет. Я поддерживаю связь с ее матерью.
Люси, проглотив слюну, говорит:
– Сэр, мне нужно сказать вам кое-что. Наедине, пожалуйста.
Ба требовал, чтобы все они хранили тайну, но ма разрешила Люси сказать учителю, что они уезжают на следующей неделе, но ни слова – о золоте. Люси на крыльце рассказывает ему про корабль, и лицо учителя искажает гримаса.
– Я думал, твоя мать с бóльшим вниманием отнесется к твоей учебе. У нас прекрасные результаты, Люси.
– Она благодарит вас.
Лучше не упоминать, чтó ма говорила о школах за океаном, которые получше здешних.
– Одной недели не хватит для завершения моего исследования. Ты знаешь, как важна эта монография. Хотя, может быть, если бы пришла твоя мать и дала еще и свои ответы…
Люси отрицательно качает головой. Ничто не может отвлечь ма от созерцания земли за океаном. Учитель еще раз говорит о непродуманности такого шага, и Люси кусает губу. Она согласна с ним. Но она не может объяснить происходящее надлежащим образом, не упомянув про золото.
– Ты можешь идти, – говорит наконец учитель. – Вся работа, которую мы проделали, теперь стала бесполезной. – В его голосе слышна горечь. – Ты понимаешь, что я удалю тебя из истории – незаконченная глава не имеет смысла. И еще, Люси: на этой неделе тебе уже не имеет смысла приходить в школу. Если вы уезжаете – уезжайте.
Всю неделю дом вверх дном – идет подготовка к отъезду, внутри такой же хаос, как и снаружи. Одежда и лекарства разбросаны по комнате, как и игрушки Сэм, инструмент ба, одеяла для ребенка, разорванные и перешитые в пеленки куски материи, три зачитанные книги сказок, которые отстояла Люси, хотя ма и говорила, что там будут новые и получше.
Ба приходит с мешками муки и картошки. Припасы на дорогу до порта, а потом, когда ребенок родится, – припасы на корабль.
– Бу гоу[65], – говорит ма. – Где солонина?
– Остальное мы купим на побережье. Цены подскочили. Часть дорог на восток затоплена. Джим просит втридорога.
– Мы можем позволить себе купить еще немного, – говорит ма, поднося руку к животу. – Что для нас несколько монеток? Ребенок…
– Люди начинают задавать вопросы.
Это заставляет ее замолчать.
– Не знаю, откуда они узнают, – говорит ба, трогая револьвер. Для охоты сейчас слишком влажно, но он чистит оружие каждый вечер. Иногда даже два раза на день, он сидит у двери и напрягается при любом звуке. – Один человек спросил меня сегодня, куда я собираюсь…
– Сьяо син[66], – говорит ма, прикасаясь к его руке.