Она кивает в сторону Люси и Сэм. Ба смолкает. В этот день шепоток в хибарке не затихает до самой ночи, журчит, как дождь на жестяной крыше.
Они не должны оставить никаких следов. Отпечатки их ног в грунтовой дороге смоет дождь, свои бельевые веревки они забирают с собой, их огород остается – пусть потонет или сгниет. Этот дом отдадут другой шахтерской семье, а может быть, вернут сюда кур. Что уж говорить – ни этот дом, ни эта земля никогда им не принадлежали. Сезон дождей смоет все отпечатки, следы подошв, волосы, ногти, отметины, жеваный карандаш, погнутую сковороду, нарисованного тигра, голос, историю.
Новый ужас охватывает Люси, когда она слышит разговоры о том, как дождь смягчает землю, как разбухают ручьи, охлаждается воздух. Перед ее мысленным взором все время возникает картинка: их семью вышвыривают из дома – так ма выплескивает из ведра грязную воду после мытья посуды. Какое свидетельство их пребывания на этих холмах останется, когда они уедут отсюда?
Нет, она наверняка может оставить что-нибудь после себя. Что-нибудь такое, что сохранится.
И потому Люси утром, в день отъезда, выскальзывает из дома одна. Впереди долгий день: ма и Люси должны упаковать то, что еще не собрано, а ба и Сэм – в последний раз пройтись по золотому полю. А в путь они все отправятся вечером, под покровом темноты. Так безопаснее, сказал ба, хотя это и казалось странным: ведь дороги полны неожиданностей и напитаны водой.
Люси направляется в то место, о котором не знают ба и Сэм, а теперь оно держится в тайне и от ма. Она крепко сжимает что-то в кулаке, перепрыгивая через разбухший ручей к тропе учителя. Яркая крупинка среди серого дня. Крохотный кусочек золота.
Она его не украла. Она только хочет показать его учителю. Он ведь безразличен к богатству – отказался от денег своей семьи. Он ученый, который ценит свидетельства. Она подарит ему эту золотую песчинку вместе с новой информацией для его монографии – информацией о части западной территории, не описанной ни в одной другой книге. Он сможет сохранить мертвое озеро – и их семью – на бумаге.
В верхней части тропинки она останавливается. За ночь здесь распустилось целое поле маков.
«Золотистые» – так некоторые люди называют эти маки, но Люси видела настоящее золото, а эти цветы куда богаче. Она срывает один мак, другой. Она соберет букет, и учитель похвалит ее вкус. Она, двигаясь по полю, видит фигуру, с хлопком двери появившуюся из дома учителя, фигура идет на негнущихся ногах назад, всем своим видом излучая ярость: не светловолосый учитель, а человек с темными вихрами, торчащими из-под низко надвинутой шляпы, может быть, хозяин шахты или Джим. Или даже кто-нибудь из шахтеров приходил побираться. Люси спешит прочь, вниз по склону, к кустам бакхариса, за которыми можно спрятаться. Она зацепляется ногой за камень, невидимый среди цветов.
Медленно, медленно, а потом все быстрее она падает. Вниз по склону, перекатывается, сворачивается в клубок, но это плохо защищает ее. Земля набивается в рот, дышать вдруг становится мучительно трудно. Падение останавливается. Рот и подбородок горят от боли. Она переворачивается на спину, перед глазами у нее туман. Это что – фигура приближается к ней? Чтобы помочь ей встать? Последнее, что она видит наверняка, – это раскачивающиеся лепестки у своей щеки.
Она приходит в себя некоторое время спустя. Вкус меди. Подбородок и язык онемели. Она поворачивает голову направо, налево. Видит собственную руку, вытянутую.
Пустую.
Люси карабкается по склону, поросшему маками, не обращая внимания на то, сколько стеблей она выдирает с корнем, сколько ломает. Когда она, тяжело дыша, садится на корточки, она видит перед собой поле, затопленное грязью. Кровь капает у нее с подбородка. Сорванные лепестки подмигивают, но золота нет. Золота нет. Она точно не могла его выронить. Она, падая, так крепко сжимала кулак, что на ее ладони остались следы ногтей. Она его не выронила.
Но его могли забрать.
Голова у нее кружится, она идет нетвердым шагом, тащится к крыльцу учителя Ли.
– Простите, – бормочет она, когда он открывает дверь. – Я его принесла… правда… для ваших исследований… я не знаю, где оно. Я знаю, откуда оно – с плато. У плато своя история. Мы нашли его. Вода. Вы можете написать об этом… пожалуйста. Мы уезжаем и… и вы можете написать об этом.
– Ты о чем? – спрашивает учитель.
Она чуть не падает на него, и он в ужасе отшатывается. Ее кровь на его чистой, белой рубашке. Свежие розовые капли. Она была права. Его одежда на тропе долго не продержалась бы.
– О золоте, – глотая звуки произносит она. Она надеется, что он понимает, хотя во рту у нее земля и кровь. – Я, я имею в виду себя. Нас. Вы можете написать об этом…
Слова у нее иссякли, она протягивает ему пустую руку, снова и снова, словно золото отпечаталось на ее ладони.
Она снова приходит в себя, чувствуя запах ма. Свет другой. Дождь за маленьким окном прекратился.
Она лежит на матрасе ма, прижавшись лицом к подушке в том месте, где обычно лежит лицо ма. Под ртом Люси расползается пятно. Розовое, теперь буреет. Час шакала, когда цвета становятся нечеткими и грязными. Трудно сказать, что настоящее, что нет. Как она попала сюда? Она помнит, как рука учителя подняла ее, помнит серую гриву, теплую шею Нелли – вероятно, учитель привез ее домой.
Она слышит его голос. Четкий, чеканно чистый во мраке хибарки.
– …беспокоюсь, – говорит он. – За всех вас.
– Я ценю ваше предложение, – говорит ма. Она стоит, скрестив руки, ладони засунуты под мышки. Спрятаны ее голые руки с мозолями и шрамами. Это вне дома они никогда не бывает без перчаток. – Но переехать к вам – для вас это будет слишком обременительно. Мы здесь в полной безопасности.
– Но что дальше? – Странно слышать вопрос ма в устах учителя. – Вы и Люси заслуживаете лучшего. – Он огляделся – мельком, но этого достаточно, чтобы оценить тесную комнатенку. – Люси рассказывала мне, как вы воспитывали ее, не имея ничего. Я могу читать между строк. Ваше влияние очевидно. За столько лет я почти не встречал человека ваших нравственных качеств, в особенности среди слабого пола. Может быть, Люси сказала вам о моей монографии. Труд моей жизни – изучать и фиксировать все незаурядное. Ваша дочь производит сильное впечатление, но я, вероятно, ошибочно выбрал главного персонажа.
«Нет», – хочет сказать Люси. Ее распухший рот сомкнут болью.
– Я не представляю собой ничего особенного, – говорит ма. – Я делаю это ради моих детей. Вот почему мы должны уехать, прежде чем появится следующий.
– Но дороги небезопасны. Останьтесь еще ненадолго. Помогите мне в моей работе. От вас потребуется всего лишь ответить на некоторые вопросы. Я могу вам заплатить. Еще три месяца, я думаю. А если вы почувствуете опасность – мои двери открыты для вас, но только для вас и, может быть, Люси. А когда вам придет время рожать… городские доктора – мои хорошие друзья.
Учитель подходит ближе, он смотрит на нее такими серьезными глазами. Ма не хочет встречаться с ним взглядом. Она оглядывает хибарку, как только что оглядывал он. Останавливает взгляд не на спрятанном золоте, а на окне, сквозь которое проникает дождь, на почерневшем жестяном потолке, недомытой посуде. Люси знает, куда будет смотреть ма – на те же места, на которые смотрит она, возвращаясь из аккуратного здания школы, солнечной гостиной. На все их темные и грязные места. На весь их стыд.
– Вы по-прежнему очень красивы, – говорит учитель. Глаза ма прекращают блуждать по комнате и останавливаются на нем. Он откашливается. Он человек, для которого важна точность. – Вы и сейчас очень красивы.
Окровавленный рот Люси пересыхает. Она осознает свою жажду, но жажду особого рода: в доме, насквозь пропитанном влагой.
Неужели ма покраснела? В полутьме трудно сказать.
– Спасибо. У меня еще много вещей не собрано, и я уверена, вы человек занятой. Я благодарю вас за то, что привезли сюда Люси, но мы сегодня не готовы к развлечениям. Вы видите, в каком состоянии здесь всё…
Ма показывает рукой на недоупакованные вещи и замирает. Обнажившиеся голубые пятна на ее руках напоминают раскраску какого-то невиданного животного. Она быстро убирает руку и издает тонкий нервный смешок, каких Люси никогда от нее не слышала.
– Вы, наверно, хотите поскорей вернуться, – говорит ма, а учитель спрашивает:
– Позвольте потрогать?
Ма идет к двери, чтобы открыть ее, и в этот момент учитель устремляется вперед. Путаница рук и ног. Взгляд ма над плечом учителя встречается, наконец, со взглядом Люси. Рот ма удивленно раскрывается – то ли от действий учителя, то ли при виде пришедшей в себя Люси – этого Люси не может знать. Настал час шакала, и тени потеряли четкость, их края накладываются друг на друга. Учитель прикасается к руке ма, Люси в этом почти не сомневается. Рука ма прижата к животу, и на миг его рука, возможно, замирает на животе ма.
Когда учитель ушел, ма подходит к Люси с тазиком и протирает ее подбородок. Запекшаяся кровь отделяется от царапины, смешивается со слезами Люси. Ма наклоняется, чтобы выжать тряпицу, и Люси видит свое отражение в зеркале. Ее некрасивое лицо исказилось еще сильнее.
Ма выпрямляется и появляется снова в виде отражения. Ее белая шея, ее гладкие волосы, укор в ее глазах.
Люси говорит:
– Ты нравишься учителю.
– Гуай[67], – говорит ма, вытирая слезу со щеки Люси. – Скоро перестанет болеть.
– Он прав. Ты красивая. – Ей далеко до красоты ма. Или Сэм. Далеко до их блеска.
– Ты нас слышала?
Люси кивает.
– Он добрый человек. Он испугался за тебя. Он хотел, чтобы мы почувствовали его гостеприимство.
Но неделю назад он отослал Люси домой.
– Ты имеешь в виду, он хочет, чтобы ты почувствовала его гостеприимство.